Последний часовой - Елисеева Ольга Игоревна. Страница 29

Настало. И цена оказалась – медный грош. Молодой царь справился сам, в один день. И без Ермолова, и без Сперанского, и даже без Аракчеева. Теперь он решал, кому как заплатить.

Киселев понимал, что чудом остается на свободе. Сколько это продлится? Месяц, два? Минутами Павлу Дмитриевичу казалось, что уже сейчас вслед за ним из столицы скачет фельдъегерь. Только бы успеть повидать Софи. Попросить прощенья. Строго-настрого запретить искать встречи с ним, хлопотать, разделять судьбу, следовать на каторгу. Никаких романтических жестов. Он того не стоит. Он лгал ей. С самого начала брака. И никогда не любил так, как она заслуживала. Даже в Сибири не будет любить, несмотря ни на какие жертвы.

Павел Дмитриевич тяжело вздохнул и отвернулся от окна. Он сильно виноват перед супругой, и большего греха, чем уже есть, на душу не возьмет. Женился на приданом. Взрослый, опытный человек влюбил в себя девчонку. Хладнокровно рассчитал свой маневр. Впрочем, Софи была так прелестна, что ему казалось: ее легко будет обожать…

Вышло иначе, он обожал ее сестру и ничего не мог поделать. Заставлял себя думать о жене, а на ум лезла свояченица. Они были совсем разные. Крупная, томная, с тугими черными кудрями и гордой манерой запрокидывать подбородок Софья. Ее восхитительные формы не оставили бы равнодушным Рубенса. Когда супруги путешествовали за границей, отели осаждали толпы бедных художников, полагавших, что все русские – богачи, и мечтавших запечатлеть дочь прекрасной фанариотки. Софи это веселило, но она заказывала портреты только настоящим мастерам. Тогда Павлу Дмитриевичу казалось, что он любит ее – настолько, насколько его сухое, педантичное сердце вообще способно любить.

Тридцатитрехлетний здравый, рассудительный мужчина и семнадцатилетняя девочка, которой он вскружил голову. Что может быть лучше?

Оказалось – ее сестра.

Старая графиня Потоцкая умерла, и свояченица переехала жить под их семейный кров в Тульчин. Павел Дмитриевич проклял день, когда дал согласие заботиться о ней!

Тогда трудно было и предположить, что он польстится на Ольгу. Имея богиню, стоит ли тратить время на нимфу? Невысокая, худенькая, точена, как фигурка из слоновой кости, с прямыми темными волосами, гладко расчесанными на два пробора ото лба к буклям у висков, она была очень хороша, но давно утратила свежесть. Впрочем, веселый, живой нрав делал компанию мадемуазель Потоцкой желанной. Она имела во всем своем облике что-то нервное, суетное, как маленькая птичка, постоянно перепархивающая с ветки на ветку.

Киселев знал об Ольге достаточно, чтобы обходить ее за версту. Софи он взял девицей. Сестра была младше на год, но уже могла похвастаться большой опытностью. Распутывая тяжебные дела по наследству, мать возила ее в Петербург, где, по слухам, оставляла на целые дни в обществе генерал-губернатора Милорадовича. А когда графине намекали, что поступать так неприлично, со смехом отвечала: «В Польше это принято». В конце концов гордиев узел взаимных претензий семейства Потоцких пришлось разрубать все-таки Павлу Дмитриевичу. Но благосклонное отношение Милорадовича очень помогло.

Сильно занятый по службе Киселев не заметил, как Ольга свила гнездо в их доме и за неимением других высокопоставленных мужчин назначила его главным объектом вожделений. В сущности, она просто оттачивала коготки. Поль был для нее картонной мишенью, ибо такие всегда мечтают о большем. Если бы у Павла Дмитриевича тогда же хватило мужества отказать свояченице, ничего бы не случилось. Но ему захотелось немного развлечься. Легкий флирт. Ничего дурного. Он был так уверен в себе, в превосходстве возраста и опыта!

Однажды семья сидела за столом на веранде. Пили чай. Ветер трепал листья хмеля, наподобие дикого винограда увивавшие столбики и крышу. Было несколько штабных офицеров, его адъютанты. Болтали, смеялись. Резали торт со взбитыми сливками, перемазались. Ольга отправилась мыть руки, а когда вернулась, села напротив него. Еще через минуту Павел Дмитриевич ощутил, что ее босая ножка, свободная от сброшенной туфельки, касается его коленей. Бесстыдной рыбешкой скользит дальше и наконец найдя преграду, начинает ерзать, крутиться, осторожно постукивать. Мол, впустите непрошеную гостью.

В первый момент он так и застыл с серебряной ложечкой в руке. Глянул на распутницу, прищурился. Ольга ухмылялась, чуть покусывая губку и показывая мелкие белые зубы, между которыми язычок вертелся также неугомонно, как ступня под скатертью. Никто ничего не замечал. Софи даже читала стихи из пушкинского «Фонтана». И Полю вдруг показалось удивительно приятным, что между ним и кем-то еще есть маленькая тайна. Он сдвинул колени и поймал Ольгину ножку в плен. Теперь настало время ей напрячься. Но нет, она вела себя на удивление естественно, даже, не вставая с места, разлила чай.

Такова была его первая глупость, повлекшая за собой лавину новых. С этого дня Ольга находила тысячи способов оказаться одновременно с ним у узкой двери, пожать руку, раскладывая приборы. Уронить вышивание и наклониться так, чтобы вырез платья открыл пленительную картину. В душе Киселев смеялся ее ухищрениям. Но когда Софи простыла, а он улегся спасть в кабинете, чтобы не тревожить жену, Ольга не упустила случая. Она овладела им быстро и без сопротивления. Как крепостью, брошенной на произвол врага.

Павел Дмитриевич был ошеломлен. Не понимал, что на него нашло. Откуда вдруг такая податливость? Он совершенно растерялся. Струсил. Умолял не говорить жене. Ольга только смеялась, уверяя, что пострадавшая сторона – она. Наконец согласилась молчать при условии, что их отношения будут продолжены.

Что ему оставалось? Киселев попал в западню. Ольга вила из начальника штаба веревки, выманивала деньги и дорогие подарки – словом, была полной дрянью, и Поль возненавидел бы ее, но… Именно она дарила ему жаркие, запретные наслаждения взахлеб, о которых он забыл и помышлять, считая их прерогативой юности. Вдруг оказалось, что яркие краски возможны не только в шестнадцать. Что размеренные семейные отношения похожи на пиление дров и поедание опилок. Что Софи, какой бы милой и ласковой ни была, не может заставить его сердце биться, подскакивая от напряжения. Что все счастье мира соединено в один розовый бутон между лилий Ольгиных ног, и если его не пустят пастись там, он тут же умрет, захлебнувшись собственным желанием.

Долго так продолжаться не могло. Однажды Софи застала их вместе. Разразился один из тех семейных скандалов, когда каждый точно знает, что потерял. Госпожа Киселева лишилась веры в счастье. Поль – жены и возможности распоряжаться ее приданым. Ольга – крыши над головой, заботливой сестры и страстного любовника.

Софи уехала в Петербург и в воспитательных целях завела роман с князем Вяземским. Павел Дмитриевич стерпел, понимая, что не имеет права на ревность. Потом она кокетничала с Пушкиным и не только. Кавалеры вились за ней, как рой ос за горшком с вареньем. Муж ждал и писал покаянные письма. Он знал, что на самом деле Софи просто хочет его наказать. Но странное дело, какое-то безразличие поселилось в его душе. Чем дольше дулась жена, тем меньше это занимало. Киселев острее реагировал на успехи Ольги. А когда стало ясно, что та выходит замуж за графа Нарышкина, совсем взбесился.

Больно было всем. Но семья кое-как восстановилась над пышным склепом этого брака. Ольга нуждалась в титуле и честном имени. Лев Нарышкин, добрый малый, разоренный отцом, – в деньгах на карманные расходы. Каждый сделал вид, что доволен. Софи вернулась в Тульчин, и Павел Дмитриевич приналег на супружеские обязанности. Через год у них родился сын. Жизнь, казалось, налаживается. Временами он, конечно, вздыхал о розах и лилиях, но гнал от себя эти мысли. Пока на прошлом масленичном маскараде у Воронцовых в Одессе Ольга не сумела заманить его в ротонду зимнего сада и не заставила там предаться прежним грехам.

– Ведь ты меня любишь? Любишь?

– У тебя хватает наглости спрашивать?

Догадывалась ли Софи, что отношения ее мужа с сестрой вернулись на круги своя? Павел Дмитриевич пытался порвать связь. Всякий раз неудачно. Он возвращался к Ольге, стоило ей поманить его. И, отбегая в сторону, продолжал следить, не подаст ли она знак. Так тянулось до самой зимы. Внезапная смерть ребенка, нервная горячка жены, аресты во 2-й армии, его собственный вызов в Петербург и теперешняя неизвестность – показались расплатой за неустройство последних лет.