Французская карта - Бегунова Алла Игоревна. Страница 38

По агентурным сведениям, султан Абдул-Гамид Первый собрал при своем дворе группу народных целителей, астрологов, предсказателей будущего и ничего не предпринимал без их советов. Задачу внедриться в эту группу перед колдуном не ставили. Но искать контакты с придворными звездочетами он мог, пытаться разгадать их методы влияния на повелителя всех мусульман – тоже.

Сергей Гончаров, узнав, что путешествие в Турцию будет с курской дворянкой и ее людьми, сразу согласился. Как-никак, он основательно познакомился с конфиденциальной работой летом 1782 года, исколесив почти весь Крым с Аржановой, князем Мещерским и доблестными новотроицкими кирасирами и отбив нападение кавказских наемников мятежника Бахадыр-Гирея на древнюю горную крепость Чуфут-кале.

В экипаже, который ехал впереди, находился Кухарский. У него были подлинные документы. С каждым днем путешествия, по мере приближения к границе, он становился все веселее, все самоувереннее. Еще бы! Совсем скоро он увидит Варшаву, услышит родную речь, встретит своих соотечественников. Надо сказать, что польский дворянин ни единым словом не обмолвился ни с Турчаниновым, ни с Потемкиным об инциденте с княгиней Мещерской, который произошел перед совещанием. Они ни о чем не догадывались. Поняв это, Анастасия тоже не стала им сообщать о возмутительной выходке пана Анджея. Она лишь свела к минимуму общение с «братом».

Теперь Флора размышляла о том, что все это не есть хорошо, что так начинать многоходовую сверхсекретную операцию крайне опасно, что за польским дворянином нужен глаз да глаз. Отчасти с ее внутренней тревогой перекликалась оценка, которую дал Кухарскому Гончаров. Он сказал ей, что пан Анджей – большой притворщик. А ведь колдун познакомился с бывшим военным инженером всего три недели назад, почти не разговаривал с ним, только наблюдал и слушал его многословные рассуждения.

Но невозможно, совсем уж невозможно было обойтись без Кухарского в операции «Секрет чертежника».

Посол России во Франции князь Куракин нашел в Париже вербовщика, который занимался наймом специалистов для турок. Им безотлагательно требовались именно инженеры, ибо реконструкция крепости Измаил находилась в самом разгаре. Посол России в Польше барон Штакельберг действовал через свою агентурную сеть и хитрым образом предупредил деятелей польского профранцузского подполья о скором приезде в Варшаву горячего патриота Речи Посполитой Анджея Кухарского, отставного инженер-лейтенанта австрийской армии, готового служить хоть черту, хоть дьяволу, но лишь бы против русских. Эти люди тотчас сообщили о нем парижским друзьям.

Вместе с Кухарским в экипаже ехали его камердинер, молодой слуга по имени Ян, и корнет Чернозуб. Кирасирскому офицеру предстояло играть роль второго слуги ясновельможного пана, простого украинского казака из Полтавской губернии. Когда-то Остап Чернозуб таковым и являлся. Но годы, проведенные в Новотроицком полку, в отряде телохранителей Потемкина, в Санкт-Петербурге и в Москве, в Крымском ханстве вместе с курской дворянкой, оставили след. Не простодушным, малообразованным украинским парубком с одной мыслью в голове – «Бей клятых ляхов!» – остался он, но сделался вышколенным сотрудником спецслужбы. Причем российской спецслужбы, одарившей его чином офицера, наградами, приличным денежным содержанием, знакомством с сильными мира сего. После того как «восточный эскорт» остановил упряжных царских лошадей, улегшись на дорогу, государыня пожелала его увидеть, сказала слова благодарности, сняла с руки золотой перстень с собственным вензелем и подарила Чернозубу.

«Клятый лях» теперь сидел перед ним. Они пытались разговаривать по-польски, по-украински, по-русски. Надо признать, это давалось кирасиру с трудом. Он вообще был не мастак вести беседы. Зато ударом кулака мог свалить с ног любого. Предупрежденный Флорой о возможном поведении Кухарского, он смотрел на польского дворянина исподлобья, однако никаких чувств не отражалось на его лице с широкими скулами, темными, подкрученными вверх усами и квадратным подбородком.

Третьей в санном поезде шла простая крытая повозка, так же как экипажи, поставленная на полозья. Лошадьми в ней правил унтер-офицер Новотроицкого кирасирского полка Борис Прокофьев, одетый, правда, в крестьянский нагольный полушубок, меховой треух, штаны из домотканого сукна и сапоги. За его спиной на плетеных баулах, деревянных сундуках и кожаных саквояжах, набитых всевозможным добром и припасами, на матрасе, в толстой фризовой шинели валялся сын Глафиры Николай, меткий стрелок. Егерский штуцер ручной сборки, верный его друг, упрятанный в чехол, лежал рядом. Совершенно счастливым чувствовал себя Николай: и едут они далеко, в неведомые страны, и постылая жена с ребенком осталась дома, и барыня, прекрасная дама его сердца, находится почти рядом…

В Варшаве они сперва поселились в гостинице на улице Маршалковской, заведении недешевом и вроде бы вполне приличном. Но ночью полчища тараканов и клопов атаковали их в просторных комнатах. Хорошо еще, что они не перенесли в номера свои сундуки, баулы, саквояжи, а то бы польские насекомые пробрались и туда. Весь следующий день ушел на поиски новой квартиры, и к вечеру они переехали в дом на окраине города.

Это было даже лучше с точки зрения конспирации. Участники оперативной группы плохо говорили по-польски. Объяснение существовало: все они-де – украинцы и белорусы, жители земель, колонизированных Речью Посполитой в давние времена. Но все равно это могло показаться подозрительным тем крайне осторожным и очень внимательным к мелочам господам, с коими приходилось встречаться в Варшаве Кухарскому и Аржановой.

Анджей сразу заметил, что присутствие на переговорах его очаровательной «сестры» благотворно действует на суровых людей, озабоченных свободой и независимостью Польши. Свой невероятный выговор на родном языке «Ванда» объясняла долгой и замкнутой жизнью среди белорусских крестьян в их поместье под Рогачевым, но по-французски при том болтала свободно. Ясновельможные паны, улыбаясь, целовали ей ручки, приглашали в гости и удивлялись, отчего красавица до сих пор не замужем. Они пытались оказать ей содействие в столь важном деле, как поиски достойного супруга, и это, меду прочим, тоже сыграло свою роль.

Примерно через два месяца оперативная группа покинула Варшаву, имея три абсолютно достоверных, подлинных рекомендательных письма к некоему месье Альфреду Карпантье, и направилась в Париж.

Анастасия в 1781 году жила в Вене, прекрасном южно-европейском столичном городе. Однако Париж ей понравился больше. Париж, как заметил один из французских королей, «стоит мессы». Было нечто восхитительное, не передаваемое никакими эпитетами и сравнениями в атмосфере столицы Франции.

Любимым местом для прогулок Аржанова избрала Люксембургский сад, где стояли статуи всех французских королев и посередине находился бассейн с фонтаном, облицованный белым мрамором. Они жили неподалеку от Люксембургского сада, на рю Мадам, 53, в трехэтажном доме, и ждали, когда все документы отставного австрийского инженер-лейтенанта будут оформлены и, в частности, переведены на арабский язык, считавшийся в Османской империи государственным, его свидетельство об окончании венской военной академии и офицерский патент.

Альфред Карпантье являлся лишь помощником представителя султана, турецкого чиновника Сулеймана-эфенди, а тот никуда не торопился. Анастасия, знакомая с нравами и обычаями Востока, первой догадалась, что нужна взятка. Но в какой форме и в каком размере?

Оказалось, что тариф давно установлен – треть годового жалованья нанимаемого на службу, и это еще по-божески. Деньги следует отдавать прямо при заключении договора самому Сулейману-эфенди, иначе он не приложит к бумагам черную печать своего повелителя, причудливо украшенную арабской вязью.

В тот день, когда турецкие документы очутились в руках Аржановой, польский дворянин отпросился вечером погулять по Парижу в последний раз. Чернозуб, как обычно, пошел за ним следом. Уже в полночь он буквально за шиворот вытащил бывшего иженер-лейтенанта из грязного, дешевого борделя на площади Мулен-Руж. Тот был пьян в стельку, сыпал ругательствами по-польски и по-немецки и не мог объяснить, где оставил свой бумажник. Возможно, его стащили проститутки, которые жаловались Чернозубу, что его господин принуждал их к вещам, совершенно непотребным.