Жребий викинга - Сушинский Богдан Иванович. Страница 13

Дамиан на несколько минут задержался возле юродивого, выжидая, когда на того найдет просветление. Он хотел пригласить юродивого в свою келью и еще раз поговорить с ним. Однако время шло, а юродивый, казалось, не только не собирался входить в обыденное людское сознание, но еще больше впадал в транс: «Все сгорит в огне сатанинском незримом: Киев, храмы, леса; все живое сгорит в этом огне невидимом!».

Однако теперь юродивый повторял все это с такой жизнерадостностью и настолько вдохновенно, что, поддавшись гипнотическому влиянию его голоса, Дамиан и сам вдруг, грешным делом, подумал: а может, это было бы к лучшему, если бы все это — и монастырь, и все, что с ним связано — вдруг исчезло бы в огне?! Возможно, тогда, наконец, сбылась бы его тайнозаветная мечта — отправиться в Византию, к святыням восточного христианства? Чтобы, отмолив грехи, странствовать еще дальше — в Египет, в Венецию, в земли Священной Римской империи? Если бы буддистский лама-странник знал, как искренне он завидовал ему!

Устыдившись и молитвенно убоявшись грешной мысли, касающейся судьбы стольного града, Дамиан настороженно осмотрелся, словно испугавшись, что кто-то из монахов окажется посвященным в коварные замыслы его, и, махнув на юродивого рукой, — придет время монастырской трапезы, и его накормят, — решительно направился в монастырскую библиотеку. Но именно тогда он вдруг услышал вполне трезвый и даже слегка ироничный голос Никония:

— Не торопись, Дамиан! Тебе ведь очень хотелось поговорить со мной!

Оглянувшись, монах встретился со спокойным, вполне осознанным взглядом юродивого.

— И ты уже готов к этому разговору?

— А ты к нему готов? — парировал странник, забыв на время об ипостаси юродивого.

— Иначе не спрашивал бы о том, о чем спрашивал уже не раз.

— От сомнений своих бежишь, книжник, от сомнений. Если велишь монастырскому трапезнику дать мне хоть что-нибудь поесть, можем еще о многом поговорить.

— Так бы и просил: «Накормите меня!» — а то кликушествуешь тут полдня кряду: «Накормите Никония! Накормите Никония!»

— Так ведь забываете порой, что юродивые тоже не Духом Божьим, но хлебом святым питаются.

Услышав это, книжник победно ухмыльнулся: наконец-то странник перестал юродствовать и предстал таким, каков он есть на самом деле. Наверное, Дамиан так и утвердился бы во мнении, что все, что этот странник до сих пор демонстрировал, на самом деле является притворным юродствованием, если бы вдруг не вспомнил о диковинной пляске этого «лицедея» на горячей плите, после которой на ногах юродивого никаких видимых следов ожога не осталось.

12

…Оказывается, мы с вами — всего лишь странники, бредущие по ниве жизни, во (и вне) времени, в котором, между прошлым и будущим, в одночасье все давным-давно и «посеяно», и «скошено».

Богдан Сушинский

Вновь поразившись умению Никония ступать по горячему железу, монах-книжник недоверчиво посмотрел на него, кивнул, и несколько минут спустя перед юродствующим странником лежала краюха ржаной лепешки, а рядом стояла кружка с квасом и мисочка с сушеными яблоками. Странник смотрел на все это с таким восторженным вожделением, словно его усадили за стол с королевскими яствами.

— Так ты, брат Никоний, что, в самом деле юродивый или всего лишь юродствующий? — как можно вежливее поинтересовался Дамиан.

— Все мы юродствуем во Христе, — беззаботно объяснил странник, принимаясь за еду. — И те, кто сотворяет библейские мифы о грешнорожденном иудее Изе Христе, и те, что теперь поклоняются Ему, Яко Богу, — все юродствуют. Но истинное юродство дается нам, смертным, так же редко и скупо, как и всякий другой дар Божий.

— Ты считаешь это даром Божьим?! — изумился книжник.

— Причем великим.

— А все эти видения?..

— Что… видения? — неохотно переспросил странник, будто бы ожидал, что Дамиан откажется от своего любопытства.

— Они действительно являются тебе, или, может, это всего лишь лицедейское юродствование?

— Являются, монах, являются. И что странно: нигде столько видений не явилось мне, как здесь, в Киеве.

— Чем же объясняешь это?

— Места здесь, наверное, какие-то богоотступные.

— Почему вдруг… богоотступные?

— Потому что в том мире, который отведен богами, зреть нам дано только то, что глазами нашими зримо. Но есть такие места, в которых юродивые, вроде меня, одновременно зрят минувшее и будущее. Словно туман какой-то находит или бред из-за хвори страшной, и тогда такое является, о чем и рассказать некому.

— И что же является такого, о чем обычно не рассказываешь?

— Города какие-то чудные восстают, с домами, как три собора монастырские в высоту; повозки безлошадные да птицы, кузнецами земными из железа творимые.

Закрыв глаза, книжник недоверчиво покачал головой. Он попытался представить все это, но так и не смог.

— И что, — поинтересовался у юродивого, — Киев тоже видел таким, каким быть ему суждено?

— Именно здесь, на холмах киевских, все и является. Очевидно, таким он когда-то и будет, Киев наш.

Дамиан проглотил голодную слюну — чувство голода преследовало его молодое крепкое тело всегда и неотступно — и, стараясь не смотреть на еду и едока, спросил:

— Почему ты зришь прошлое, это еще как-то можно понять: оно уже было, а все, что вокруг нас, имеет свою память — деревья, скалы, реки, храмы…

— Верно, все имеет свою память, — признал Никоний, — да только мы, юродивые, познаем прошлое не по этой их памяти.

— По чьей же?

Странник пожал плечами и надолго умолк, неспешно, расчетливо дары монастырские поедая.

— Очевидно, по какой-то внеземной, по возвышенной, небесной памяти, — изрек, наконец, странник то, что и самому ему далось с великим трудом.

— Пусть так. Главное, что узнаешь об этом все-таки из чьей-то памяти. Но как можно видеть то, чего еще никогда не было, что еще только должно произойти, — это объяснить сподобишься?

— А если оно, будущее это, уже было?

Дамиан снисходительно улыбнулся и покачал головой:

— Это значит, что и внуки, правнуки, сотни поколений потомков наших — уже когда-то были?! Тогда кто мы с тобой такие? Почему между прошлым и будущим Господь избрал именно нас? И то, что мы с тобой зрим сейчас, странник, это принадлежит чему — прошлому нашему или будущему?

— Мы — всего лишь странники, бредущие по ниве жизни, на которой давно уже все, в одночасье, и посеяно, и скошено.

— Мудрено говоришь.

— Наоборот, стараюсь очень просто говорить о том, что в мире этом слишком мудрено, не по уму нашему скудному, сотворяется.

Дамиан проследил за тем, как странник сметает со стола себе на ладонь хлебные крошки, и вновь решительно покачал головой.

— Не знаю, кто ты, Никоний, но только никакой ты не юродивый.

— Кто же я, по-твоему?

— Этого я пока что не ведаю.

— Потому меня и юродивым считают, что никто не способен понять, кто же я на самом деле, — слишком рассудительно для юродивого объяснил странник.

— Сам ты это понял?

— Нет, — нервно помотал головой Никоний. — И теперь уже даже не пытаюсь понять. Не дано мне сие, не дано.

Тут бы ему самое время было перекреститься, однако странник не сделал этого, заставив монаха вспомнить, что он вообще ни разу не видел юродивого ни крестящимся, ни молящимся.

— Во Христа ты хотя бы веруешь? Ты о Нем недавно говорил не как о Боге, а как о грешном иудее.

— В Бога верую, во Христа — нет.

— Христос разве не Бог?

— Никогда не был им и никогда не будет. Всего лишь один из иудейских проповедников. И тебе, монаху-книжнику, ведомо сие не хуже меня.

Дамиан встревоженно взглянул на приблизившуюся к ним княжну Елизавету. Не хотелось ему, чтобы эта юная, безгрешная пока что душа присутствовала при их богонеугодных диспутах.

— Как могло случиться, что в присутствии князя посланнику германского императора ты пророчествовал на германском языке и легко понимал то, что другие иноземцы говорят на латыни и на французском? Уж не в Римском ли университете являлись тебе первые видения, странник ты наш?