На край света - Кедров Владимир Николаевич. Страница 42

Вода доходила до шеи.

— Лишь тебе одному тут и идти, цапля, — напутствовал его Сухан Прокопьев.

— Прыгай и ты, рыбий глаз, пузыри пускать, — шутливо огрызнулся Сидорка. — Фомка, подай мне лопотину, пищаль да рогатину. Счастливо оставаться!

Подняв одежду и оружие над головой, Сидорка подвигался вброд к берегу.

— Камней под ногами прорва, чтоб ими водяной подавился!

— Ломай настил, ломай борта! Связывай плот! — приказывал Дежнев.

Часу не прошло, как все двадцать шесть мореходцев перебрались на берег, переправив на плоту оставшиеся сухими мешок муки, бочонок пороха, куль вяленой рыбы, несколько рыболовных сетей-пущальниц, припрятанных хозяйственным Захаровым, оружие, плотничий инструмент, меховую лопотину — все имущество, оставшееся у мореходцев.

На узкой бережине [105], служившей подножием утесу, мореходцы сушились у костра, где дымно горела морская трава.

Дежнев обследовал стены отвесного утеса, поднимавшегося за бережиной.

— Избег воды [106] дал нам пристать на эту бережину, — сказал Дежнев Захарову и Зырянину. — Скоро снова вздохнет Батюшко [107]. Надо выйти отсель на угор до полной воды. Проведайте-ко бережину один справа, другой слева. Ищите выход на гору.

Зырянин и Захаров ушли на поиск. Ефим Меркурьев замесил тесто и испек лепешки на всю братию, выказав изрядное искусство. Нестеров размочил и поджарил вяленую рыбу.

Зырянин и Захаров вернулись к горячим лепешкам. Захаров сообщил, что к востоку прохода нет. Там отвесные скалы выступали прямо в море. Зырянин был удачливее.

— В ста саженях — трещина в камне. Русло ручья. Там можно подняться, — сказал он.

Прилив начинался. Скоро море должно было затопить подножие утеса, давшее первый приют мореходцам. Дежнев стал готовиться к выступлению.

Бочонок с порохом вскрыли и порох разделили на тринадцать частей. Он был роздан тринадцати дежневцам, считая в их числе Материка и Вахова. Все они были вооружены пищалями, саблями, ножами, топорами, а некоторые — и рогатинами.

Из анкудиновцев только Калинко Куропот и Родька Григорьев получили пищали, но без пуль и пороха. Остальные одиннадцать анкудиновцев должны были нести снедь, медные котлы, несколько оставшихся от плота досок, плотничий инструмент, лопаты, зимнюю одежду и весла, предназначенные на шесты для пологов.

Косой хмуро держался в стороне и молча взвалил на спину свою ношу.

Бросив последний взгляд на место, где под водой исчез «Рыбий зуб», Дежнев тронулся в путь, сопровождаемый Фомкой и Сидоркой. За ними гуськом двинулись остальные мореходцы, соблюдая назначенный порядок.

Цепочка людей поднималась по крутой и узкой трещине; под ногами мчался поток, то и дело приходилось задевать плечами шершавые базальтовые стены. Мореходцы вышли из трещины высоко на горе и остановились на площадке, покрытой снегом.

Дежнев вынул из сумки круглую костяную коробочку, осторожно снял с нее резную крышку. Стальная стрелка матки, волнуясь, дрожала в ней, насаженная на иголку. Дежнев оглядывал горизонт, сверяя наблюдения с маткой.

На востоке серый океан туманной дымкой сливался с небом. Три главы горы, на которой стояли мореходцы, заслоняли южный и западный горизонты. Снежные малахаи, нахлобученные на эти главы, спускали свои уши на спину горы, где стояли дерзкие пришельцы из далекой Московии.

К северу тянулась покрытая снегами горная цепь — Олюторские горы, постепенно отодвигаясь от берега верст на десять — пятнадцать. Вдали виднелись вершины, временами прятавшиеся в облаках. Резкий ветер уносил облака, и вершины снова тускло, как булат, блестели на севере.

— А, пожалуй, те горы вдвое выше нашей, — нарушил молчание Михайла Захаров.

Никто не отозвался. Люди были погружены в свои думы.

Бессон Астафьев, закинув пищаль за спину, тихонько перебирал струны убереженных им гуслей и вполголоса напевал:

Ходил я морем со товарищи,

Искал я реку, добрый молодец!

Нашел я Камень-гору крутую.

Нашел я камни, льдом одетые…

Астафьев в задумчивости сделал несколько шагов, наигрывая на гуслях. Вдруг он оступился и неловко упал. Ремень гуслей лопнул, и они покатились по уступам скал, разлетаясь в щепы.

Все ахнули. Астафьев поднялся, бледный и грустный. Он долго глядел вниз на разбитые гусли.

— Последний раз сыграл…

Дежнев повернулся к северо-востоку. Высокий обрывистый берег тянулся в этом направлении. Местами он выступал в море крутыми каменными мысами, о которые разбивались волны. «Костливый», — говорили о таких берегах поморы. Доступный обозрению берег был виден верст на пять, на шесть.

Афанасий Андреев присел на камень отдышаться после подъема.

— Куда идти? Вот о чем дума, — вдруг обернулся Дежнев к Афанасию Андрееву.

Тот молча поглядел на него усталыми, глубоко сидящими в орбитах глазами.

— Помнишь, чукчи нам сказывали: от того Большого Каменного Носу до Анадыря-реки — три дня ходу [108]. Какое нынче число, Михайло?

— Октября первый день, дядя Семен, — последовал быстрый ответ Захарова.

— Неделю, стало быть, нас несло по морю. Последние два дня мы шли тихо. Сбросим их. Пусть пять дней нас несло.

— Да как несло!

— Быстрей обычного ходу, думаю, вдвое. Понос [109] был верст триста в сутки, не меньше, — уточнил Захаров.

— За столько дней, — продолжал Дежнев, — и с таким добрым поносом «Рыбий зуб» отнесло много дальше Анадыря-реки. А коли так…

— Путь наш — к северу! — сообразил Зырянин.

— Верно, сынок, — сказал Дежнев. — А коль знаем, куда идти, мешкать нечего.

Обернувшись к ватаге, Дежнев приказал:

— Зимнюю лопотину разобрать. Надеть, кому студено.

Двинувшийся было Дежнев вдруг остановился.

— Михайло, — сказал он, обернувшись к Захарову, — возьми-ко двоих людей да сложи-ко здесь для Феди гурий [110]. И стрелу выруби на камне, чтоб на полночь показывала. Дежнев, мол, туда пошел. Да и дальше в заметных местах ставь такие же глядни [111].

Ватага поднялась, взваливая ноши на спины. Позвякивая оружием, люди гуськом шагали за Дежневым.

Михайла Захаров, не забывший своей оплошности под Шелагским носом, стоившей жизни Ивану Осипову, шел в нескольких шагах за Косым и наблюдал каждое его движение. Ни с кем не разговаривая, Косой угрюмо посматривал по сторонам.

Убедившись, что берегом не пройти, Дежнев повел ватагу верхом. Обходя долы с крутыми спусками, дабы избегать лишних подъемов, Дежнев незаметно отклонился к западу и отдалился от берега верст на двадцать.

— Нет тебе, Фомка, тут никакого зверья, — сказал Сидорка, тщетно высматривавший что-либо живое на горных склонах.

— Мертво, — согласился Фомка насупившись.

— Коли дальше так будет, не хватит дырок на ремне, чтобы затягиваться! Э, Фомка! Глянь-ко, что там чернеет! И пар будто идет…

— Не медвежья ли берлога?

— Глянем.

Оба друга уклонились в сторону и исчезли за сугробом. Скоро ватага услышала крики. Голова Сидорки показалась из-за снежного заструга. Сидорка звал посмотреть на какое-то чудо.

«Чудом» оказалась круглая яма шириною до двух саженей, наполненная ключевой водой, имевшей серный запах. К великому удивлению всей ватаги, вода, несмотря на мороз, оказалась горячей. Это был Олюторский горячий ключ — самый северный в цепи горячих ключей, тянущейся от южной Камчатки до Олюторского полуострова.

— А верно, что чудо! — сказал Дежнев, погрузив руку в источник. — Горячая!

Сидорка показывал свое «чудо» с видом ярмарочного балаганщика.