На край света - Кедров Владимир Николаевич. Страница 44

— Мертво!

— Что ж, посмотрим в падях [112] по ту сторону.

Осторожно спускаясь крутым склоном в одну из западных падей, охотники обходили многочисленные «бараньи лбы» — закругленные скалы, обтертые когда-то сползавшим ледником. Преодолев на четвереньках наиболее крутой участок спуска, друзья вышли к пологому склону.

Шедший впереди Сидорка вдруг издал пронзительный вопль и скрылся. Столько же изумленный, сколько и испуганный, Фомка остановился, тараща глаза. Перед ним был гладкий заснеженный склон — ни ям, ни трещин.

— Сидорка! Где ты?!

— А! — раздался сдавленный голос Сидорки откуда-то снизу. — Здесь яма! Стой! Провалишься — оба пропадем!

Сидорка провалился в кар, занесенный до краев рыхлым снегом. Снег сомкнулся над его головой.

Шевеля губами и не двигаясь, Фомка соображал, что делать. Задыхавшийся в снегу Сидорка жалобно взывал о помощи. Фомка положил пищаль на снег, вынул из котомки длинную веревку и привязал к ней топор. Затем он осторожно продвинулся к самому краю кара.

— Сидорка, мил человек, я брошу веревку. Раскинь руки. Нащупаешь веревку, хватай ее!

Фомка швырнул топор как мог дальше в снег. Топор провалился, таща за собой веревку. Затем Фомка стал выбирать веревку, подтаскивая топор к Сидорке. Сидорке удалось поймать веревку, и скоро он стоял рядом с Фомкой, бледный, едва дышащий.

— Рыбий глаз! — ударил он себя ладонью по лбу. — Как я провалился! Здесь волчья яма!

— Тут, браток, этих волчьих ям — без счета. Пути нам тут нету.

— А дичина?

— Солнышко низко. Время к своим подаваться.

— «Время подаваться», — передразнил Сидорка. — А по мне так давно время поснедать. Слышь, в животе бурчит?

Сидорка развязал тощую котомку, и друзья разделили между собой пресную лепешку и рыбу. Затем они снова полезли на перевал.

Фомка пыхтел, пот лил с него градом. Бормоча, старик лез все вперед да вперед, иной раз и на четвереньках. Сидорка шагал за ним на своих ходулях. Иногда, спотыкаясь, он вспоминал свой «рыбий глаз», хоть и неясно было, кого он обласкивал излюбленным прозвищем.

Фомка остановился, высморкался и проворчал, разводя руками:

— А я слушаю, слушаю: кто свищет? Ан, это у меня в носу…

Сидорка прыснул со смеху.

— Уморил, Фомка, рыбий глаз!

— Ну-ну, загоготал, — проворчал Фомка и, пыхтя, двинулся дальше.

Перевал остался далеко позади, и ночь скрыла окрестные горы, когда Фомка с Сидоркой увидели вдали костер Дежнева.

Выбившиеся из сил Фомка с Сидоркой дотащились наконец до лагеря. Захаров с Зыряниным уже спали под пологом. Они тоже вернулись ни с чем.

«Что ж теперь делать?» — думал Дежнев.

8. У коряков

Пробедствовав полторы недели вдали от моря, где землепроходцев выручало мясо иногда попадавшихся песцов, Дежнев решил снова выйти на морское побережье.

Отряд представлял собою жалкое зрелище. Щеки людей ввалились, у глаз — темные круги. Афанасий Андреев, Ивашко Вахов и Родька Григорьев поморозили ноги в развалившихся торбасах и едва ковыляли, опираясь на рогатины. Цинга одолела большую половину людей. У Евтюшки Материка, Родьки Григорьева и Бессона Астафьева кровь сочилась из десен, зубы шатались.

Некоторые анкудиновцы, сытыми проявлявшие дерзость и отвагу, теперь пали духом и постоянно делали попытки отставать на привалах. При выступлениях с привалов дежневцам приходилось насильно поднимать их. Степан Сидоров и Сухан Прокопьев всегда шли сзади отряда, не позволяя анкудиновцам отставать.

Море близко. Слышится рокот взбегающих на берег волн и шуршание гальки.

Люди ускорили шаги. Кое-как спустившись с кручи, они в изнеможении валились на гальку. Пока тела предавались отдыху, алчные глаза бегло оглядывали бережину, высматривая что-нибудь съедобное.

Несколько тюленей соскользнуло с камней в воду. Они быстро отплыли в море, и добыть их без байдары было невозможно.

— Ах ты, ррыбий глаз! — вскричал вдруг Сидорка и, мгновенно вскочив, одним прыжком настиг темно-зеленого краба, пытавшегося скрыться меж камнями. — На, Фомка, жарь, — прибавил он, передавая добычу другу.

Увидев удачу Сидорки, многие заставили себя подняться и разбрелись по берегу, собирая ракушки и ловя крабов. Запылал костер из сухой морской травы, согревая тех, кто не был в состоянии двигаться.

С несколькими крабами в руках Дежнев подошел к Афанасию Андрееву, лежавшему у костра.

— На-ко, Афанасий, поджарь да подкрепись хоть этими тварями.

С видимым усилием Андреев открыл провалившиеся глаза и слегка приподнялся.

— Смерть, видно, подходит, Семен, — проговорил он, безнадежно махнув рукой.

— А ты крепись, надейся, Афанасий, — строго сказал Дежнев и, умертвив крабов кинжалом, положил их возле Андреева.

Ночь приближалась. Океан грозно шумел, прячась во тьме. Береговой утес защищал землепроходцев от северозападного ветра, но дымные костры плохо их согревали.

Крупные хлопья снега шипели в огне и заносили сидевших у костров людей.

— Вишь, Фомка, певец-то наш Бессонка поел ракушек и повеселел, — подмигнул Сидорка.

— Ты прав, Сидорка, — мрачно отозвался Астафьев, кутаясь в кухлянку. — Мне так весело, как вяленой треске на веревке.

— Ты шутишь, Бессон, — сказал Дежнев, — то добрый знак: твой дух бодр и стережет тебя.

— Вяленая тресочка была бы сейчас очень к месту, — вздохнул Сухан Прокопьев, потирая живот. — От этих поганых слизняков настоящей сытости нету, только обман.

— Тресочку надо уметь сготовить, служба. Тебе и не снилось, как она вкусна, коль ее сготовят беломорские рыбаки, — внушительно сказал Степан Сидоров.

— Что ваши рыбаки, сажееды! — вскричал вдруг Родька Григорьев, вскакивая. — Вот теща мово брательника, дьячиха из Спасска-Рязанского, так та, братцы мои, меня такой рыбкой потчевала, что я ее всю с костями слопал. Не в воде, в масле теща ее варивала!

— Ррыбий глаз! Еще одно слово про жратву — и я заткну тебе глотку крабьими кишками! — возмутился Сидорка и угрожающе захватил полную горсть крабьих остатков, валявшихся на гальке. — Что за наваждение! Что ни слово — про жратву! От ваших россказней в животе такая резь, словно проглотил пряжку от пояса!

Родька обиженно отвернулся и, кутаясь в лохмотья, подсел к огню. Люди замолчали и, кряхтя, забирались под пологи. Над притихшим лагерем — свист ветра да шум океана…

За весь следующий день протащились каких-нибудь пять верст и снова заночевали выше бережины.

Наступил семнадцатый день с высадки на Олюторском мысе. Этим серым ветреным утром Афанасий Андреев и Ивашко Вахов не смогли подняться на ноги. Дежнев приказал изготовить для них носилки из шестов от пологов.

Больных укладывали на носилки, когда раздались радостные крики:

— Байдара! Люди!

— Чукчи!

Дежнев, вздрогнув, оглянулся. Саженях в пятидесяти от берега из-за утеса легко вылетела большая кожаная байдара. Шестеро одетых в меха гребцов бесшумно и одновременно гребли однолопастными веслами без уключин. На носу стоял охотник с гарпуном. Старый кормщик стоя правил кормовым веслом.

— Эй! Эй! Сюда! — закричали землепроходцы, махая шапками и руками.

Сидящие у костров вскочили и побежали к берегу. Гребцы в байдаре разом прекратили греблю. Все восемь незнакомцев изумленно рассматривали русских.

— Эо! — воскликнул рулевой.

— Плывите сюда! — крикнул Дежнев. — Не вороги мы, не бойтесь! Суханко, крикни им по-чукотски, что, мол, друзья мы.

После коротких переговоров кормщик сказал:

— Ток, пошли!

Байдара зашуршала, пристав к берегу. Люди выскочили из нее и, подняв байдару на руки, вынесли ее на угор.

Все восемь мужчин были среднего роста, если не сказать небольшого, но зато хорошо сложенные, крепкие люди. Выражение их широких темно-желтых лиц отличалось добродушием, а узкие черные глаза глядели живо и смело. Блестящие черные волосы у одних незнакомцев спускались до плеч прямыми прядями, у других, более длинные, они были заплетены в косы. Затылки у всех были выбриты.