Люди сорок девятого (СИ) - Минаева Мария Сергеевна. Страница 95

Голова вдруг стала невесомой, и все картины прошлого, зарождаясь, медленно уплывали вдаль, лопаясь, будто мыльные пузыри, не причиняя больше боли. Навалившись на луку седла и медленно качаясь в такт поступи коня, Линдейл снова был ребенком, засыпающим в седле отца во время их долгих поездок по территории ранчо, и вместе с тем помнил все, что было после. Вот оно - то место. Спешившись, Линдейл подошел к черному провалу штольни. Опоры, державшие свод прогнили и рухнули, обвал полузасыпал зияющую в горе рану. "Отец, отец, как же ты мог упустить такую мелочь... Ты же так любил эту землю". Перемены подкрались незаметно и сначала казались безобидными, даже полезными: в долине появились первые дома, потом возникли лавка, салун и конюшня. Иглз-Нест рос. Появилось еще несколько новых ранчо, правда, не таких больших, а потом вдруг прямо на земле Линдейла-старшего объявился человек, заявивший, что нашел здесь золото и застолбил заявку на большинство территории. Как многие крупные ранчеро тех лет, отец Джонатана владел лишь источниками воды, дававшими контроль над пастбищами за исключением реки, протекавшей возле города, но новоявленным старателям, не интересовавшимися скотом, были нужны только участки. На территории хозяйства, в лесах и на пастбищах, здесь и там, словно грибы из-под земли, стали расти старательские лагеря, где грязь, пьянство и разврат были обычными вещами. Как ни странно, никто не видел самородного золота, которые здесь якобы добывали, все пришельцы расплачивались в лавке деньгами. Линдейл-старший стал опасаться отпускать сына из дома, потом начал пропадать скот, причем в лагерях золотоискателей часто ели говядину, и место с клеймом на всех шкурах было старательно вырезано. Руководил вторгнувшейся ордой чернобородый человек, который наводил ужас на маленького Джона, когда он видел его, наблюдая из укрытия за поселением, а его правой рукой и наследником, как Линдейл-младший понял значительно позже, был парень лет восемнадцати, а может, и меньше. Как же его звали... Арстен? Айнмен? Столько лет прошло. Нет, Джон не мог вспомнить. Странно, он не слышал, чтобы ранчо переходило из рук в руки тем или иным способом. Просто, когда через несколько лет после войны он, Джонатан Линдейл, снова оказался в этих местах, хозяина звали Макклахан. В том, что это был один и тот же человек, содержатель салуна перестал сомневаться, когда случайно увидел покрытую глубокими шрамами от собачьих укусов, над коленом, ногу владельца "Ленивой М", а чуть выше шрамов - большое родимое пятно. Отец Джона готов был драться, и, будь он один, он так бы и поступил, но с ним был ребенок. Линдейл-младший стоял и смотрел на снег. Он помнил ощущение обиды и несправедливости, когда отец стал запирать его дома и не пускал играть на эту поляну с маленькой уютной пещерой, где пряталась тайна. Здесь жили гномы и разбойники, пираты прятали тут клады и древние индейцы сидели во круг костра с каменными лицами, покуривая длинные трубки. Эти древние духи знали все тайны мира... Лицо Линдейла напряглось, вздулись желваки, а глаза вдруг стали жесткими и ледяными. Однажды он, не выдержав, нарушил запрет отца и, тайком сбежав через окно, пришел сюда. Джон закусил губу, снова почувствовав боль глубоко внутри, как тогда, когда, спрятавшись в кустах, наблюдал за лагерем. Он видел два блестящих рельса, его оглушил грохот вагонеток и хриплые вопли пьяных людей. Его пещера, тайное убежище, была уничтожена, она зияла в горе темным широким провалом пустой глазницей старого черепа. Волшебный мир рухнул раз и навсегда. Задыхаясь от невыносимой ярости, Джонатан сжал свои кулаки так, что ногти оставили алые лунки в ладонях. Он поглядел на свои руки, слишком маленькие, с тонкими запястьями и, закусив губу, чуть не заплакал от появившейся где-то внутри боли, пожалуй, впервые в жизни осознав свое бессилие... Как часто потом он страдал оттого, что так рано научился оценивать шансы. Быть может, если бы Джон тогда бросился в бой, забыв об опасности, твердо веря, что может одержать верх, или не думая вовсе о победе или поражении, это бы не мучило его так сильно, несмотря на неминуемо последовавшую бы неудачу. Выиграть он, конечно, не мог, его избили бы, только и всего, или того хуже, доставили бы к отцу, но его никак не отпускала мысль, что даже поражение было бы облегчением.

В тот вечер к отцу пришел человек, тот самый, сын чернобородого, и, лежа в своей кровати в темной комнате, Джон, сжавшись под своим одеялом в предчувствии надвигающейся катастрофы, о которой не знал почти ничего, только то, что она приближается, и которую был не в силах предотвратить, слышал приглушенную перебранку, но слов разобрать не мог. Лишь однажды он узнал голос Линдейла-старшего, ясный и отчетливый:

- Я не продам.

И вкрадчивый незнакомый:

- Подумайте о сыне...

...Они уехали на следующий день.

"Какого черта, что я здесь делаю?" - мелькнуло у него в голове, и он уже собирался повернуться к вороному и сесть в седло, но вдруг почувствовал, как мир неуловимо меняется вокруг него. Что-то странное было в морозном воздухе, что-то необычное творилось вокруг: его слух уловил едва слышный, но навязчивый и все нарастающий звук. Линдейл замер, не в силах двинуться с места. Это была песня на языке века назад исчезнувших племен, древняя, как мир и обращенная к давно уснувшим духам этой земли, предназначенная разбудить их от тысячелетнего сна. Первыми голос услышали сосны: они потянулись из чистого белесого снега и в доли секунды выросли до небес: толстые прямые столетние стволы. Линдейл с размаху залепил себе затрещину, звон в ушах заглушил голоса в его голове, но через мгновение утих, а песня все звучала, настойчивая и ясно слышимая, наполняя воздух, заполняя все пространство между деревьями, весь мир, до самых звезд, а может, и дальше.

Что-то случилось с его зрением, да и с головой тоже, даже скорее с головой: мысли путались, пейзаж вокруг смазался и поплыл во мрак, луна померкла, и, когда Джон протер свои глаза и, пару раз моргнув, уставился в пустоту, он уже не был одинок. Вокруг и сквозь него сновали быстрые смутные тени, задевая его краями невесомой одежды. Они ходили, сидели, плясали под заунывное пение и удары бубна, не обращая внимания на постороннего, будто это не они были фантомами, а он, и, наверное, для их мира все обстояло именно так. Сам Джонатан Линдейл не мог бы сказать в данный момент, какой из миров настоящий, как не мог утверждать того, что действительно существует сам. Отблески скрытых костров мерцали на стволах и снегу, наполняя лес трепещущей жизнью; его сердце колотилось в такт длинной песни, все слова которой ему были вдруг удивительно понятны, хотя языка он не знал...

Одна тень приблизилась вплотную, внезапно обретя плоть и кровь, и перед Линдейлом возник шаман с темными, как бездонные ущелья глазами. Он кружился вокруг Джонатана, как ночной мотылек, не оставляя в снегу следов, завывая и стуча в бубен костью бизона, а потом внезапно замер, указывая той же костью куда-то в сторону. Медленно повернув голову, Линдейл сперва ничего не увидел, и обернулся к шаману, желая получить разъяснения, но того уже не было рядом: он исчез без следа, а спрятаться было негде, и человеку ничего не оставалось, как снова посмотреть в указанном направлении. Внезапно в пляшущих тенях на зыбкой грани освещенного пространства, за которым безраздельно царила тьма, он увидел знакомое, иссеченное шрамами, лицо и быстро пошел к темному силуэту. Солдат шагнул вперед, резко вытянув руку, и Линдейл остановился, подчиняясь этому жесту. Между ними скользили прозрачные тени, снег мерцал и переливался, вспыхивая то тут, то там ярким огнем; весь мир существовал в постоянном движении.

- Я попрощался, - сказал Линдейл, и слова вылетали откуда-то из глубины его существа, не то чтобы помимо воли, но как-то неожиданно. - Почему ты вернулся? Хочешь все-таки получить ту работу в баре?

Песня индейцев дробью стучала в барабанные перепонки, погружая в состояние, отчасти напоминающее транс, с той лишь разницей, что разум Джонатана был кристально чист.