Путь на Грумант - Георги Виктор Сергеевич. Страница 11

В эпоху палеолита гарпуны, которые дошли до нас, имели костяной наконечник, который крепился намертво к деревянному древку. Таким образом, каждый раз для поражения морского зверя требовалось несколько гарпунов. Больше того, они часто ломались. А поворотный гарпун позволяет оснащать себя последовательно любым количеством наконечников, которые остаются в теле зверя. Собственно говоря, именно такой гарпун и применяется до сих пор в китобойном промысле, только теперь пушка выстреливает не гарпуном, а его наконечником…

Так вот, на мысе Востра мы находим жальца поворотных костяных гарпунов, которые относятся, по моим подсчетам, где-то ко второму, а может, восходят и к третьему тысячелетию до нашей эры. Судя по всему, они одновременны с наскальными изображениями в Карелии, в районе реки Выг. Там очень много рисунков, связанных с охотой на морского зверя. Можно видеть изображения нерп, белух, в которых сидящие или стоящие в лодках охотники метают гарпуны.

На всех без исключения «каменных полотнах» один и тот же определенный тип судна с высоко поднятым форштевнем, с выступающим снизу наподобие тарана килем, предохраняющим судно от внезапного удара о камень. Суда легкие, широкие, маневренные, с высокими бортами, не боящимися морской волны. И представлены они двумя видами. Первый — большие суда, предназначенные, как можно думать, для дальних морских путешествий или охотничьих экспедиций. На них можно насчитать от 16 до 24 человек команды, и в этой повторяемости уже чувствуется определенная стандартизация. Второй вид — собственно промысловые суда, которые, как правило, несут на себе экипаж из трех, реже из двух или одного человека. И это особенно интересно, потому что на память сразу же приходят каменные очаги на мысе Востра, вокруг которых мы неизменно находим один, два, но, как правило, именно три жальца от наконечников гарпунов!

Кстати, открытие поворотного гарпуна приписывалось беринговоморским эскимосам и относилось где-то к концу первого тысячелетия до нашей эры. Теперь же можно сказать, что на Белом море подобный гарпун был известен по крайней мере на две тысячи лет раньше.

Итак, каждый из очагов стоянки Востра можно достаточно надежно связать с экипажем одной промысловой байдары, изображенной на скалах Выга. А это позволяет уже прямо отождествлять обитателей сезонного стойбища морских охотников на Терском берегу с художниками, изображавшими их морской быт на скалах Карелии.

Сезонный поселок на мысе Востра существовал долго, только так могло накопиться вокруг очагов столь большое количество потерянных или выброшенных предметов. А вот погиб он в одночасье и скорее всего от какой-то эпидемии или стихийного бедствия. Ведь у очагов остались лежать гарпуны и прочие предметы — ножи, топоры, шлифовальные плиты, на которые никто из современников не покусился. Поодаль от этого было еще одно подобное стойбище, значительно менее разрушенное, что дает возможность в будущем заняться его исследованием. На востоке Терского берега обитатели этих двух крупных стойбищ были явно пришлыми людьми, их родину следует искать восточнее и южнее — там, где были известны лабиринты и где находятся надежные свидетельства именно морских охотников.

— Андрей Леонидович, но где все же доказательства, что владельцы поворотных гарпунов, создатели наскальных изображений в Карелии были строителями лабиринтов? — задал я Никитину наивный вопрос. — Ведь среди тысяч рисунков не найдено ни одного, похожего на изображение каменной спирали!

— Да, на скалах Выга напрасно было бы искать изображения лабиринта, — продолжил рассказ Никитин. — Эти рисунки являют собой «зеркало живого», а лабиринты принадлежат миру трансцендентному, связывая собой мир живых и мир мертвых. Гораздо важнее увидеть то, что есть на самом деле. Всю ту морскую тематику, которая подтверждает догадку о существовании на Белом море высокоразвитой и, что особенно важно, единственной среди всех остальных культуры морских охотников и мореходов. Это ее создатели, отправляясь во все более далекие плавания, открывая для себя берега Северной Европы и осваивая их, приносили не только свое мореходное и кораблестроительное искусство, но также возводили лабиринты, магически связывавшие их через подземный мир с другими, уже построенными, и в первую очередь лабиринтами Соловецких островов…

3. Древний некрополь

Основной целью нашего похода по Терскому берегу были мало кому известные, да и на первый взгляд мало чем привлекательные галечниковые террасы под Кузоменью, близ заброшенной тони со странным названием — Великие Юрики. Первым из археологов-профессионалов там побывал мой спутник А. Л. Никитин. Было это в 1983 году, когда и состоялось наше знакомство с Андреем Леонидовичем.

Тогда я только открывал для себя Терский берег. Поэтому рассказ о каких-то древних захоронениях на одной из террас у мыса Корабль нарисовал в моем воображении иссеченный морем и временем скальный мыс, внутри которого, в спрятанной от посторонних глаз полупещере покоятся останки первобытных людей, а вокруг аккуратно разложены различные ритуальные предметы…

Пишу об этом для того, чтобы еще раз подчеркнуть, насколько отличаются наши стереотипные представления об археологических открытиях, почерпнутые из книг и кинофильмов, от действительности, особенно если речь идет о Беломорье.

Прежде всего несколько слов о самих террасах, этих грядах, или ступенях гигантской лестницы, на каждый шаг по которым море затрачивало по две — три с половиной тысячи лет. Причем не на подъем, а на спуск. Если же быть более точным, то отступало не море, а поднимался весь североевропейский берег, вдавленный в глубь земной коры тяжелым ледяным щитом последнего ледникового периода. Поднимался отдельными блоками, рывками, с внутренними сдвигами, разломами, остановками, во время которых и происходило образование береговых террас. Наглядный пример тому — место, на котором за одно мгновение, по сравнению с сутками тысячелетий, раскинулся Мурманск, ступеням новых микрорайонов карабкающийся на сопки, где когда-то плескались волны древнего моря. Так что, сами понимаете, ни о каких таинственных и сумрачных скальных уступах с аккуратными захоронениями каменного века не может быть и речи.

…Из Умбы мы выехали на испытанном вездеходе-уазике, которым, с ходу преодолевая крутые подъемы и полуразрушенные мостки через многочисленные речки и ручейки, умело управлял председатель Терского райисполкома Виктор Владимирович Диденко. У него были свои заботы — именно там, где начинались галечниковые террасы, в скором будущем должна пройти новая дорога из Кашкаранцев на Варзугу, и председатель желал лично убедиться, что эта дорога не заденет, не уничтожит древних памятников. Что ж, остается только приветствовать подобную тревогу мэра района.

За мысом Корабль — впрочем, теперь уже не мысом, варварски взорванным добытчиками аметистов, а карьером, но об этом разговор особый — началась Великая Кузоменская Дуга. Подобно гигантскому спущенному луку, она, казалось, слабо дрожала, выпустив в сердце Кольского полуострова свою единственную стрелу — речку Варзугу. И не хватало дыхания, не хватало взгляда, чтобы объять открывшийся простор, словно достался тебе билет на первый ряд в широкоформатном кинотеатре…

Когда уазик увяз в сухом моховом ковре, из которого торчал молодой низкорослый сосняк, наш дальнейший путь проходил по ничем не примечательным Кольским тундровым болотам, где на песчаных буграх выдолблены глубокие, обманчивые для неопытного путника оленьи тропы. Когда поднялись выше, на следующую террасу, под ногами заскрипел колотый терский песчаник — сначала мелкий, а потом все крупнее, так что под конец приходилось чуть ли не перепрыгивать с плиты на плиту, чтобы не оступиться в окаменелом прибое. Галечник был покрыт сине-зеленым лишайником — точно таким же, как и камни Умбского лабиринта. Лишайники росли только сверху, со стороны, обращенной к дождю, свету и солнцу, и были своего рода «дипломом на вечность», как точно сформулировал Никитин. Впрочем, предоставим слово самому Андрею Леонидовичу, чей взгляд профессионального археолога, безусловно, будет значительно интереснее.