Последняя охота Серой Рыси - Робертс Чарльз. Страница 65

Наконец он напал на след пумы. Обнюхав его, он стал еще злее, чем прежде. Он всегда ненавидел пум. Ему никогда еще не представлялось случая насытить свою закоренелую вражду к ним, так как ни одна из них не осмелилась вступить с ним в открытый бой. Но часто они бросали ему, рыча, свой вызов из-за ветвей дуба или сосны, оттуда, где он не мог их достать. И медведь пробирался все вперед по тропе, полный жажды мести. Обнаружив, что тропа эта хорошо протоптана и идет вверх среди голых скал, он понял, что она, несомненно, ведет к логову пумы. И чувство радости овладело им. Он был убежден, что найдет или самую пуму, или ее детенышей без охраны.

Когда пума наконец увидела врага, выходящего из-за поворота, и заметила его огромные размеры, она бросила через плечо тревожный и внимательный взгляд назад на уголок, где лежали ее спящие детеныши. Если бы она имела малейшую возможность унести их обоих здравыми и невредимыми, она ради их спасения уклонилась бы от боя. Но она не могла захватить их обоих сразу в пасть и подняться с ними по склону горы, а покинуть хотя бы одного из них она не хотела. Она колебалась с минуту, как бы раздумывая: не подождать ли ей лучше нападения у входа в пещеру? Потом она проползла вперед, где выступ был не более трех футов ширины, и прилегла вплотную к земле, молчаливая, осторожная и неподвижная, как изваяние, на середине тропы.

Когда медведь увидел ее, его маленькие черные злобные глаза сразу загорелись красным огнем. С неуклюжей быстротой он двинулся вперед. Казалось, эта гигантская покрытая мехом туша быстро уничтожит гибкую и легкую пуму. Место было опасным для борьбы — узкий выступ скалы, нависший над пропастью в тысячу футов. Но презрение и бешенство ослепили проницательного медведя. Он заворчал и бросился в бой.

Припавшая к земле пума поднялась только тогда, когда противник приблизился к ней футов на десять. Тогда она сделала прыжок в воздух, точно на пружинах. Быстро, как стрела, медведь откинулся на задние ноги и замахнулся своей огромной черной лапой, чтобы отразить нападение. Но и он не был достаточно ловок и не предусмотрел всей гибкости пумы. С необычайной ловкостью она прыгнула ему на спину, мордой к хвосту. Не прошло и секунды, как она повернулась и стала рвать ему глотку когтями и зубами, а страшные когти ее задних лап терзали его бока.

Ошеломленный медведь, заревев от боли, старался стряхнуть пуму с себя и, охватив ее лапами, ударить. Одного такого удара достаточно было бы, чтобы раскроить череп самого могучего быка. Но он не мог достать ее. Тогда он встал на дыбы и попятился назад, к скале, чтобы раздавить пуму тяжестью своего огромного тела. И это ему почти удалось. Пума едва успела отскочить вверх, но недостаточно далеко. Одна лапа ее осталась в плену и была растерта в кисель. Через секунду, потеряв равновесие, медведь свалился через край откоса. В исступлении он старался уцепиться за что-нибудь, чтобы спастись, но угодил всего лишь в брюхо пумы. Пума снова впилась зубами ему в глотку, а ее когти рвали на части все его тело. Медведь сжал ее в своих объятиях, и тогда этот ужасный ком зверей, хватавших друг друга зубами и катавшихся от ярости по земле с визгом и ревом, рухнул вниз, в мрачную пропасть. Все еще держа друг друга в смертельных объятиях, они сначала ударились о выступ скалы и, отскочив от нее крепко спаянные, катились все дальше и дальше в пространство. Потом, перевернувшись при падении, оба тела разъединились, широко распростерлись в воздухе, рухнули вниз и канули в голубую тень пропасти, до которой день еще не дошел.

К непредвиденному концу этого ужасного боя подоспел бородатый поселенец одного из пограничных поселков, уже с полчаса выслеживавший медведя и ожидавший света, чтобы стрелять без промаха. Он подошел к месту страшной схватки с благоговением и, встав на колени, заглянул вниз, в бездонную пропасть.

— Ну и смела же была эта кошка! — пробормотал он, отступая назад и бросив многозначительный взгляд на окружающие его горы, как бы ожидая от них возражения.

Но горы, очевидно, были одного с ним мнения: они молчали. Человек осторожно поднялся на ноги и двинулся к пещере.

Смело он вошел в нее, так как знал, что муж пумы был убит несколько недель тому назад далеко внизу, в долине. Он нашел детенышей спящими и начал ласкать их. Почувствовав его прикосновение, услышав человеческий запах, они проснулись, фыркая и царапаясь так же храбро, как это сделала бы их мать. Хотя они были молоды, их когти царапались до крови.

— Ишь, храбрые маленькие чертенята! — проворчал человек добродушно, отдернув руку и обтирая кровь о брюки.

Потом он снял свою куртку, набросил ее на беспокойных зверьков, крепко завернул их в нее, так чтобы они не могли выпускать оттуда свои когти, и направился обратно в поселок с ворчащим и беспокойным свертком в руках.

Три месяца спустя детеныши пумы, всхоленные, откормленные и жизнерадостные, как два котенка, и убежденные в том, что человек — их благодетель, были проданы поселенцем странствующему торговцу. Один из пленников, самка, был послан в зоологический сад на берег Тихого океана, а другой, самец, крупнее ростом и в то же время более спокойный и более послушный, попал к укротителю зверей в одном из восточных штатов.

II

— Мне кажется, что наш Король сегодня вечером отличится. Смотрите за ним во все глаза! — сказал Энди Ганзен, помощник укротителя зверей, высокий швед с белокурыми волосами, не знавший страха.

Всегда терпеливый, он никогда не раздражался, и поэтому животные обычно вели себя хорошо под взглядом его спокойных, властных голубых глаз. Очень ласковый с зверями, он потакал иногда и их причудам, но всегда так, что они об этом и не догадывались.

— Перестаньте ворчать, Энди! — возразил синьор Томазо, укротитель. — Уж если мне придется следить за Королем, я лучше совсем брошу дело. Не сейте раздора между друзьями, Энди!

— Конечно, Билль не рискнет вас не послушаться, — сказал Ганзен, — но он ведет себя странно. Будьте все-таки настороже: как бы он не подрался с другими животными.

— Я думаю, что сумею их приструнить, — сухо ответил укротитель и ушел, чтобы подготовить все к представлению. Из-за натянутой парусины доносился неясный гул толпы, ожидавшей начала интересного зрелища.

Укротителя звали Вилльямсом Спарксом, а родиной его был город Большой Чибиг, в штате Мэн. У него было худое смуглое лицо и проницательные зеленовато-карие глаза. Кроме того, он знал о склонности публики к романтизму. Поэтому он принял звучный псевдоним «синьора Томазо». Он утверждал, что если бы он выступал под собственным именем, никому и в голову бы не пришло, что он может укрощать зверей. Кроме этой маловажной перемены имени, за синьором Томазо не числилось никаких чудачеств. Он был блестящим укротителем зверей. Так же как и швед, он не знал чувства страха, и столь же властен был его взор, а опыт его был неизмеримо выше. Но, обладая более горячим темпераментом, чем его спокойный помощник, он по временам начинал горячиться и прибегал к жестокостям. Среди животных у него были любимцы, и главным его любимцем был Король — большая пума. Король всем сердцем любил своего хозяина и был самым умным и приветливым из всех зверей, которых когда-либо приходилось дрессировать.

Успехи Ганзена среди животных за немногие месяцы его практики как помощника были прямо удивительны, и его начальник почувствовал нечто вроде обиды, когда тот обратился к нему с предостережением относительно большой пумы. Он слишком ценил, однако, мнение Ганзена, чтобы не обратить внимание на его предостережение, и, направляясь в уборную одеваться, был очень задумчив. Появившись несколько минут спустя в своем безукоризненном фраке и в блестящих лакированных ботинках, он прошелся вдоль клеток перед зверями и к каждому из них на ходу обратился с каким-нибудь властным словом.

Вдыхая острый горький запах клеток, Томазо начинал чувствовать свое родство с дикими зверями. Он всех их умел понимать. Пристально всматриваясь в каждую клетку, он знал, что те. животные, которые встретят его взгляд, сразу придут в спокойное состояние духа. Все было благополучно, пока он не дошел до клетки, в которой находился большой медведь — последнее приобретение зверинца. Зверь безостановочно переминался с ноги на ногу, шаркая подошвами, и что-то ворчал себе под нос. Он давно уже находился в плену и был очень хорошо выдрессирован. Томазо считал его послушным и достаточно умным для того, чтобы немедленно быть принятым в труппу. Но в этот вечер глаза зверя были налиты кровью: он был, очевидно, в дурном расположении духа. Укротителю пришлось дважды окликнуть его, прежде чем он обратил на него внимание. Но затем медведь тотчас же стал кроток и покорен. У щенка, только что отнятого от груди матери, не бывает такого невинного выражения, какое может принять медведь, когда захочет.