Последняя охота Серой Рыси - Робертс Чарльз. Страница 64

Когда черепаха почувствовала крепкие, неумолимые объятия осьминога, ее хвост, голова и плавники куда-то исчезли, как будто бы их и вовсе не бывало, а ее чешуя сверху и снизу так плотно сомкнулась, что все животное приняло вид безжизненной роговой коробки. Черепаха, однако, не сопротивлялась, и хищник потащил ее вниз, к своим неумолимым глазам и зияющему клюву. Он обхватил ее всеми своими щупальцами и исследовал ее с затаенным нетерпением. Потом его большой клюв, похожий на клюв попугая, схватил черепаху, намереваясь раздавить ее. Но, не достигнув цели, он стал испытующе скользить по всему телу жертвы, пытаясь найти уязвимое место.

Это продолжалось несколько минут, в течение которых лица за стеклом не спускали с осьминога взоров и напряженно ждали. Наконец терпение осьминога истощилось. В приливе внезапного бешенства он набросился на раздражавшую его чешую и, сдавив ее всеми своими щупальцами, стал в исступлении рвать и кусать ее. А лица за стеклом шумно волновались, изумляясь тому, как долго черепаха выдерживает подобное обращение.

Заключенная в свою надежную броню черепаха вдруг почувствовала усталость от объятий осьминога, и мудрая осторожность изменила ей. Она ничего не имела против того, чтобы оставаться в своем заключении, но изводившим ее толчкам она решила противиться. Не умея сдержать свой горячий нрав, она быстро высунула узкую голову с потускневшими от злости глазами и, горя жаждой мести, как бульдог, вцепилась челюстями в ближайшее щупальце у самого его основания. За стеклом пронесся ропот.

Бешенство осьминога дошло до безумия. Корчась в борьбе, сцепившиеся враги с такою силою стукнулись о стекло аквариума, что люди отшатнулись. Камни на дне перекатывались с места на место, жидкая грязь облаком поднялась вверх и на время скрыла бойцов.

Если бы черепаха при всем своем мужестве обладала еще искусством владеть собой, владыка стеклянного замка, возможно, утратил бы свою власть. Если бы она вцепилась своими крепкими зубами в голову своего врага как раз над клювом, то в конце концов она осталась бы победительницей. Но теперь у нее было уязвимое место, и осьминог очень скоро нашел его. Его клюв сомкнулся над головою черепахи, наполовину обнаженной, и медленно, неумолимо срезал ее вплоть до глаз. Обрубок головы тотчас же втянулся обратно в чешую. И снова роговая чешуя стала покорной игрушкой щупалец, пока наконец владелец их, поняв, по-видимому, что он бессилен отомстить, не швырнул ее в сторону. Через несколько минут грязь осела.

И тогда лица за стеклом увидели владыку замка, неподвижно распластавшегося перед своим логовом все с тем же бесстрастным и неумолимым выражением черных, как чернила, глаз. А черепаха лежала на дне боком вверх, упираясь в стекло, никому более ненужная, как и те камни, что покрывали дно бассейна.

ГЕРОЙ ПЫЛАЮЩИХ ОБРУЧЕЙ

I

Лицом к востоку высилась снеговая гора, вся изрытая пропастями, а у подножия ее толпилось множество невысоких холмов, поросших мрачными дремучими лесами, среди которых сверкала голубая сталь воды. Еще кое-где на верхушках деревьев держались длинные полосы бледного тумана, но края их уже таяли в прозрачном воздухе, отступая перед утренней зарей. Впрочем, это было там, внизу. А на одинокой вершине Белой горы день уже наступил. Зубчатый гребень ее остроконечной верхушки внезапно загорелся алым огнем и купался в волнах розовых, нежно-красных и золотых лучей. Скоро весь горизонт запылал, и светлые воздушные волны сползли по склонам горы вниз, все обнажая и преобразуя. Они дошли и до отверстия пещеры на узком выступе скалы. Когда свет проник в мрачное отверстие, из него бесшумно выскользнул красно-бурый зверь, длинный, гибкий и мускулистый, точно и он хотел встретить рассвет и послать ему вызов. Выйдя из пещеры на высокий утес, служивший порогом, пума остановилась, широко расставив передние ноги. Раскрытыми во всю ширину и ярко горящими глазами неопределенного цвета она пристально всматривалась в горизонт и полные тайны окрестности. Пока величие рассвета спускалось с горы в долину, вытесняя серовато-голубую прозрачность теней, ее загадочный взор вонзался в каждую обнажившуюся прогалину, холм, оленя или лося.

Великолепным животным была эта пума с широкой головой и крепкими плечами, почти как у львицы. В этом спокойном и тщательном исследовании пространств, развертывавшихся перед ее пристальным взором, было что-то властное, как будто бы превосходство ее давно уже не подлежало ни малейшему сомнению. Внезапно, однако, она вздрогнула. Глаза ее сузились, могучие мускулы сжались, как сомкнутая пружина. Припав к земле, она быстро повернула голову влево и прислушалась. Далеко, под узким выступом, который служил дорогой в ее логовище, она уловила звук чьих-то приближающихся шагов.

Прислушиваясь, пума все ниже и ниже припадала к земле, и глаза ее загорелись хищным зеленым огнем. Она то злобно прижимала уши назад, то вновь поднимала их, словно допрашивая приближающиеся звуки. К злобе на непрошенного посетителя, осмелившегося войти в ее владения, примешивалось чувство страха, ибо за нею, в теплом углу логова, свернувшись, как котята, в клубок и образуя мягкий пушистый шар, спали двое ее детенышей.

Тропа к ее жилью была хорошо утоптана, и, так как крепкий запах ее распространялся вокруг, она поняла, что приближался к ней не неопытный, случайный гость. Это был, несомненно, враг, и враг самоуверенный, так как он не делал никаких попыток скрыть свое присутствие. Нет, это не человек — в этом пума быстро убедилась. И вместе с этой уверенностью уменьшился ее страх, но зато возрос гнев. Ее длинный пушистый хвост распушился еще более и пришел в движение. Припав на брюхо, она проползла всю дорогу над выступом и зорким взглядом окинула всю выдвинутую вперед часть скалы.

Еще пришелец не был виден, но звук его шагов совершенно явственно доносился до зверя. Мягкая, но тяжеловесная поступь, бесцеремонное передвигание камней, беззастенчивое сопение и чавканье — да ведь это медведь, и притом медведь, идущий на открытый бой. Хорошо же! Он найдет то, чего ищет. Огромная пума ненавидела медведей. Тысячи ее предков передали ей чувство непримиримой к ним вражды.

В нескольких милях на север от Белой горы, по другую сторону изрытого горного кряжа, находилась плодородная долина, куда недавно нахлынули поселенцы. Резкий стук топора несся со всех сторон. Ружейные выстрелы будили эхо. Властные голоса и самоуверенный смех человека загнали изумление и уныние на всех диких обитателей долины. Неоспоримым владыкой этих мест был старый огромный серебристо-серый медведь неприятного нрава. Взбешенный этим неожиданным нарушением его верховных прав, но успевший уже убедиться в невозможности бороться с человеком — существом, которое могло издалека извергать громы и молнии, — он решил отступить в более уединенное место. Он колебался, однако, несколько дней и мрачно ждал чего-то, чего — он и сам не знал. Наконец медведь встретил человека, проезжавшего в своем челноке совсем близко от отвесного берега реки. В слепой ярости и горя жаждой мщения, он бросился к берегу. Но когда он достиг края воды, человек был уже далеко. И вот в то время, как медведь стоял в нерешительности, собираясь поплыть за ним вдогонку, человек заговорил громом и молнией, по ужасному обычаю всех людей. Медведь почувствовал, как что-то ужалило его около верхушки плеча, точно миллион ос за раз, и жгучая боль заставила его прийти в себя. Ничего не поделаешь с этим проклятым человеком! Надо уйти подальше от него, куда не ступала еще его нога.

И вот уже в течение двух дней злобный медведь держал путь по направлению к югу, делая лишь небольшие остановки, чтобы покормиться или поспать. Он шел на одинокий пик Белой горы. Чем дальше он уходил от старых, насиженных мест, тем слабее был его страх. Но злоба его росла от непрестанно ноющей боли в ране на шее, как раз в том месте, где он не мог ее зализать. Зато мухам легко было добраться до раны, и они добрались. И к тому времени, когда медведь достиг самых крутых склонов Белой горы, им овладело бешенство. Он готов был напасть на целое войско, если бы оно попалось ему на пути. Перевернув какой-нибудь камень, под которым копошились черви, личинки и скорпионы, он отшвыривал его одним бешеным взмахом лапы. Поймав какого-нибудь кролика, он в ярости рвал его на части, как будто бы главным делом его было калечить, а не есть.