На семи дорогах - Хаидов Юсуп. Страница 19

— Ну, а вы что сидите, словно сытые птички? — обратился к ним Менджак. — Разве не слышали, как бай-ага расщедрился?

Иламан и Байхан промолчали, за них ответил сам Джомарт-бай:

— Я долго упрашивал их, обоих моих сынков.

— Упрашивал?

— Да, — улыбнулся Джомарт-бай. — Но они сказали, что им ничего не нужно.

— Не надо упрашивать их, бай-ага. Ведь на все воля аллаха. Пусть животных возьмут те, кому они предназначены судьбой...

— Я сейчас пойду и сам их заклеймлю! — проговорил Менджак и помчался обратно к отаре.

Заклеймленная отара, вздымая клубы пыли, снова потянулась на пастбище.

Выпустив немало бараньей крови, басмачи снова собрались у костров и, попивая чай, стали рассказывать друг другу, кто какое выбрал клеймо. Тут-то и выяснилось, что из-за спешки многие клейма оказались похожими, что вызвало большой скандал. Некоторые даже схватились за оружие.

Однако слова, произнесенные Джомарт-баем, охла дили, готовые разгореться, страсти, подействовав на басмачей, как ведро холодной воды на взбесившуюся собаку.

— Друзья, это ведь не последние мои овцы, — сказал Джомарт-бай. — Там, — сделал он широкий жест рукой, — у меня пасутся еще шесть отар. Не нужно поднимать спор. Лучше вы мне скажите после, когда подсчитаете, у кого сколько не хватит голов. Из-за одного барана не стоит ругаться. Из-за десятка — тоже не стоит. А когда с помощью аллаха мы перейдем на ту сторону, я награжу всех вас еще щедрее.

Своим приказом Джомарт-бай назначил Менджака караулить отары.

С утра до ночи Менджак объезжал стада, наблюдая ва порядком. При этом он, как и прежде, грабил одиноких путников, попадавшихся на его пути.

С тех пор как убили Чоллека, Менджак никогда не брал с собой Иламана. Байхану из-за раненой руки тоже приходилось оставаться в коше.

Поскольку Иламан и Байхан все время проводили вместе, они понемногу подружились.

Однажды Байхан, все еще немного опасаясь, все же решился спросить у Иламана:

— Ты слышал, что Джомарт-бай и остальные собираются в чужие страны?

— Да.

— Хочешь пойти с ними?

— Нет, ни за что не хочу,— покачал головой Иламан, и на глазах мальчика выступили слезы.

— Что же ты решил?

— У меня есть дедушка, который заменил мне отца.

— Где он?

— В горах. Я хочу вернуться к нему, но у меня нет такой возможности. Если убегу от этих бандитов, они придут к деду и подвергнут его мучениям.

— Трудно тебе.

— Мне Менджак прямо сказал: «Если убежишь, то деда убьем и тебя вместе с ним».

— Что же ты, так и останешься с ними заодно? — спросил негромко Байхан.

Иламан опустил голову:

— Не знаю.

— А я вот знаю, что мне делать, только у меня ни-чего не получается.

— Почему? — заинтересовался Иламан. Слезы на его глазах высохли.

— Видишь ли, я не совершил такого, что могло бы властям прийтись не по душе. Главный мой проступок тот, что я присоединился к кровопийцам Чоллека, Но, с другой стороны, я не головорез, не басмач. Никого никогда не обидел, даже косо ни на кого не посмотрел. Ты помнишь, — продолжал Байхан, как встреченный нами старик-дровосек забрал от нас своего брата-басмача? Говорят, власти расстреляли их обоих якобы за связь с бандитами.

— Их расстреляли не власти, — покачал головой Иламан. — Менджаку это отлично известно.

— Конечно, Менджак знает, кто их убил. Это он все я рассказал.

— Их убил сам Менджак.

— Менджак?

— Да.

— Ты-то откуда знаешь?

— Прикинувшись спящим я лежал и слышал, как Менджак рассказывал про это сердар-аге. А на следующий день, когда Менджак рассказывал всем вам о зверском убийстве, он все свалил на власти,

— Невероятно.

— Это святая правда.

Байхан глубоко задумался.

Для Иламана, который не видел ничего кроме гор и своего села и который вырос около молчаливого деда, поначалу было интересно и весело в отряде Чоллека.

Он ездил верхом на отличном коне столько, сколько душа желала, всегда был сыт, одет-обут, ездил по незнакомым дорогам и слушал интересные беседы.

Но человек, если он таков не только по названию, не может безразлично ко всему относиться. Что-то он в душе одобряет, к другому относится с возмущением.

С тех пор, как Иламан волею судьбы оказался среди всадников Чоллека, перед его глазами прошло множество событий. В душе мальчика были как бы две чаши, одна из которых была мерилом добра, другая — зла.

И чаша зла была почти полна.

Иламан начал догадываться, что в жизни, помимо сытной еды и хорошей одежды, есть еще что-то, неизмеримо более важное. После памятного разговора с Байханом он еще более утвердился в этом мнении.

Теперь они часто разговаривали,

— А знаешь, что тебя ждет, если ты и дальше будешь служить баю и басмачам? — спросил у него однажды Байхан, как бы между прочим.

— Нет, а что?

— Ты превратишься в человека, который живет только ради собственного желудка и одежды,

— Как же быть?

— Решай сам.

Иламан долго раздумывал. Решил было бежать ночью из расположения банды. Но потом вспомнил, как с ним поступили Бабакули и Ходжанепес, а также недвусмысленную угрозу Менджака, решил расстаться с мыслью о побеге. «Если вернусь к дедушке, опять попадусь им в руки», — размышлял он.

Прошло несколько дней.

У Менджака возникла необходимость переслать сообщение на тайный склад оружия в горах Койтена.

Призвав Иламана, Менджак велел ему сесть на осла, взятого у чабана, и оправиться в путь-дорогу. Однако на этот раз Менджак не дал мальчику другую, специально подобранную одежду, а вручил ему для передачи письмо, написанное арабской вязью.

— Это письмо отдашь главному из сторожей склада, Чары Верзиле, — наказал Менджак Иламану.

Вечером Иламан отправился в путь, в западную сторону Койтена, где помещался склад оружия и боеприпасов.

Менджак с другими джигитами допоздна засиделись у костра. Пили чай, веселились, рассказывали смешные истории, спать легли поздно. Каждый заснул там, где сидел.

Первым под утро проснулся Байхан. Приподнявшись на локтях, он увидел спящих вокруг людей, а чуть поодаль — коней, с хрустом жующих траву.

Убедившись, что ни один из спящих не обнаруживает признаков пробуждения, Байхан осторожно поднялся, стараясь не задеть раненую руку, и бросился к коню коричневой масти, который принадлежал Менджа-ку. Этот конь был резвее всех.

Сначала Байхан погнал коня через густые заросли кустарников, растущих на солонцах, в сторону песков. Цель у него была одна — замести следы и как можно быстрее исчезнуть из поля зрения басмачей.

Байхан преодолел песчаный бугор и вышел к заячь-ей тропе. Здесь ему казалось, можно было себя чувство вать уже в относительной безопасности.

Внезапно в трех—четырех шагах от него кто-то вскочил с места и стал громко браниться:

— Несчастный вор! Как ты посмел оседлать моего коня?

Это был Менджак, пришедший сюда за бугор по своим утренним делам.

От неожиданности Байхан почувствовал себя так, словно его ударили обухом по голове. Однако увидев, что Менджак один и что он безоружен, Байхан быстро пришел в себя и резко, с насмешкой ответил:

— Эй, Менджак! Если ты еще не ослеп, полюбуйся на своего коня в последний раз.

— Эге, тебе, по-моему, жизнь надоела! — прошипел Менджак и захотел ухватить коня за поводья. Однако Байхан, дав шпоры, отъехал в сторону на несколько метров.

— Теперь жди своей очереди, Менджак, — сказал Байхан. — Только за то, что ты убил старика-дровосека и его брата, твою шкуру набьют соломой и сделают из тебя чучело.

С этими словами Байхан, хлестнув коня нагайкой, исчез среди кустарников.

Менджак, растеряв по дороге сапоги, надетые на босу ногу, задыхаясь, прибежал в кош и завопил так, что мигом разбудил всех спящих.

— Вставайте, беспечные трусы! Вставайте! Несчастье обрушилось на наши головы.

— Что случилось, Менджак?... — спросил кто-то, приподняв тяжелую после сна голову.