Южная звезда - Верн Жюль Габриэль. Страница 11

— Дорогой Якоб, — сказал Сиприен, усаживаясь возле него, — будьте так добры огранить фасетку на этой выпуклости, чтобы мы наконец могли видеть, что скрывается под оболочкой этого камня.

— С удовольствием, — сказал старик гранильщик, взяв камень из рук молодого инженера. — Вы очень удачно выбрали место для грани, — добавил он, заметив небольшую выпуклость на поверхности камня, который без этого порока имел бы совершенно овальную форму. — Граня с этой стороны, мы не рискуем испортить камень.

И говоря это, Якоб Вандергарт немедленно принялся за работу. Выбрав из стоявшей перед ним чашечки неграненый алмаз в четыре или пять каратов, он вставил его в ручку и стал тереть его о камень, принесенный Сиприеном.

— Дело пошло бы скорей, если бы расщепили алмаз, но кто рискнет ударить молотком по такому драгоценному камню! — сказал старик.

Эта однообразная и трудная работа заняла целых два часа, и когда наконец фасетка стала настолько велика, что можно было судить о свойстве самого камня, необходимо было ее отшлифовать, и на это также потребовалось немало времени. Тем не менее, когда работа была закончена и Сиприен и Вандергарт смогли удовлетворить свое любопытство и проверить результат работы — на дворе было еще совсем светло, — глазам их представилась красивая фасетка агатового цвета, но несравненной чистоты и дивного блеска. Алмаз был черный — особенность если не исключительная, то, во всяком случае, очень редкая и увеличивавшая, если это только было возможно, его ценность.

Руки Якоба Вандергарта тряслись от волнения в то время, когда он заставлял алмаз играть в лучах заходящего солнца.

— Это самый необыкновенный и самый великолепный алмаз, который когда-либо отражал дневные лучи! — сказал он почти благоговейно. — Можно себе представить, что это будет за красота, когда он будет огранен со всех сторон!

— Возьметесь ли вы за эту работу? — спросил с живостью Сиприен.

— Да, конечно, дитя мое! Это было бы честью и венцом всей моей деятельности… Но, может быть, вы сделаете лучше, если выберете для этой работы руку более молодую и твердую, чем моя рука.

— Нет, — сказал Сиприен почтительно. — Я убежден, что никто этой работы не сделает старательнее и искуснее вас. Оставьте алмаз у себя, милый друг, и шлифуйте его, сколько вашей душе будет угодно. Вы сделаете из него чудо! Это дело решенное.

Старик вертел в руках алмаз и, видимо, затруднялся выразить возникшие у него сомнения.

— Одно меня беспокоит, — сказал он наконец. — Знаете, я не могу держать у себя камня такой большой ценности, не опасаясь за его сохранность. То, что я в настоящую минуту держу в своих руках, стоит по меньшей мере пятьдесят миллионов франков. С моей стороны было бы неблагоразумно взять на себя такую ответственность.

— Никто об этом не узнает, если сами вы не будете говорить об этом, господин Вандергарт; что касается меня, то я обещаю вам хранить все в тайне.

— Гм! Возникнут подозрения! За вами могли следить, когда вы шли ко мне… Здесь такое смешанное население! Нет! Я не будут спать спокойно!

— Может быть, вы и правы, — сказал на это Сиприен, поняв колебание старика. — Но как же тогда быть?

— Вот именно об этом-то я и думал! — сказал Якоб Вандергарт после минутного размышления. — Послушайте, дитя мое: то, что я собираюсь вам предложить, требует большого ко мне доверия с вашей стороны. Это очень деликатный вопрос. Но вы достаточно уже знаете меня, чтобы не находить странным то, что я принимаю в этом деле такие большие предосторожности… Я должен сейчас же уехать отсюда, захватив с собой инструменты и ваш камень, и укрыться в таком месте, где меня никто не знает, в Блумфонтейне или Гоп-Тауне например. Я найму там маленькую комнатку, буду работать в величайшей тайне и возвращусь сюда, когда работа моя будет доведена до конца. Может быть, мне удастся этой хитростью сбить с толку грабителей… Повторяю вам, что мне просто совестно предлагать вам план такого рода.

— План этот как нельзя более благоразумен, и мне остается только просить вас выполнить его.

— Знаете, ведь на все это потребуется много времени, не меньше месяца, и со мной могут случиться в дороге разные приключения.

— Что же из этого, господин Вандергарт? Ведь вы же сами находите, что это единственный выход из нашего затруднительного положения. Да, наконец, если даже алмаз и пропадет — беда будет не очень велика!

Якоб Вандергарт с ужасом взглянул на своего друга. «Это неожиданное обогащение не лишило ли его рассудка?» — подумал он.

Сиприен, поняв его мысль, улыбнулся и стал объяснять ему происхождение этого камня, а также то, каким образом он может сделать таких алмазов столько, сколько захочет. Но потому ли, что старый гранильщик мало поверил этому рассказу, или же он имел свои причины не желать остаться одному в уединенной хижине в обществе камня ценностью в пятьдесят миллионов, но только он продолжал настаивать на своем немедленном отъезде.

А потому, собрав в старый кожаный мешок свои инструменты и еще кое-что необходимое, Якоб Вандергарт прибил к своим наружным дверям аспидную доску с надписью: «Уехал по делам», сунул ключ от дома в карман, положил алмаз в жилетку и отправился в путь.

Сиприен провожал его версты две или три по дороге в Блумфонтейн и покинул старика лишь после настоятельных просьб.

Была уже ночь, когда молодой инженер возвратился к себе домой, и мысли его были, может быть, гораздо более заняты дочерью Уоткинса, нежели сделанным им удивительным открытием производства искусственных алмазов.

Несмотря на это, он, не теряя попусту времени и не попробовав даже обеда, приготовленного Матакитом, засел за свой письменный стол писать доклад секретарю Академии наук. Этот доклад был в сжатой, но вместе с тем полной форме описанием сделанного Сиприеном опыта, в котором первое место занимала очень замысловатая история о реакции, породившей этот великолепный кристалл углерода.

«Самым характерным в этом алмазе является то, — писал он между прочим, — что он совершенно схож с природным, а главное, что на нем есть даже наружная кора».

Сиприен действительно не задумался приписать эту особенность алмаза тому старанию, с которым он обмазал внутренность своего аппарата землей, выбранной тщательно из Вандергартовой россыпи.

Но Сиприен не имел намерения дать полную и окончательную теорию своего открытия: он только хотел сообщить о ней ученому миру Франции и возбудить по этому поводу рассуждения, которые могли бы осветить факты, неизвестные ему самому.

Начав эту записку, Сиприен решил не отправлять ее до тех пор, пока он не будет в состоянии дополнить ее новыми наблюдениями. После этого он поужинал и лег спать.

Встав на другой день утром, Сиприен вышел из своего домика и стал задумчиво прогуливаться по россыпям. Встречавшиеся с ним диггеры провожали его далеко не дружелюбными взглядами. Но он их не замечал, потому что совершенно забыл о том, каковы будут последствия его важного открытия для всех обитателей этого края, — последствия, представленные ему с безжалостной очевидностью фермером Уоткинсом еще накануне, то есть разорение концессионеров Грикаланда. Тем не менее обстоятельство это могло встревожить любого в этом полудиком краю, где люди, не задумываясь, своими руками производят над другими суд и расправу.

Что касается самого фермера, то после тревожной ночи, в которой Джону Уоткинсу снились алмазы невероятной стоимости, ему пришли в голову и иные соображения, а именно: что люди, подобные Аннибалу Панталаччи, и другие диггеры могут иметь причины прийти в бешенство от сделанного Сиприеном открытия; это было вполне естественно ввиду того, что они обрабатывали участки на свой счет; но что его положение как фермера было совсем иным.

Конечно, и на нем отчасти могло отразиться понижение цен на алмазы: в случае, если все население Грикаланда разбредется в разные стороны, ценность его фермы упадет, продукты ее не будут уже иметь прежнего сбыта, дома и хижины будут пустовать за отсутствием жильцов, и ему, может быть, даже придется покинуть край, ставший непроизводительным.