Эверест-82 - Рост Юрий. Страница 13

Хозяев горы оказалось двое. Поляки сразу разрешили, а баски заколебались… До базового лагеря вы можете идти хоть вдвоем, хоть с семьей, но из базового лагеря (лагеря эти, как правило, все разбивают примерно в одном месте — у подножья ледопада Кхумбу) не видно маршрутов на склонах Эвереста. Для того чтобы увидеть их, нужно преодолеть ледопад — сложную и опасную часть пути к вершине (именно на ледопаде провалился в пятнадцатиметровую трещину Леша Москальцов).

Естественно, испанцам не было жалко, чтобы наши альпинисты поглядели, как там наверху. Они опасались случайного несчастья с нашими разведчиками. Случись что-нибудь с вами, — говорили испанцы, — и спасательные работы отберут силы и время, и, главное, сорвется график. (Помните, план, схема, график!) У них уже была одна неудачная попытка в 1974 году, когда они, достигнув высоты 8500 метров и установив там штурмовой лагерь, были вынуждены из-за ураганного ветра отступить. Они ушли почетно, без жертв, но теперь рисковать не хотели. Предлагали нашим фотографии, рисунки Эвереста, но это не могло устроить разведчиков…

В конце концов их все-таки удалось уговорить. Ладно, пусть ваша двойка пройдет с поляками. Но удалось пройти троим: Овчинников и Ильинский законно, а Мысловский — со своей польской фамилией, сменив нашу синюю пуховку на красную, как член польской команды. Маленькая хитрость помогла тщательнее рассмотреть будущий маршрут с высоты 6400, сфотографировав его в различных масштабах…

Затем по фотографиям уже все, кто участвовал в разведке, выбрали маршрут без споров: по контрфорсу юго-западной стены с выходом на западный предвершинный гребень.

Маршрут — очень серьезный. Но вероятно, последний «логичный» маршрут на Эверест. Термин этот, возможно, принадлежит профессиональному языку альпинистов, но он был понятен и мне: этот маршрут естественный, у него есть начало и есть конец. Все трудности, сложности, вывихи принадлежат этому пути. Это дорога без искусственных усложнений, когда ты можешь свернуть с кратчайшей, но простой на окольную, но сложную. «Логичный» — слово точное для трудного пути, если это кратчайший путь к цели…

Окончательную заявку с точно указанным маршрутом предстояло утвердить в Министерстве туризма Королевства Непал. После этого утверждения никакие изменения, упрощения или облегчения невозможны. Наша заявка вызвала удивление у высоких чиновников министерства и одновременно изумление. По их мнению, мы замахнулись на маршрут необычайной сложности.

Итак, теперь все данные для разработки тактики восхождения были собраны, и начальник экспедиции принялся за дело. Затем тактику эту обсудили и скорректировали на тренерском совете, в который кроме Тамма и Овчинникова входили тренер Романов и руководители штурмовых групп Иванов, Ильинский и Мысловский.

С волнением и интересом ждали обсуждения детальной разработки тактики гималайского восхождения на заседании Федерации альпинизма СССР, но (в это трудно поверить!) вместо того, чтобы действительно помочь Тамму и Овчинникову советом, обговорить детали, как лучше организовать работу, как избежать жертв (ведь в президиуме Федерации-альпинисты, и опытные!), некоторые члены высокого собрания в течение нескольких часов, не обмолвясь о деле, симулировали принципиальность вовсе нелепым (самое мягкое слово, какое нашлось) образом: они выговаривали Тамму за то, что он Эверест не называет Джомолунгмой. И если бы просто выговаривали, а то чуть ли не инкриминировали ему политическую недальновидность, которая может оскорбить дружественный непальский народ.

За время пребывания в Непале я убедился, что «монт Эверест» весьма распространенное название. Рекламные щиты, афиши, открытки и даже почтовые штемпели, как правило, называют Гору Эверестом или Сагарматхой (Матерью Богов). Джомолунгма же — английская транскрипция тибетского названия Чомолунгма. Один из инициаторов и главный герой этой лингвистической атаки (которая продолжалась чуть ли не до начала восхождения уже в форме бесконечных писем, отвлекающих от дел работающих людей) В. Орешко, будучи руководителем нашей туристско-журналистской группы в Непале, сам мог убедиться в том, что название Эверест не обидит непальца, если его будет произносить умный, доброжелательный человек. Если же этих качеств нет, то сколько раз не повторяй — Джомолунгма, Джомолунгма — милее непальцу не будешь, тем более, что в Непале Гору зовут Сагарматхой.

Занимательно, что после успешного завершения восхождения этот самый идейный борец с экспедицией умудрился получить Почетную грамоту за активное участие в подготовке штурма Эвереста наравне с Михаилом Ивановичем Ануфриковым — человеком, посвятившим предшествующие экспедиции годы ее организации и вклад которого в это святое дело неоценим.

Если же иметь в виду наш поход к подножию Эвереста, то тут Орешко сделал немало, хотя как руководитель группы, полагаю, все же уступал сэру Джону Ханту, Морису Эрцогу и доктору Тамму, что проявилось в эпизоде с болезнью одного из туристов где-то в районе четырех тысяч метров. Турист занемог от непривычной высоты и буквально не мог двигаться. Трое альпинистов из группы — Саша Путинцев, Юра Разумов и Сережа Ларионов — несли его на себе несколько километров по горам. Орешко — тоже действующий альпинист — от этого дела устранился. Аля Левина описала этот случай в «Комсомолке», пощадив Орешко.

Я не стал бы уделять столько места нашему борцу за чистоту географических названий, если бы такой тип людей не был распространенным. Они с упорством, достойным лучшего применения, сыпят песок в буксы, бросают грязь в окна поезда, пытаются перевести стрелки, чтобы загнать его в тупик потому только, что сами ни управлять, ни даже ехать в нем не умеют. И ставят палки в колеса, оглядываясь: а вдруг кто-нибудь с такими же качествами, только сам побольше, заметит, поддержит, похвалит…

Но уж если паровоз разогнался и дело пошло на лад и есть победа, то тут уж наш принципиальный борец окольными путями поспешит к финишной ленточке, в последний момент уцепится за подножку, может и проехать немного рядом с машинистом, чтобы потом протянуть ладошку за наградой и получить ее…

А что делал на упомянутом нами заседании президиума Федерации ее президент, сам одобривший ранее на тренерском совете разработанный план? Борис Тимофеевич молчал. Молчал (в лучшем случае) и тогда, когда мутные волны письменной и устной склоки накатывались на экспедицию, грозя ее захлестнуть. Так же странно вел себя и государственный тренер по альпинизму Спорткомитета СССР В. Шатаев. Хотя мы с Орешко, как лингвисты и специалисты по терминам, были бы удовлетворены, — если бы слово «государственный» соответствовало сути и предполагало не некие узкие интересы группы недовольных Таммом и Овчинниковым людей, а широкие, глубокие и, поскольку речь идет о восхождении на Эверест, высокие. То есть действительно государственные…

Романов в качестве тренера команды, находясь в базовом стане противника, вел себя лучшим образом, по существу не вмешиваясь в дела. Тут я кажется не вполне точен. Борис Тимофеевич, человек приветливый (в отношении ко мне, во всяком случае), не производил впечатление агрессивно настроенного по отношению к экспедиции человека. Скорее — отстраненного несколько от ее дел. Задача его пребывания в Непале сводилась… к пребыванию. Он не возражал против решений Тамма и Овчинникова, которые часто со стороны казались рискованными, но он их и не поддерживал, порою, впрочем, требуя записать свое особое мнение.

Журналисты прекрасно знают термин «внутренний редактор». Это то, что мешает широко и раскованно мыслить, что не дает произнести вслух то, о чем думаешь про себя. Его невольно учитываешь в своих решениях, хотя это мешает понять тебя и понимать других.

Борис Тимофеевич Романов запомнился мне с сачком на длинной палке для ловли бабочек на полянке, заросшей редким кустарником, растущим у разбросанных природой осколков скал. Потом мы пытались ловить с ним рыбу в молочно-мутной, очень холодной и бешено скачущей по камням реке Дудх Коси (безуспешно, увы). Он был мил и доброжелателен и производил впечатление человека тактичного, но несколько постороннего в этой азартной компании, где все, начиная с Тамма и Овчинникова и кончая оператором Коваленко и переводчиком Кононовым, были проникнуты страстью. Вот — точно. Он был бесстрастен. Зачем тогда он согласился с ними со всеми ехать, если не считал это дело своим кровным? Если же считал и поехал правильно, зачем не был решителен в отстаивании идей Тамма и Овчинникова?..