Ракеты и люди - Черток Борис Евсеевич. Страница 58

Необходимо всемерно форсировать более детальную разработку системы управления в целом и ее принципиальных узлов вплоть до макетирования, радиочасть проекта подвергнуть авторитетной экспертизе…

Необходимо также форсировать работы по дальнейшему теоретическому и экспериментальному обоснованию проекта и дальнейшую разработку его в чертежах с тем, чтобы на следующем очередном заседании пленума НТС еще раз заслушать эскизный проект ракеты.

Формально решение НТС не могло вызвать протеста даже со стороны Греттрупа и его коллектива. А фактически не только НТС, но и руководство института и Министерства вооружения, по настоянию которого этот проект был выполнен, оказалось в очень затруднительном положении.

Показательна в этом отношении позиция Ветошкина. Он был в Министерстве вооружения начальником Главного управления, которому был подчинен НИИ-88, и фактически являлся правой рукой министра Устинова по руководству разработкой ракетной техники. С Ветошкиным я познакомился еще в Германии, куда он прилетал в составе комиссии маршала Яковлева. Его неподдельная интеллигентность, способность внимательно выслушивать сторонников самых противоположных технических точек зрения, доброжелательность и стремление не формально, а по существу вникнуть в сложнейшие научные и технические проблемы, наконец, удивительная работоспособность и бескорыстная преданность нашему делу не могли не вызвать самого доброго к нему отношения.

Я почувствовал и с его стороны с первых дней знакомства хорошее ко мне отношение. Он не раз откровенно высказывал свои взгляды и прогнозы на развитие нашей техники и стремился получить от меня также не формальные, а откровенные соображения.

Одна из таких бесед у нас состоялась вскоре после описанной выше защиты проекта Греттрупа.

Мы летели, втиснувшись вдвоем с Ветошкиным в заднюю одноместную кабину самолета По-2, который обслуживал нас на полигоне в Капъяре. Когда не было времени или автомобилей, чтобы добираться от спецпоезда, в котором мы жили, до стартовой позиции и обратно, иногда пользовались таким «воздушным извозчиком».

На этот раз после взлета я, будучи в какой-то степени по прежней деятельности человеком «авиационным», обратил внимание на необычно активное покачивание самолета крыльями. Так обычно летчики поступали на малой высоте, желая кого-либо поприветствовать. Невольно посмотрев на крылья, которыми так интенсивно «помахивал» пилот, я увидел, что элероны, которые служат для управления креном, зажаты струбцинами. Эти струбцины положено крепить на элеронах и рулях после посадки для защиты от разбалтывания ветром. Наш пилот, видимо, в спешке перед взлетом забыл снять струбцины и взлетел с зажатыми элеронами. Я решил молчать до посадки и не волновать Ветошкина, благо весь полет занимал десять-двенадцать минут. Пилот сделал дальний заход на посадочную площадку у нашего спецпоезда против ветра, и мы благополучно приземлились. Когда мы выбрались из тесной кабинки, я показал Ветошкину на струбцины, имевшие отнюдь не авиационную внешность, и поздравил его с благополучным приземлением, сказав, что мы могли оказаться по этой причине и в госпитале. Сергей Иванович вознамерился сделать замечание летчику, но тот, когда мы ему показали на элероны, только заулыбался и сказал: «Ерунда, и не так летали».

После этого Ветошкин попросил, чтобы я зашел к нему в купе для откровенного разговора за стаканом крепкого чая. А после «продувки» на старте, после еще одной неудачной попытки подготовки А-4 это было очень соблазнительно.

За чаем в теплом купе он прямо спросил:

— Борис Евсеевич, вы начинали всю эту деятельность в Германии, организовывали работу немцев, знаете, на что они способны, лучше меня. Вот теперь, уже у нас, они проектируют новую ракету, кстати с вашей помощью. Как вы себе мыслите дальнейший ход этих работ? На НТС мы с вами их выслушали, было немало критики, это все полезно и интересно. Но главный вопрос, который мне не дает покоя и по которому меня терзал Дмитрий Федорович: что делать с проектом этой ракеты? Ведь немцы своими силами на острове ее не создадут.

Вопрос был непростой. Я в последнее время, особенно после встречи с немцами на НТС в сентябре, «прокручивал» всевозможные альтернативы дальнейшего процесса объединения работ с целью использования творческого потенциала вывезенных из Германии специалистов. Не только служебный, но и моральный груз ответственности за их судьбу не давал мне покоя. Тем не менее сколько-нибудь реальной перспективы эффективной работы немецкого коллектива над предложенным ими проектом я не видел. По политическим и режимным соображениям создать смешанный советско-немецкий коллектив в НИИ-88, как это было в Германии, нам никто не разрешит. Но даже если бы разрешили, чей проект будет там разрабатываться и кто будет главным конструктором? О том, чтобы Королев работал под Греттрупом, не может быть и речи. А если Греттрупу под Королевым? Это тоже нереально, потому что Королев сразу заявит: «Зачем? Мы сами справимся». Значит, надо создать параллельное КБ и вести параллельные работы. Но это не под силу ни нашему институту, ни нашим смежникам. Тем более, что Рязанский и Пилюгин не будут реализовывать новые идеи, заложенные в проект Г-1, не потому, что это предложили немцы, а потому, что также желают сами быть авторами своих разработок, своих систем. И Рязанский, и Пилюгин, с которыми я в очень хороших отношениях, смотрят на А-4 и ее отечественное воспроизведение в виде Р-1, как на школу, прежде всего для технологии, для производства, для становления отечественной промышленности систем управления. А дальше мечтают делать свои системы. Здесь у них с Королевым общая позиция. Значит, надо использовать опыт немцев и те идеи, которые они высказали в нашей дальнейшей работе, а их, если не будет соответствующих решений с самого верха, постепенно отпускать домой. Примерно такие мысли я высказал Ветошкину.

Он со мной на словах согласился. Но, сославшись на мнение Устинова, сказал, что наличие активного творческого коллектива немецких специалистов должно служить стимулом для нашей работы. «Ведь еще не ясно, какие именно ракеты нам потребуются. Воевать ракетами А-4 нам не с кем. И даже если мы увеличим дальность вдвое, все равно кому это нужно на войне? Но делать обязательно будем. Иначе не будет промышленности. А без заводов нам никакая наука не поможет».

Я ушел от Ветошкина, поблагодарив за чай, сахар, печенье и откровенный разговор.

Перебравшись в свое двухместное купе, я разбудил Виктора Ивановича Кузнецова, будущего дважды Героя Социалистического

Труда и академика, бюст которого ныне установлен вблизи его института на Авиамоторной улице.

За вполне «допустимыми» порциями «голубого Дуная» -так мы называли подкрашенный марганцовкой 70%-ный спирт, которым заправляли ракеты, я рассказал Виктору о разговоре с Ветошкиным и спросил его мнение. Вскоре к нам постучался и вошел приехавший со стартовой площадки сильно уставший Воскресенский.

Беседа продолжалась «на троих». Воскресенский высказал действительно пророческие мысли: «Сергей (так он называл Королева) хочет быть единовластным хозяином проблемы. Я его изучил лучше вас. И он с этой задачей справится. Для него немцы уже сделали свое дело, и ему они больше не нужны. А начальство боится Королева, им нужен противовес, поэтому до поры до времени мы будем делать вид, что немецким проектом интересуемся. Что бы умного они не предложили, все равно Сергей, Михаил и Николай будут делать по-своему. А потому не надо зря терять время, завтра рано вставать, обещают погоду, давайте спать».

Когда мы после пусков А-4 в конце 1947 года возвратились в Подлипки, на эту же тему у меня были снова разговоры с Победоносцевым.

Зимой 1948 года, не помню, в январе или феврале, я с группой сотрудников, в которую входил мой заместитель по радиотехнике Дмитрий Сергеев, отправился на остров «для проверки хода реализации решения НТС» — такое было напутствие от директора Гонора. В таких служебных путешествиях иногда ближе сходишься с людьми, чем во время повседневной служебной суеты. Мне был очень симпатичен и «близок по духу» Сергеев — талантливый радиоинженер, заряженный всегда массой новых идей. Предложения по радиоуправлению Г-1, в которые были заложены новые принципы, существенно отличные от того, что делалось в Пенемюнде, его очень увлекли, но он многое переработал, и трудно было определить, что собственно сделано без его подсказки или непосредственного участия.