Зеленая книга леса - Семаго Леонид Леонидович. Страница 8

Даже в разгар весны, когда никому из лесных жителей не сидится на месте, встреча с безногой лесной ящерицей-веретеницей — большая редкость. В короткий миг этой встречи это существо напоминает змею, между тем сходство только в том, что у обеих нет ног. Все змеи не закрывают глаз, а веретеница крепко зажмуривает свои, когда роется в земле или когда спит. Зевает после сна, как никогда не зевают змеи. У змей нет и намека на ушные отверстия, и они безнадежно глухи. У веретеницы есть уши, маленькие, как булавочные проколы по бокам головы, и она ими слышит: поворачивает голову на слабый щелчок. Хвост у змеи короткий и острый, а у веретеницы он составляет половину тела, к тому же он ломкий, как хвостик молодой морковки, и гибкий, как ивовый прутик. Схваченная за хвост, ящерица двумя-тремя судорожными движениями ломает его на куски, оставляя хищнику, а сама благополучно скрывается. В этом хвосте, возможно, хранится и небольшой запас питательных веществ на время вынужденной голодовки животного. Без хвоста веретенице живется хуже: она ползает медленно, неуверенно, с трудом.

От кончика морды до кончика хвоста покрыта веретеница блестящей чешуей, непроницаемой ни для воды, ни для воздуха. Чешуя эта и на спинке, и на брюшке одинаково гладкая, как полированная. В такой чешуе можно ползти, только опираясь на что-нибудь боками. На чистой, ровной поверхности веретеница, как пружина, рывками бросает свое тело вправо и влево, но почти не продвигается вперед. А стоит поставить рядом прутик или палец, как она, почувствовав опору, быстро перемещается на длину собственного тела. Увереннее всего веретеница чувствует себя под толстой лесной подстилкой из листьев или хвои. Там ее стихия: невидимая и неслышимая, ползает, не шевеля ни травинки.

Окажется на пути у веретеницы вода — ручей, канава, озерко или большая лужа, она уверенно и быстро переплывает преграду, даже быстрее и проворнее, чем змея, словно опасаясь остаться на виду лишнюю секунду. Стиль плавания у обеих одинаков, только веретеница изгибается сильнее, словно вкладывая в движение всю силу. Может нырять и оставаться некоторое время у дна. В сухую погоду, когда долго не бывает дождей, ищет веретеница воду, чтобы напиться. Как ни терпеливо переносит жажду, пить ей необходимо, несмотря на то, что ничего сухого в рот не берет. Осторожно-осторожно дотрагивается веретеница раздвоенным языком до капли росы или дождя на травинке, на упавшем листе, и, словно смакуя, не спеша всасывает всю без остатка, а потом ищет новую. Маленьким бывает достаточно и одной росинки, от которой даже паутинка не провиснет. Веретеница нетороплива в движениях, путь впереди себя прощупывает языком. Он лишь немного напоминает змеиный, имея на кончике небольшую вырезку. Прикосновение его почти неощутимо, и от него не поежится ни слизень, ни дождевой червь — повседневная добыча веретеницы. Быстрая и проворная добыча не про нее. А слизня она прощупывает языком, неторопливо примеряется, как лучше схватить, и, не торопясь, берет его маленьким ртом с мелкими-мелкими зубами, после чего медленно начинает заглатывать живьем. Со стороны кажется, что это для нее мучительно трудно. Проглотив одного-двух слизней, она и смотреть не хочет на третьего и несколько дней ничего не ест. И все-таки у такого неловкого и медлительного охотника может оказаться в зубах и проворный лягушонок остромордой лягушки, спрятавшийся от дневной жары под лесную подстилку.

Умеренность в еде обычна для веретеницы. Зачем много есть, когда не надо гоняться за добычей, бороться с ней? Однако при малом аппетите сила у нее немалая: сама едва толще карандаша, веретеница может так напрячь свое тело, что ее, как карандаш, можно уравновесить на лезвии ножа. В таком состоянии она производит впечатление неживого предмета. А когда видишь, как легко ввинчивается веретеница в крупитчатую лесную почву или песок, прокладывая там длинные ходы-норы, становится понятно, для чего животному такие сила и упругость.

Нора у веретеницы что-то вроде временного жилья: высунет голову на поверхность и, замерев неподвижно, как изваяние, долго смотрит на дневной мир. Маленький намек на близкую опасность — и голова исчезает прежде, чем ее заметят. В норе веретеница может ползти и хвостом вперед.

Раз в году, весной, через месяц после пробуждения, веретеница линяет: чешуйки на ней взъерошиваются, придавая ящерице больной вид. Она медленно ползает, разыскивая щель потеснее между корнями или под упавшим стволом. Протискиваясь с силой в эту щель, она освобождается от поношенного и ставшего тесным одеяния, выползая из него, как из чехла, но не выворачивая по-змеиному наизнанку. Выползает она не голой, а в свежей чешуе, которая на спине и на боках блестит, как лакированное ореховое дерево. Чешуя тонкая, но удивительно прочная: почти полгода роется веретеница в песке и земле, а осенью ее покров лишь чуть тусклее, чем был после линьки, и без единого изъяна.

Самец крупнее самки и с более темной спиной, на которой двумя рядами разбросаны мелкие, с просяное зерно, сине-фиолетовые пятнышки, его весеннее украшение. Со стороны брюшка все веретеницы окрашены одинаково, в черно-свинцовый цвет. Детеныши этих ящериц наряднее взрослых: серебристые, с узкой черной полоской на спине. Рождаются они в конце лета — начале осени. Мать не откладывает яйца, бросая их на произвол судьбы, как другие ящерицы, а вынашивает в своей утробе, пока не приходит момент вылупляться из них детенышам. В этом немалый шанс на спасение потомства от зубов лисы, которая умело разыскивает и выкапывает зарытые яйца черепах, змей и ящериц.

Маленькие ящерки, только родившись, ростом не толще и не длиннее цыганской иглы, тут же расползаются в разные стороны, готовые к самостоятельной жизни. Новорожденные разыскивают добычу по своему росту — мелких слизней, мелких дождевых червей. Хватка у них уже как у взрослых: иной слизнячок, спасая свою жизнь и пытаясь вырваться, даже тащит ящерку за собой, но та, цепляясь хвостиком за что придется, не выпускает его и одерживает первую победу.

Никакого воспитания или дополнительного обучения молодым веретеницам не требуется. Будут жить, прячась от дневного света и от света звезд, под лесной подстилкой до тех пор, пока не станут взрослыми. Рождается их у одной матери не более десятка, но не узнать и не предсказать, сколько доживет до того времени, когда сами смогут дать жизнь новому поколению, потому что не только безобидна, но и почти беззащитна эта похожая на змею безногая ящерица.

сухую погоду, чтобы никого не пугать шорохом шагов и себе не мешать слушать толоса природы, в лесу приходится выбирать торные тропинки и дороги. Зато после дождя можно идти где угодно, не глядя под ноги: мягко вдавливаются в лесную подстилку размокшие шишки, и если и хрустнет под сапогом сучок, то глохнет звук, словно в подушке. Вот лосиха словно плывет по высоким зарослям орляка, оставляя за собой борозду, из которой торчит головка и рыжая полоска спины лосенка. Чуткие уши лосихи поворачиваются в разные стороны, ловя подозрительные звуки, но, кроме комариного писка и птичьих песен, ничего не слышно в лесу.

Выбравшись из папоротниковых зарослей, лосенок легко забегает вперед и просит мать остановиться, чтобы глотнуть немного молока. Меня они не замечают, и, когда лосиха отворачивается, я быстро стираю с лица и шеи комаров и снова засовываю руки в карманы, чтобы спасти их от укусов. Наконец, большой и маленький звери скрываются за бугорком, но в это время сбоку я замечаю, какое-то неясное движение: из-под корней березы вылез лисенок и, чуть подавшись вперед, смотрит в ту сторону, откуда, наверное, чаще всего возвращается мать. Я знал это место как дом барсука, в котором десятка два входов-выходов, а оказалось, что хозяин уже другой: лиса с лисятами.

Вслед за первым быстренько вылезли остальные пять лисят и засновали по утрамбованному, без единой травинки, пятачку перед норой, то принюхиваясь к земле, то поводя носом поверху. Старая лиса узнала бы человека в любой позе, а эти звереныши еще не видали за свою жизнь того, кто ходит на двух ногах. И когда я, не шевелясь, окликнул их вполголоса, они, как один, посмотрели в мою сторону, но не на меня. Второе «приветствие» произвело на них то же самое впечатление, а на третье двое даже не оглянулись.