Фанфан и Дюбарри - Рошфор Бенджамин. Страница 43

И рано утром павшая фаворитка, всю дорогу не перестававшая плакать, вошла в ворота монастыря Пон-о-Дам! Из роскоши своего замка Лувесьен — в голые стены монашеской кельи! Жанна проплакала целый день. Власть её длилась шесть лет.

Письмо поставщика было сожжено вместе с двумя тысячами других бумаг. Фанфан запрыгал от радости, когда узнал, каковы результаты вмешательства Баттендье.

— Графиня Дюбарри? Но это удивительно! Знаете, что я с ней знаком? Однажды — мне ещё не было и десяти — я спас ей драгоценности!

И Фанфан подробно изложил Оливье и Авроре ту давнюю историю, которая произошла на рю Неф-де-Пти-Шамп. Он видел перст судьбы в том, как странною причудою судьбы прошение о помощи направлено было именно той женщине, которая когда-то свою помощь ему обещала! И если, разумеется, графиня не могла его вспомнить, не сомневался, что помощь не за горами!

— Как жаль, что я не знал, что ваш знакомый напишет именно ей! Я бы попросил напомнить ту сцену в магазине Лабилля и того малыша, который назвался Титусом!

Только теперь не в этом было дело! Фанфан уже буквально ощущал, как на него нисходит протекция графини. И чувствовал себя любимцем богов!

И ощущение, что протекция ему обеспечена, эта эйфория привели к тому, что он совершил поступок, который можно назвать примером рыцарства, но который граничил и с провокацией и заработал ему потрясающую репутацию во всей французской армии.

Однажды мартовским утром, когда Фанфан явился в лагерь, чтобы заступить на службу, — после незабываемо волшебной ночи, проведенной с Авророй (впервые они были не в мансарде, а в роскошной комнате для гостей дворца Баттендье, — тот так решил официально, конечно, не потому, чтобы жене удобней было заниматься любовью с Фанфаном, а для того, чтобы Фанфан мог выспаться в хорошо натопленной комнате), — так вот, этим мартовским утром Фанфан узнал, что автор гнусной песни о Рампоно разоблачен! Теперь виновник в кандалах сидел в подвале заброшенного дома по соседству с лагерем (подвал этот служил чем-то вроде гауптвахты).

Солдат этот, по имени Картель, в действительности вовсе не был разоблачен! Он просто хвастался в кругу солдат, что сочинил песню он, ну а доносчик передал полковнику!

Те, кто в тот вечер у костра были свидетелями, как Фанфан сочинил свои куплеты, могли бы доказать правду, но все любили Фанфана и терпеть не могли Картеля, известного хама и грубияна. И раз этот грубиян был к тому же и такой болван, что ложно похвалялся авторством куплетов, — пусть сам теперь и разбирается!

Таково было всеобщее мнение. Нужно сказать, что Картель, кривоногий, длиннорукий, заросший волосами до самых глаз, в свои тридцать лет известен был не только как болван и хам, но и как вор, обкрадывающий по ночам спящих товарищей!

Фанфан терпеть не мог Картеля, точно также как и все.

Когда получасом позже он услышал от лейтенанта де Шаманса (того, кто песенку распространил среди офицеров, но этого Фанфан не знал), так вот, когда Фанфан спросил у лейтенанта де Шаманса, что угрожает болвану-хвастуну, узнал, что Картель наверняка получит год каторги!

— Не больше, мсье?

— Нет, не думаю. Кроме того, мне кажется, он не сумеет настоять на своих словах. Для этого он слишком глуп! Так глуп, что я не верю ни на миг, что он мог выдумать "Марш мсье Рампердоно"!

— Как, вы назвали эту песню?

— Гм… — только и ответил лейтенант, который выдал офицерскую тайну (хотя не всю — Фанфан так и не узнал, что офицеры добавили к его тексту ещё и припев:

Вместо этого лейтенант де Шаманс сделал круглые глаза:

— Разве я произнес какое-то название?

— Нет, разумеется нет, мсье, — Фанфан рассмеялся. — Картель тут не причем, виновник — я!

— Поздравля… Гм! Да, я вас не могу поздравить, — лейтенант старался не расхохотаться.

— Но почему, черт побери, — спросил Фанфан, — Картель хвастался авторством этой песенки?

— Не знаю, друг мой! Каждый хочет блеснуть, даже таким образом. Но скажите мне…

— Да, мсье?

— То, что вы мне сказали, останется, надеюсь, между нами?

— Нет, мсье! — ответил Фанфан. — Я не хотел бы, чтобы вместо меня угодил за решетку невиновный, пусть он какой угодно болван и мерзавец!

Фанфан говорил правду. И можно полагать, что привела его к этому авторская ревность. Его раздражала мысль, что кто-то иной добьется славы, присвоив его творение. Но самым сильным мотивом для Тюльпана было желание хоть с голыми руками, но стать лицом к лицу с тем, кто когда-то столь жестоко его оскорбил и кому он собирался сообщить истинный повод появления куплетов.

Но, чтобы не преувеличивать отвагу Фанфана, заметим, — он считал себя неуязвимым, поскольку думал — ах, какой простак — что уже под охраной мадам Дюбарри.

И в результате пораженный лейтенант де Шаманс увидел, как Фанфан небрежным шагом направляется к шатру полковника Рампоно!.

5

— Так это были вы, мсье?

— Я не хотел бы хвастаться, но чтобы восстановить истину, должен заявить: я в самом деле автор этой песни!

— И вы несете полную ответственность! Полную! Признавайтесь!

— Да, я как автор несу полную ответственность.

Фанфан видел полковника со стороны. Тот склонился над жаровней с тлеющими углями, рдевшей посреди его шатра и издававший душный запах торфа, кивая головой, словно клюя её, как птица.

Войдя в шатер, Фанфан отдал честь и тут же доложил полковнику, что сознается в авторстве куплетов. Взглянув на него, Рампоно нервно ущипнул себя за ухо и отступил к жаровне с угольками.

— По правде говоря, написана песенка неплохо, — заметил он, обернувшись к Фанфану. Был очень бледен, но нельзя сказать, от сдерживаемого гнева или от долгой болезни. Фанфан заметил, что монгольские его усы уже чуть тронула седина и что полковник выглядит весьма несчастным. Сейчас он подошел в упор к Фанфану, как делал это обычно, заложив руки за спину. И после долгого молчания бесцветным голосом сказал:

— Да, это смело: прийти сознаться!

— Я, мсье, не мог допустить, чтобы пострадал другой!

— Это делает вам честь! (Вновь ущипнул себя за ухо). — Зачем этот болван так поступил?

Вновь наступила тишина, и Фанфан, смертельно перепуганный, ещё когда вошел в шатер, теперь был окончательно ошеломлен, поскольку знал, что за человек полковник. Ждал, что впадет в неслыханную ярость и может даже избить его, — но ничего подобного, Рампоно все ещё полностью владел собой, — то ли ещё был слишком слаб, то ли копил в себе ярость! Фанфан подумал, не сулит ли это ещё больших бед, и горло у него пересохло. Нужно сказать, что в тех косых взглядах, которые бросал на него полковник, было нечто опасное и злое — хотя, возможно это казалось от испуга!

— И вы пришли ко мне в шатер и подложили эту мерзость?

— Нет, мсье! Даю вам слово!

— Вы не хотели, чтобы я узнал о ваших куплетах?

— Вообще-то да, мсье, но сочинил я их только для того, чтобы…

— Чтобы что?

— Ну…

— Чтобы себе доставить удовольствие…

— Честно говоря, да! — Фанфан потупился. Полковник отошел в сторону, сел за стол и занялся ногтями, при этом нервно фыркая.

— К чему тогда…

— Простите?

— К чему тогда все это?

Губы полковника расползлись в ухмылке и глазах появилось выражение, настолько ужасающе кровожадное (на этот раз без всяких сомнений), что у Фанфана выступил ледяной пот. От его решимости не осталось и следа, он уже начал жалеть, что расхрабрился и не оставил дурака Картеля выкручиваться самому. Но поздно было сожалеть! Теперь Фанфан уж вовсе не испытывал желания стать героем во что бы то ни стало, как глупо размечтался он полчаса назад, вспомнив о порке в монастыре. Спасительная сила его талисмана — графини Дюбарри — не действовала, и Фанфан вполголоса сказал: