Фанфан и Дюбарри - Рошфор Бенджамин. Страница 45

— Вперед, Фанфан, вперед,

Тюльпан, труба зовет!

— Разрази меня гром, они бегут! — кричит лейтенант де Шаманс.

Бегут.

Бегут и поют. И сотни солдат смотрят, как они приближаются, как бегут и поют, бледные, грязные, чуть живые, окровавленные…

А когда они дошли, вдруг произошло вот что: сотни голосов громоподобно запели:

Все выбежали им навстречу и повели в лазарет. Полковник прошел через лагерь к себе в мертвой тишине.

И с того дня Фанфан для всего полка, для всех и для себя самого стал Фанфаном-Тюльпаном — и навсегда!

Отважился ли кто-то — какой-то бывалый вояка, ветеран наполеоновской гвардии — потребовать себе этот титул?

Никто! Нет, после Фанфана этот титул уже не достижим. И нерасторжим с именем Фанфана. Тюльпан… он и есть Тюльпан, единственный и неповторимый! [5]

Часть четвертая. Когда Наполеону было пять лет

1

Кто такие корсиканцы? Шантрапа, банда оборванцев, которые питаются каштанами, режут друг друга из-за всякой ерунды вроде чести и кровной мести и которые с тех пор, как генуэзская республика по Версальскому миру в 1768 году уступила этот остров Франции, не думают ни о чем ином, как перерезать горло французам! Бандиты! Все до одного! Уже пять лет назад, в 1769 году, они восстали против французской оккупации, но были разгромлены. Разбиты в битве у Понт-Ново. Но эти дикари вновь поднимают голову! Поэтому графу де Марбо пришлось в 1770 году отменить обычную судебную процедуру и установить, что террористы, захваченные с оружием в руках, должны быть повешены на ближайшем дереве — без всяких проволочек! Решено было выжечь по всему острову густой кустарник — маки — где они скрывались. Пришлось ещё и запретить ношение какого бы то ни было оружия, даже палок, обязать пастухов перейти на оседлый образ жизни — под угрозой трехлетнего заключения, и начать сносить дома людей, подозреваемых в симпатиях к бандитам. Но несмотря на это все корсиканцы снова взялись за оружие! Теперь королевской армии предстоит навести на острове порядок при этом совершенно безжалостным образом!

Примерно такого содержания речь произнес полковник Рампоно перед своим полком в день их отплытия из Тулона.

Мнение лейтенанта де Шаманса было не столь воинственным. Де Шаманс считал корсиканцев гордым народом, чтущим свою честь, в непобедимой отваге которого он убедился в битве при Понт-Ново. И ещё народ этот скромен, и нрава скорее меланхолического — что, по его мнению, было следствием долгих столетий унижения, ибо — даже не углубляясь во времена сарацинов и готов они страдали под властью Пизы, а потом Генуи — и это с 1347 года! Власть Генуи, бывшая особенно жестокой, вызвала столько бунтов и восстаний, что генуэзцы были сыты ими по горло и продали остров Людовику XV! По мнению лейтенанта де Шаманса, французской армии там предстояла не славная военная кампания, а карательная экспедиция при перевесе в десять солдат на одного корсиканца, — разумеется, по воле Его величества и в интересах Франции!

— Но мсье, — сказал Фанфан, с которым лейтенант поделился своими соображениями на прошлой неделе, — как я слышал, троих наших зарезали на Корсике!

— Разумеется, — вздохнул де Шаманс. — Я и не говорю, что те убийцы были правы, но правы ли и мы, находясь на Корсике? Смотрите, никому об этом ни слова, я это только вам! — добавил он смеясь. — Идеи Монтескье, Дидро и Руссо в армии не приветствуются!

— Поскольку такова воля короля, — сказал Фанфан, душа которого от столь неожиданных высказываний пришла в смятение, — нам нужно выполнять свой долг!

— Ну разумеется, мсье Тюльпан! — с улыбкой ответил лейтенант.

И они молча зашагали дальше. Хоть время ещё было не позднее, улицы в Аяччо совершенно опустели, видны были только французские патрули. Уже два дня — то есть со дня высадки французских войск — тут действовал запрет выходить из дому после четырех часов.

Палило солнце. Белые фасады домов, по большей части с закрытыми ставнями, пышели зноем.

— Во всяком случае, климат тут прекрасный! — заметил Фанфан. — Мсье, я не хотел бы неучтиво подвергнуть сомнению слова мсье де Рампоно, сказанные нам в Тулоне, но неужели в самом деле люди здесь питаются одними каштанами?

— Живут они здесь очень бедно, — лаконично ответил де Шаманс.

— Ваши друзья, к которым мы идем — тоже корсиканцы?

— Да.

— Рад буду познакомиться, — заявил Фанфан, перекладывая с плеча на плечо жестяной кофр с подарками друзьям, к которым лейтенант де Шаманс собрался с визитом. Фанфан, встретив лейтенанта в порту, предложил ему помочь с багажом. Фанфану нравился лейтенант, который приносил им в лазарет шоколад и который его и остальных друзей, пока ещё не поправились, разместил в повозке. И Фанфан чувствовал, — симпатия эта взаимна.

— Они не совсем обычные корсиканцы, — сказал лейтенант. — Я с ними познакомился в шестьдесят девятом. Хозяин дома — тех же лет, что я, сейчас ему тридцать два, и — как бы это сказать — ну, он перешел на сторону Франции.

— Но корсиканцы все бунтовщики!

— Нет. Некоторые из них считают, что в интересах Корсики — дружба с Францией. Такого же мнения мой приятель. Поэтому в 1771 году его назначили председателем суда в Аяччо — судьей на нашей службе!

— Ну, это не прибавляло ему популярности у соседей!

— Пожалуй, нет! — согласился де Шаманс, засмеявшись меткому замечанию Фанфана. Потом, указав на довольно симпатичный дом, к которому они как раз подошли, взял у Фанфана свой кофр.

— Мы уже пришли, это дом Бонапартов! Спасибо, приятель!

Следя, как лейтенант проходит в дом, Фанфан огорчился, что не был приглашен внутрь, чтобы взглянуть вблизи на этих странных существ, именовавшихся корсиканцами. Потом повернул назад, в порт, где часть полка жила ещё на кораблях — недоставало мест для размещения.

— Эй, ты француз?

Тюльпан обернулся, ища глазами, кто его окликнул — судя по голосу, какую-то девчонку! Но нет, то был маленький мальчик, он как раз вышел из калитки сбоку от дома Бонапартов.

— Да, — ответил Фанфан, — я французский солдат.

— А ружья у тебя нет?

— Я его оставил на корабле. Ты что, не знаешь, что уже нельзя ходить по улицам?

— Маленьким детям можно!

— Твои родители об этом знают?

Вопрос был столь неинтересен, что карапуз даже не счел нужным на него ответить!

— Сегодня вечером я буду драться! — заявил он, гордо ударив себя кулаком в грудь. — Знаешь, что мне сказали Паоло Чекильди и Нино Бастоне? Что я генуэзец и что мой папа получает жалование от Бурбонов!

— Жалование?

— Да!

— И ты будешь драться с ними обоими?

— Да!

— Сколько тебе лет?

— Пять.

— Ну, ты тогда бесстрашный малыш! Как тебя зовут?

— Наполеон! — гордо ответил карапуз. — Наполеон Бонапарт!

— А, ты значит из этого дома! — протянул Тюльпан. — Послушай, Наполеон, сейчас ты вернешься в дом, или я тебе всыплю как следует, понял? Сейчас уже запрещено выходить на улицу, ты, хвастун!

— Но у меня сегодня вечером поединок! — ответил ему мужичок-с-ноготок, открывая дверь родного дома.

"— Ну, вот я и познакомился хоть с одним корсиканцем!" — сказал себе Фанфан.

Когда пришел в порт, там только что прибыл бриг, полный солдат. Сбегая по двум сходням, те строились в шеренги, а с соседних кораблей другие солдаты кричали им слова привета, или отпускали шуточки, а то и награждали неприличными словами.

Те, кто прибыл вчера-позавчера, уже чувствовали себя ветеранами, которым все ни по чем. Стоя у сходен, спрашивали вновь прибывших, не понаделали ли те в штаны, пока плыли. Нужно признать, вид у тех был не из лучших.