По ту сторону ночи - Устиев Евгений Константинович. Страница 19

Затем без всяких новых осложнений мы провели наши лодки порознь через мелководье и поплыли дальше.

К вечеру Анюй резко изменил свое направление с меридионального на широтное и подошел к настоящим горам, которые поднимались над долиной уже на четыреста — пятьсот метров. Это были третичные базальты о превосходно выраженной вертикальной столбчатой отдельностью. Несмотря на то что горы густо заросли лиственницей с кедровым подлеском, можно было ясно различить ряд горизонтальных базальтовых потоков, наслоившихся один на другой. Границы между отдельными потоками были обозначены в рельефе ступенчатыми уступами. В нескольких километрах севернее долины Анюя виднелась высокая островерхая возвышенность, напоминающая своими очертаниями древний размытый вулкан. К сожалению, мы не могли проверить это предположение: наше время так ограничено, что ни о каком отклонении от прямой цели не может быть и речи!

В половине девятого мы причалили для ночлега к широкой галечной косе, которой заканчивается один из больших островов против обрывистого склона на правом берегу реки.

Коса продувается ровным прохладным ветерком; он отгоняет от нас комаров и раздувает пламя небольшого костра, разожженного близ входа в палатку. Медленно текут любимые нами вечерние часы. Солнце склоняется к закату. Сейчас оно заходит за горизонт около одиннадцати часов, после чего наступает хоть и светлая, но все же ночь. Саша уверяет, что он даже видел накануне одну звезду, — впрочем, это очень сомнительно.

Мы уже поужинали и теперь, не торопясь, пьем чай, сидя на ящиках около угасающего костра. И тело и сознание обволакиваются ленивой истомой. Непрерывное напряжение мускулов и нервов, которое владело нами весь день, постепенно исчезает. Близится блаженная минута, когда мы разойдемся по палаткам и, растянувшись на тощих походных тюфячках, закурим последнюю на ночь папиросу..

Сегодня, перед тем как погасить костер и залезть под полог, я слышу отчетливый крик лося. Он напоминает отрывистое басистое уханье и с каждой следующей минутой становится все громче. Это подходит к нашему засыпающему лагерю лось-самец.

Утром я, как обычно, просыпаюсь в половине седьмого и безжалостно бужу спящего рядом со мной Сашу. Он сегодня дежурит, и в его обязанности входит приготовление завтрака. Выйдя из палатки, я невольно поеживаюсь. Над рекой висит ночной туман, от которого тянет холодом. Рыхлые белые его клочья цепляются за деревья на противоположном берегу и медленно расползаются по склону. Метрах в двадцати от лагеря я вижу дремлющих гуменников. Четыре темно-серые птицы стоят на берегу, поджав под крыло одну ногу. Услышав движение, один из гусей издает короткий предостерегающий крик; вся компания шагает к воде и уплывает по течению.

Предоставив Саше разжигать костер и варить нашу, я спешу юркнуть в согретую нашим дыханием палатку и вновь залезаю под одеяло. До чего же сладок утренний сон, как дорога каждая его минута!

Мы завтракаем уже при ярком солнечном ввете. День обещает быть сегодня особенно жарким. В воздухе с раннего утра повисает голубоватая дымка.

Сашин рисовый пудинг великолепен! Он давно обещал приготовить нечто необыкновенное и сейчас радуется нашему аппетиту. Впрочем, его торжество несколько омрачено Петиным ворчанием: своими высокими достоинствами блюдо обязано непозволительно большому количеству сухих сливок, яичного порошка и изюма.

Через час мы отплываем; начинается новый день путешествия. Он приносит одно из самых серьезных испытаний, которые нам пришлось перенести на пути к вулкану.

Вскоре за островом русло Анюя сильно вжимается скалами слева от нас и крупногалечной косой — справа.

Саша попытался было вести моторку по мелкой воде, где течение не очень сильное, но от этого приходится отказаться: валуны и острые глыбы базальта, торчащие из воды, так страшно заскрежетали по дну лодки, что нам ничего не остается, как вновь отойти к скалам.

Днюй здесь очень глубок и стремителен. Началась напряженная борьба с могучим течением. Мотор завывал на самых полных оборотах; корпус лодки сотрясался, как в жестоком приступе лихорадки, но вперед она почти не двигалась. Лишь иногда мы рывком прорывались на несколько сантиметров, но затем вновь застывали на месте.

В эти томительные минуты я, замерев от напряжения, следил за каким-нибудь приметным камнем на дне реки или выступом скалы в обрыве. Мимо бортов с шумом неслись вспененные волны, но лодка подолгу не меняла своего положения относительно ориентира: сила мотора в точности уравновешивала в эти минуты силу течения.

В какие-то короткие мгновения моторка даже подавалась назад. Вое это очень походило на мучительный сон, в котором, спасаясь от чего-то страшного, бежишь, бежишь, но не двигаешься!

Тем временем легкая лодочка Пети пляшет сзади на крупных волнах, как пробка. Все сейчас зависит от исправной работы мотора. Откажи он на секунду — и мощное течение тотчас бросит оба суденышка на отвесную базальтовую стену с кипящими под ней водоворотами. Глядя на белые гребни волн и крутящиеся у скал зловещие воронки, я надеваю на себя сумку с картами и записями. Конечно, наивно думать о спасении в случае катастрофы: если лодки разобьет о скалы, вряд ли кто из нас уцелеет! Ах, зачем мы сюда сунулись! Черт с ней, с этой экономией времени; лучше черепахой тащить обе лодки на себе, чем испытывать такой страх.

Медленно, необыкновенно медленно продвигаясь по кипящей волнами быстрине, мы постепенно обогнули длинный ряд утесов. Но вот, по-видимому, трудности позади — река решила нам дать передышку; мы с облегчением вздыхаем.

Впереди новый крутой поворот налево. Базальтовые скалы отходят от реки и скрываются за густой зеленью. Кажется, сегодняшняя порция тревог уже исчерпана судьбой. Нет, не тут-то было!

Перед нами выросла высокая залесенная терраса о сильно подмытым основанием. Над — протокой, ширина которой не превышает здесь двадцати пяти метров, навис массивный земляной козырек с угрожающе наклонившимися лиственницами. Мощная струя веды подмыла обрыв и выбила в наносном грунте длинную и глубокую галерею. С ее стен и потолка, который держится только благодаря цементирующей силе вечной мерзлоты, свисают корни деревьев и непрерывно обрушиваются оттаявшие глыбы. Местами из мерзлой почвы галереи, как волчьи клыки, торчат стволы деревьев и причудливые коряги. Судя по глубине, на которой они были когда-то погребены, прошли тысячелетия, пока река вновь размыла свои наносы и обнажила эти древесные великаны.

Глубина выемки местами достигает пяти-шести метров. Ее стены, у которых страшно клокочет вода, теряются в полумраке; кое-где по ним скользят отраженные от реки солнечные блики, вырывая из темноты зыбкие картины, от которых волосы встают дыбом! Оскаленная гнилыми зубами пасть преисподней!

Я с трепетом жду событий, не имея никакой возможности повлиять на них. Ясно, что даже легкий толчок может привести в движение огромные массы мерзлой земли. Течение с непреодолимой силой стремится увлечь нас прямо под нависший обрыв. Наш старый «Висконсин» уже даже не воет, а как-то истошно визжит,' напрягая все свои восемнадцать лошадиных сил. Я мысленно молю его: «Не заглохни, голубчик!»

Вцепившись в руль так, что побелели пальцы, Саша старается удержать нос лодки вразрез течению. Малейшая его неточность — и струя, ударив в борт, потащит нас под обрыв! Посеревший от напряжения Бонапарт держит в руках пусковой ремень; он готов немедленно завести мотор, если у него «перехватит дыхание».

Пытаясь не шевелиться (мне кажется, что, пошевелившись, я вызову катастрофу!), смотрю назад — на Петю. Течение все ближе сбивает плоскодонку к висящей громаде. Я ясно вижу побледневшее Петино лицо и вздувшиеся бицепсы. Если он сдаст перед напором воды и на секунду изменит направление весла, он погиб: лодку затянет под обрыв и ударит о стену. Немедленно последует обвал и общая катастрофа!

Только я успел подумать об этом, как над нами послышался глухой гул. Большая, склонившаяся над рекой лиственница закачалась и с высоты десяти метров стала медленно клониться вниз. В реку с тяжелыми всплесками посыпались глыбы мерзлого грунта. Дерево должно было рухнуть как раз между лодками на натянутый, как струна, трос.