Поединок в горах - Смирнов Виктор Васильевич. Страница 6

— Вот как!

В голосе ее настороженность. Взгляд тверд. На разгоряченное лицо падают пряди влажных черных волос… Нелегко ей приходится одной среди гор. Всякий народ ездит по тракту.

Я приехал к ней за помощью. Но трудно сказать, кто из нас больше нуждается в участии и заботе.

— Дело в том, что… Может быть, Жорка рассказывал обо мне. Я Вася Михалев. Мы с ним учились, росли вместе…

Смуглые руки безвольно соскальзывают вниз.

— Господи!

Она суетливо подает мне стул и зачем-то несколько раз проводит по нему тряпкой.

— Господи, Вася Михалев… Да садитесь же, садитесь.

Она выбегает, гремит корыто, морозный воздух клубами валит в распахнутую дверь. Через пятнадцать минут комната преображается.

— Жорка много рассказывал о вас. Вспоминал. Ждал, что вы приедете… Когда это случилось, я хотела написать вам…

В окне синеют залитые закатным светом горы. Розовые отблески ложатся на ее лицо. У нее острые, угловатые, совсем еще девичьи плечи.

— Не надо, Таня. Ничего уже не изменишь…

Все слова становятся банальными рядом с настоящим горем.

— Ничего, это пройдет. Я уже почти привыкла. Сейчас.

Таня. Мама Таня. Почему Жорка ничего не писал о ней?

— Он говорил: «Ну, уж на свадьбу-то Василий приедет обязательно». Мы должны были жениться в июне, а в апреле это случилось.

— Таня, я приехал, чтобы узнать, как это случилось. Вам тяжело вспоминать. Но мне больше не к кому обратиться.

— Не жалейте меня. Не надо. Я расскажу обо всем.

В узких спортивных брюках, белом свитере, загорелая, она похожа на лыжницу, только что спустившуюся с гор.

Только у лыжниц не бывает таких грустных лиц. Таких глаз, обращенных внутрь.

Мы могли бы сейчас сидеть в этой комнате втроем — Жорка, Таня и я. Это легко представить, если преодолеть душевную боль.

— Я расскажу обо всем…

Строчки из блокнота

Она приехала сюда из Красноярска. Бежала с сынишкой от мужа. За день до отъезда муж — ей странно сейчас называть этого человека мужем — устроил очередную пьяную драку. Бил ее. Сын вцепился зубами в руку, он отшвырнул мальчишку, ударил.

Она решила уехать подальше, где их трудно было бы отыскать. Увидела объявление: «Требуются метеорологи для работы в отдаленной горной местности».

На метеостанции ее встретил радист Борис Петрович — он с семьей живет за стенкой, в этом же доме. Сказал разочарованно: «Тю, опять девка». До нее здесь сменилось пять заведующих, все девушки. Никто из них не проработал больше месяца.

Глушь, горы, ежевечерняя тоска по людям.

Она проработала здесь целых два года, когда впервые встретилась с Жоркой. Метеорология — очень интересно, если любишь эту профессию. Вот облака — для вас они безлики, конденсированный пар, не более. А их более ста видов. Различите слоисто-туманообразные от слоисто-дождевых… Все это надо знать назубок и уметь шифровать каждый сорт облаков для сводок.

Сводки нужны пилотам. Их трасса проходит над горами.

Жорка заехал на станцию напиться воды. Сюда многие заезжали под разными предлогами. Поглядеть на девчонку, которая живет в таком безлюдье.

Она сразу решила, что Жорка особенный. Почему? Разве это объяснишь? Выбирает сердце, не разум.

Ждала — приедет ли еще? Приехал. Приволок огромный ворох багульника, ее любимые цветы. «Отправьте вашего парня со мной. Город посмотрит. В кино сходим».

Ваське, сыну, было пять лет. В кино он не был ни разу. Она отправила его в первое дальнее путешествие. Васька вернулся с плюшевым медведем, неузнаваемо счастливый. Рассказывал о цирке под брезентовым куполом. Бредил «дядей Жорой».

Жорка был резким, вспыльчивым и наивным парнем. Легко ранимым, не умеющим лгать. Однажды она сказала: «Зря вы ездите». Подумала: «Он ведь вольная птица, шофер. Завтра захочет на Север, на Чую, в Невер. А я свяжу его по рукам и ногам. Я старше на год, у меня ребенок».

Жорка понял ее по-своему:

— Хорошо, раз не судьба, не приеду.

Она много думок передумала. Решила: «Нет, судьба». Он заехал попрощаться. Было поздно, в горах дула метель. Сказала: «Оставайся». И только тогда поняла, как дорог ей этот светловолосый, неуклюжий парень, как ждала его, как любит.

И все, что было до, показалось ненужным, глупым, и все, что должно было быть, стало казаться единственно важным и значимым.

В свободные дни он вырывался к ней. Они бродили по горам, дали имена всем окрестным холодным и неуютным вершинам.

Это были их горы и внизу, у мачты с флюгером, ждал их дом. Их Васька.

По тракту прошла весть: «Березовский женится». Он подтвердил:

— Я сам сообщил ребятам. Пусть все знают.

Последние дни он ходил мрачный, озабоченный.

Спросила:

— Что с тобой?

— Да так, по работе. Не хочу, чтобы ты беспокоилась по пустякам.

Шестнадцатого апреля его машина сорвалась с обледеневшей дороги близ Наволочного перевала.

Борис Петрович с женой ни на шаг не отходили от нее. Боялись. Но у нее был Васька, нужно было как-то жить — для сына.

Приезжали следователи, расспрашивали, она что-то отвечала… Сказали: «Результат неосторожности».

С тех пор прошло полгода.

Таня рассказывает, глядя в окно, — там, за стеклами, меркнет алое сияние вершин. Снег обволакивает каменные зубцы, как серебристая фольга. Глубокие тени ложатся в ущелья.

Тяжело ей, наверно, такими вечерами, когда тишина воцаряется в горах и только шаги соседа-радиста за стеной нарушают это великое саянское молчание.

Некого ждать. А дом еще хранит память о Жорке. Дощатый темный пол еще поскрипывает под его шагами. Окна озаряются фарами его автомобиля.

Если бы я поехал тогда с Жоркой, может быть, все было бы по-иному. Любой ценой я постарался бы удержать счастье, заглянувшее в этот дом.

Поздно.

— Таня, вспомните, Жорка ничего не рассказывал вам перед тем, как это произошло? У него не было никаких неприятностей, опасений?

Я не хочу рассказывать о последнем письме, полученном от Жорки. Пусть для нее это останется нелепой, трагической случайностью.

— Нет, ничего не рассказывал. Я подозревала, что у него произошла крупная ссора с кем-то. Но он молчал. Он был скрытен в своих личных делах. А вы что-то знаете?

— Нет. Не знаю. Может быть, у него остались какие-нибудь записки?

— Только тощий блокнотик. Но в нем я ничего не нашла.

— Петюк не интересовался этими записями?

— Нет.

Дверь неожиданно распахивается, и на пороге появляется маленький хозяин метеостанции с деревянной лопатой в руках. Лицо Тани светлеет. Она улыбается той доброй, чистой улыбкой, какой улыбаются все мамы на свете.

— Вот и мой защитник. Познакомьтесь.

Малыш очень серьезен. Он спокойно кладет сосульку на стол, стаскивает мокрую варежку.

— Вася.

— И я Вася. Значит, тезки.

Глазенки у него от матери — темные, как перезревшие вишни, в черных обводьях ресниц. В окна уже заглядывает вечер. Пора ехать.

— Таня, мне нужно познакомиться с этими записями.

Она приносит блокнот. «Памятка агитатору», — вдавлено золотом по красному ледерину. Цифры, диаграммы. На обложке единым росчерком — «Г. Березовский».

Последняя весть от Жорки.

На чистых страницах, помеченных сверху «Для заметок», Жорка набросал несколько неразборчивых фраз. Наверно, писал, сидя в кабине, положив блокнотик на колено.

«К выступлению на комсомольском собрании во второй колонне (уточнить со Стрельцовым дату)».

«Где-то прочитал: „Жизнь не те дни, что прошли, а те, что запомнились“. Это верно. Надо, чтобы каждый день был полновесным. Бывает, оглянешься назад — и не можешь вспомнить ни одного дня. Что сделал хорошего? Не знаешь. Значит, существовал, а не жил».

«…Прочитал в „Курьере Юнеско“, что на земле ежедневно от голода умирает десять тысяч человек. Мы сыты, но разве можем забывать о них? Еще не уничтожено зло. Я только шофер. Но кое-что зависит и от меня. Работать, работать так, чтобы как можно скорей для всех наступило счастье».