Поединок в горах - Смирнов Виктор Васильевич. Страница 7

«Если бы каждый как следует сознавал, что живем мы за счет тех, кто погиб в 1917, 1941-м… Они отдали нам все, что могли, — молодость, жизнь. Мой батя убит в 42-м. Странно подумать — я его ровесник. Ему тоже было двадцать четыре».

«Не тем страшны ворюги и негодяи, что наносят материальный урон. Их немного. Страшно, что они портят людей. Шелкопряд объедает самые нежные листья. Так и они хотят уничтожить в людях самое лучшее. „Чего тебе, больше всех нужно?“, „Спокон веков своя рубашка ближе к телу“, „Сам живи и другим дай“. Это же над погибшими издевательство!»

Жорка, Жорка, узнаю тебя… Смогу ли я пройти по жизни так чисто и незапятнанно, как ты?

Последняя строчка в блокноте, помеченная девятым апреля, кажется мне несколько несуразной. «Выяснить с покрышками. Роль П. 46-я».

Какое отношение имеет запись к тезисам выступления? И что это за «П»? Не случайно последняя строка присоединена к фразе о «ворюгах». Видимо, Жорка хотел рассказать ребятам о каких-то темных махинациях.

Все это, впрочем, лишь предположения. Мне не разгадать смысл последней строки, пока я не познакомлюсь по-настоящему с жизнью на тракте.

Но кое-что я могу узнать и в ближайшие дни. Таня говорит, что авария произошла близ Наволочного перевала. Надо разузнать, кто проезжал через перевал в одно время с Жоркой. Если преступник тоже был на машине, он должен был ехать за Жоркой, выслеживая его, как хищник выслеживает добычу.

— Таня, кто живет близ Наволочного перевала?

— Там целый поселочек, — отвечает она. — диспетчерский пункт, заезжая изба для шоферов.

Это как раз мне и нужно. У диспетчера должен быть журнал, где записаны номера проезжавших машин и фамилии шоферов.

— Если вам что-нибудь понадобится, Таня, вы скажите, я буду заезжать.

— Ничего, я справляюсь.

Она провожает меня к машине.

— Вы поосторожней на этих дорогах…

Высунувшись из кабины на повороте, я вижу желтое пятно света, падающее из окна на снег, и маленькую фигурку на необозримом белом пространстве.

Машина под обрывом

В Наволочном не больше двух десятков изб. Еловый лес — наволок — подступает к домам, он словно отодвинул горы, залил темной зеленью широкую дорогу.

В сумрачной конторе пухленькая девушка, укутанная в шерстяной платок, ставит на путевой лист штемпель. Мусоля пальцы, листает диспетчерский журнал.

— Чтой-то я вас раньше не видала?

— Я новенький.

— Новенький?.. За Наволочным езжай осторожно: километров пятнадцать узкого пути. Второй год ремонтируют.

Я не свожу глаз с диспетчерского журнала. Это плотная, увесистая книга, в ней наверняка записи за целый год. Шестнадцатое апреля, шестнадцатое апреля… Как мне познакомиться с этой книгой чтобы не вызвать подозрений?

Белесые ресницы моргают из-под платка. Девчурка, наклонив голову, старательно вписывает в журнал номер моей машины.

— Сколько вам приходится трудиться, — завязываю я нелепый разговор. — И пальцы в чернилах.

— Да я только помогаю диспетчеру, — охотно откликается девушка. Она поправляет край платка, выпуская на лоб светлый локон.

— Все равно работы много… Небось машин сто в день проходит?

— Что вы! Откуда столько?

— Я же вижу по журналу.

— А что журнал?

Мои вопросы она воспринимает как неуклюжую попытку завязать знакомство.

— Ну, дайте я посмотрю по записям. Наугад, любой день.

Самые невинные и глупые хитрости иной раз действуют безотказно.

— Посмотрите. Все равно ошибаетесь.

Я листаю журнал, всем своим видом демонстрируя легкомысленность этого занятия, а девчурка, украдкой достав зеркальце, поправляет свой локон. Перед «новеньким» ей хочется предстать в лучшем свете.

Страница за страницей: тринадцатое апреля, четырнадцатое, пятнадцатое… За шестнадцатое записей нет! Вся страница вырвана так, что не осталось и корешка…

— Вы правы, девушка. Смотрите, шестнадцатого апреля не было ни одной машины! Не записано.

Девушка отставляет зеркальце и испуганно хлопает ресницами.

— Как нет записей?

Я показываю журнал. Она искренне взволнована:

— Ой-ой! Я же отвечаю за журнал! Сейчас сбегаю за диспетчером.

— Постойте!

Но она исчезает в дверях и через минуту приводит с собой маленького веснушчатого человека в пыжиковой шапке. Полунчик, «саянский гномик»! Он еще не успел сменить контору на новую автомашину, обещанную Петюком.

— Привет! — радостно улыбаясь, он трясет мою руку. — Что за пожар случился?

Девушка объясняет. Полунчик разводит руками:

— Вырвал кто-нибудь на сигарки. Такой народ эти шофера, только и гляди за ними…

— Да у нас никогда такого не было! — возмущается его пухленькая помощница. — Это же просто безобразие!

Полунчик успокаивает ее:

— Ну, что тут страшного?

— Конечно, — поддерживаю я его. — Раскурили небось страничку.

А в голове волчком вертится неотвязная мысль: «Не может быть, чтобы листок вырвали случайно. Из всего журнала этот „курильщик“ выбрал страницу именно за шестнадцатое апреля. Необъяснимое совпадение…» Ощупью, в потемках, но я иду по верному следу.

— Ты заезжай, парень, — говорит на прощанье Полунчик. — Корешам всегда рады…

Машина, преданный друг, встречает ласковой воркотней мотора. Заснеженный тракт липнет к колесам.

Сразу за Наволочным один за другим выстраиваются столбы с грозными надписями: «Обгон строго воспрещен», «Ремонт пути».

Груды щебня и песка свалены на правую сторону дороги. Все ближе и ближе 442-й, последний Жоркин километр.

С трудом втиснув свой пульман между щебнем, пропускаю встречную колонну медленно ползущих, сбившихся в кучу машин. Едва последний автомобиль освобождает дорогу, я вырываюсь вперед.

Приближается столбик с цифрами «442».

Тащусь как можно медленнее, прижавшись к откосу, круто уходящему вниз. На дне расщелины клубится паром ручеек. На синеватой хвое кедров ватными хлопьями висит иней.

Вон и машина внизу, у ручья. Не машина, а то, что осталось от нее.

Так выглядят обглоданные зверьем скелеты. Черный остов будто врос в снег. С машины сняли все, что можно было снять. Только тяжелая рама осталась как памятник лежать среди тощего обломанного березняка.

Мне писали: авария — результат скольжения, буксовки на заледеневшем тракте. Но почему же он не выскочил?

Подавшись вправо, я едва успеваю выворачивать руль, чтобы самому не полететь под откос. А что, если бы мой тягач подтолкнули сзади?

Представь себе: апрель. На дороге лежит слой влажного талого льда. Толчок — и мой ЗИЛ катится по склону. Переворачивается. Ударяясь о каменные зубья, рвет в клочья металл. Следствие, если оно всерьез заинтересуется происшедшим, постарается выяснить, кто же ехал следом. Диспетчерский журнал неминуемо выдаст. Поэтому на всякий случай виновнику надо уничтожить записи.

Так ли это было?

Я останавливаю ЗИЛ, притиснувшись к краю обрыва. Здесь очень узкий тракт — трудно разъехаться.

Осторожно, цепляясь за деревья, спускаюсь вниз, к ручью. Обломанные, расщепленные стволы обозначают крутую траекторию, по которой падала машина.

Вот здесь она ударилась о камень — до сих пор на диабазовом монолите сохранились темные пятна масла. Вероятно, кабина сразу же перекосилась и дверцу заклинило, поэтому Жорку не выбросило при толчке.

Но почему все-таки Жорка не выпрыгнул, как только машина начала сползать под откос?

Он же был классным шофером, понимал, что происходит.

Только неожиданный и предательский удар сзади — буфером в колесо — мог сбросить его под откос.

Я провожу ладонью по искореженному металлу. Нет, ни скалы, ни ручей на дне ущелья, ни этот железный остов ничего не расскажут мне.

Сверху, зайцем прыгая по снегу, катится камень. Я поднимаю голову. Наверху, у моего ЗИЛа, остановился чей-то грузовик. Два темных силуэта выделяются на ослепительном снегу.