Остров метелей - Ушаков Георгий Алексеевич. Страница 5

Поначалу нам кажется, что японская полиция ведет себя тактично — шпиков во всяком случае нет или, по крайней мере, их не видно. Но через час это приятное заблуждение рассеивается: шпики просто несколько изменили метод работы. Я зашел в магазин купить чемодан. Хозяин-японец приветствовал меня по-русски. На прилавке я заметил бумажку, напечатанную по-английски, ниже шли японские иероглифы. В записке были указаны имя, год рождения и рост доктора Савенко, а также мои. Я спросил японца, откуда у него эта записка. Он сослался на то, что эти сведения передавались по радио из Владивостока и он записал их. Однако никакой радиопередачи о нашей экспедиции не было. По-видимому, полиция с корабля передала информацию по магазинам, посещаемым иностранцами. Мы пробыли в Хакодате два дня, и за нами все время ходил шпик. Если мне случалось зайти выпить пива или воды, мой шпик садился рядом на тротуар. Наконец я заметил, что он устал. Я зашел в ресторан и заказал пиво, шпик стоял на тротуаре против окна. Я заказал еще кружку и попросил официанта вынести ему пиво на улицу. Шпик взял кружку, подошел к окну и долго кланялся, благодаря меня. Через пятнадцать минут его заменили другим.

На рассвете 19 июня мы покинули Хакодате и взяли курс на Камчатку.

Вершины Курильских островов покрыты снегом. Как-то странно видеть в такое время года широкие снежные поля. Появилось много топорков.

Ветер свежий, северо-восточный. Пароход сильно качает. Часто налетает туман и дождь.

22 июля 1926 года. Сегодня за все время пути первый день хорошая погода. К вечеру море совершенно успокоилось, и мы стали свидетелями очень интересного явления. Когда мы прошли параллель острова Кетой, на горизонте показались очертания скалы Ушишир. Ничего любопытного для нас она не представляла, и скоро о ней забыли. Но перед заходом солнца мы увидели огромный низкий столб. Из центра его выходил второй, тонкий столб, который венчался большой эллипсоидальной крышей. Мы с Савенко вооружились двенадцатикратными биноклями и сначала решили, что это действующий вулкан. После непродолжительных наблюдений мы уже пришли к выводу, что это маяк. Справились у вахтенного помощника. Он нам ответил, что маяка здесь нет, а это просто причудливая скала. Форма скалы была столь необычна, что мы с интересом продолжали рассматривать ее. Скала видоизменялась на наших глазах: вырисовалась мачта, появилась труба, с боков высунулись орудия. Может быть, это японский дредноут? Но вскоре дредноут превратился в огромную красивую вазу. Теперь стало ясно — это марево. Ваза медленно меняла формы и становилась все изящнее. Талия делалась уже, чаша ширилась. Наконец чаша отделилась от ножки, снова соединилась с ней и опять оторвалась. Так повторилось несколько раз, пока чаша не начала таять. Потом она постепенно превратилась в едва уловимые очертания скалы Ушишир.

Плавание наше проходит спокойно. Целые часы мы проводим на палубе, любуясь грациозной игрой дельфинов. Как только выдается хорошая погода, они появляются около корабля и долго сопровождают его.

Чем дальше, тем больше чувствуется север. Виднеются вершины Камчатских гор, они покрыты снегом.

Дает себя знать, особенно вечерами, понижение температуры.

…Утром 25 июля подошли к причалу Петропавловска Прекрасная солнечная погода. Сегодня праздничный день и у корабля вскоре собирается народ. И когда затрещал мотор спущенного на воду гидроплана, посмотреть на диковинку выбралось почти все немногочисленное население городка.

Сверх всяких ожиданий заказы здесь выполнены аккуратно. Я получил даже те самые палатки, которые по словам агента Совторгфлота в Хакодате, находились якобы в Нагасаки.

Так же неожиданно обрел я здесь нового спутника, Одного из лучших охотников Камчатки — Скурихина, которого мне рекомендовали в обкоме. Мы встретились около — полудня, а к заходу солнца Скурихин вместе со своей женой, дочкой и всем скарбом уже погрузился на судно. За несколько часов он успел не только решить важный вопрос о переселении на незнакомый остров, но и ликвидировать часть хозяйства, сдать в аренду дом и привести в порядок все дела перед длительным отсутствием. Какой прекрасный пример решительности, свойственной людям, живущим на Севере!

26 июля около полуночи мы прощаемся с Петропавловском. Это — последний город. После него мы увидим еще только один населенный пункт — Уэлен. А там — Ледовитый океан.

Рано утром «Ставрополь» вошел в бухту Провидения. Солнце еще не встало, вершины гор окутывал туман, но было светло — ночи пока белые.

Гудок. В ответ раздался вой большой стаи собак. Это сотня лаек, купленных для нашей экспедиции на Анадыре и переброшенных сюда по зимнему пути.

Не смолк еще грохот якорной цепи, как на палубу поднялось несколько эскимосов. Впереди человек в клетчатой кепке, синей рабочей блузе, меховых брюках, в торбасах из тюленьей шкуры! По лицу его можно принять за североамериканского индейца, впечатление нарушает только выбившаяся из-под кепки прядь светлых волос.

Он несколько нерешительно протянул мне руку и просто сказал: «Павлов». Это был тот самый Иосиф Миронович Павлов, о котором я слышал еще на материке. Родился он на Анадыре, отец у него русский, мать — камчадалка. Детство провел на Командорских островах, учился в Петропавловске-на-Камчатке и после этого больше десяти лет учительствует и охотится на Чукотском полуострове. Южнее Петропавловска не бывал. Женат Павлов на эскимоске, быт и нрав этого народа знает лучше, чем русские. Эскимосы считают его своим человеком и любят за покладистый характер. Они называют его Ивасем, и под этим именем он известен всем прибрежным жителям Чукотки. Ему было поручено наблюдение за нашими собаками и за снаряжением, заготовленным для экспедиции. Собак я нашел в прекрасном состоянии, снаряжение — тоже. Именно такой человек, знакомый с условиями жизни на Севере, был мне позарез необходим для предстоящей работы.

В каюте Павлов передал мне документы па грузы и начал расспрашивать о том, что делается на Большой земле.

Я решил сразу перейти к делу, и между нами произошел такой разговор:

— Поедем?

— Надолго?

— На три года. Если не пробьется пароход, должны осилить четвертый..; может быть, пятый…

— А продукты?

— Трехлетний запас. Патронов хватит на пять.

— А что там есть?

— Моржи, медведи, песцы. Метели, льды, туманы. Два месяца полярная ночь, и два месяца полярный день. Людей нет. Мы будем первыми.

Несколько минут Павлов молча рассматривает свою кепку, потом встаёт и протягивает мне руку. Чувство взаимного понимания родится в нашем рукопожатии. Я уверен, что приобрел не только ценного сотрудника, но и хорошего товарища [4].

Через полчаса мы уже вместе принимали на берегу собак, оленьи шкуры и снаряжение и переплавляли кунгасами на «Ставрополь».

В бухте Провидения мне предстояло завербовать для переселения на остров несколько эскимосских семей. Поэтому я направился на шлюпке к расположенному на берегу эскимосскому поселению. Только я выпрыгнул на землю, как из одной яранги с воплем выскочила обнаженная девушка, за ней в таком же виде другая, и они побежали, крича что-то на непонятном мне языке. За ними выскочил немолодой эскимос. В руках его был гарпун, нацеленный на убегавших девушек. Когда он поравнялся со мной, я подставил ему ногу, и он упал, зарывшись лицом в песок. Гарпун отлетел в сторону. Эскимос тут же вскочил, смахнул с лица песок, схватил гарпун и, повернувшись ко мне, занес руку. За плечами у меня висел винчестер. Но внутреннее чувство подсказало мне: если я сделаю движение, гарпун вонзится в мою грудь. Наши глаза встретились. Я напряг всю свою волю: если эскимос прочтет на моем лице страх — я погиб.

По-видимому, времени прошло немного, но мне оно показалось бесконечным. Товарищи, оставшиеся в шлюпке, замерли. Наконец в пьяных, почти безумных глазах эскимоса появилась какая-то мысль… Он обратился ко мне на ломаном русском языке: