Путешествия никогда не кончаются - Дэвидсон Робин. Страница 37

Я попыталась прикрикнуть на нее. Мой хриплый голос вспарывал тишину, но тишина тут же его поглощала. «Нужно добраться до горы Фэнни, — говорил голос, — там наверняка есть вода. Сделай шаг, потом другой, только и всего. И не теряй голову». Фэнни смутно маячила в раскаленной голубизне, я даже могла ее разглядеть, и мне хотелось поскорее очутиться рядом с ней, под защитой ее каменных боков, никогда в жизни мне не хотелось чего-нибудь так сильно. Я понимала, что веду себя неразумно. В Уинджелинне сколько угодно воды. Но верблюды…Я-то надеялась, что они отъедятся за эту неделю. Я ведь не знала, что мы попадем в такую сушь — ни травинки! «Будет там вода, непременно будет. Разве тебе не говорили, что там есть вода? А если это неправда? А если запруда высохла? А если я ее не найду? А если лопнет короткая тонкая бечева, связывающая меня с верблюдами? Что же тогда?» Иди, иди, иди… дюны, дюны, дюны, неотличимые одна от другой. Ходьба — как работа на конвейере: одни и те же движения на одном и том же месте. Фэнни приближается так медленно. «Сколько еще до нее идти? День? Самый длинный день на свете. Перестань. Помни, день — это день. Держи себя в руках, не распускайся. Может, появится машина. Пока ни одной. Вдруг там нет воды, что тогда делать? Прекрати сейчас же. Прекрати. Переставляй ноги и ни о чем не думай. Сделай шаг, теперь еще шаг — это все, что от тебя требуется». Диалог не прерывается ни на минуту. Пластинка крутится, крутится и крутится.

Поздний вечер, длинные крадущиеся тени. Гора совсем близко. «Прошу тебя, очень прошу тебя, дай мне добраться до горы засветло. Пожалуйста, не оставляй меня здесь, во тьме. Она поглотит меня».

Фэнни наверняка совсем близко, за следующей дюной. Нет? Тогда за следующей. Прекрасно, все в порядке, за следующей, так, за следующей… нет, не за следующей, не за следующей. Боже, спаси меня, я теряю рассудок. Гора рядом, еще немного, и я дотянусь до нее рукой. Вопль. Я кричу на дюны, как безумная. Дигжити лижет мою руку и скулит, я продолжаю кричать. Я кричу уже целую вечность. А иду медленнее и медленнее. Все вокруг замедляет движение.

И вот последняя дюна — вырвались. С плачем опускать на камни, ощупываю их, хочу убедиться, что они не рассыпаются под руками. Вверх по скалистому откосу, только вверх, хоть на четвереньках, лишь бы подальше от смертоносного океана песка. Кряжистые темные скалы дышат силой. Они поднимаются из песка, как цепь островов. Я карабкаюсь по этому гигантскому позвоночному столбу, выбирая места, где опушенные зеленью камни выпирают из песчаных волн. Оглядываюсь на необъятные просторы, исхоженные моими ногами. Но дни, мучительные дни, проведенные на этих просторах, уже подергиваются дымкой. Многие из них я уже забыла. Их поглотило забвение, уцелели только дни-события. Эти дни я запомнила, значит, спасена.

Запруду я найду без труда. Или колодец, какая разница? Где-нибудь здесь непременно есть вода. Жизнь прекрасна. Тревога улеглась, я смеюсь над собственной глупостью — понятно, что я просто устала душой и телом, о чем тут толковать. Все в порядке. Все будет хорошо. Я вновь чувствую, что связана с миром тысячами нитей, и похлопываю Дигжити.

— Дигжити, ты здесь, вот и хорошо. Сегодня, Дигжити, уже слишком темно, чтобы искать запруду, но тут есть зеленый лужок с перекати-полем, верблюды обрадуются до смерти, верно, малышка? А завтра мы найдем родник, птицы и следы на земле приведут нас куда надо. И верблюды напьются досыта, а сейчас я разожгу огромный костер, выпью чая и накормлю тебя, славная ты моя малышка.

Я спала крепко, без сновидений, проснулась рано, свежая и бодрая, как орел, вылетающий на добычу. От вчерашней усталости не осталось и следа и от мучительных раздоров прошлой ночи — тоже. Мозг будто омыт свежей водой, на душе легко и радостно. Вокруг кипит и звенит жизнь. Прозрачный утренний воздух искрится, переливается всеми цветами радуги. Первые утренние птицы, сотни птиц. Настроение прекрасное, складываю вещи быстро и даже умело, работаю, как хорошо отлаженная машина. Мне кажется, что я выросла, распрямилась. Не прошли мы и ста ярдов, как за первым же поворотом я увидела запруду. Верблюды напились, Дигжити напилась, а я приняла живительную ледяную ванну.

В полумиле от запруды, как гром среди ясного неба, — стадо диких верблюдов, голов сорок. Ни тени волнения, руки сами достают ружье. У меня на глазах верблюды, будто безмолвные призраки, спускаются вниз с водопоя высоко в горах. Я смотрю на них, они — на меня, мы на одной тропе. Я знаю, что на этот раз мне не придется убивать, но действовать надо наверняка, таковы правила игры. Я улыбаюсь, глядя на них. Они так красивы, что я не в силах их описать. Впереди огромный вожак, он поминутно оглядывается, проверяя, все ли в порядке. Верблюды останавливаются, я тоже останавливаюсь — хода нет. Я ору, гикаю, хохочу. В верблюдах есть что-то комичное. Я замахиваюсь на вожака и громко, властно кричу:

— Кыш!

Вожак не удостаивает меня даже взглядом.

Я стреляю дробью в воздух, этот звук вожак узнает. Покусывая недогадливых за пятки, он сгоняет в кучу свое стадо, и вот уже сорок диких вольных красавцев, сначала неохотно, потом все быстрее и быстрее, взбрыкивая, несутся вниз по долине, где будят эхо, поднимают тучи пыли и наконец скрываются из глаз. Все это время я помнила, что теперь парадом командую я.

В тот вечер, заслышав в отдалении тарахтенье мотора, я была готова свернуть с дороги. Какой чуждый, какой неуместный звук. Не нужны мне больше никакие машины, видеть не хочу никакие машины. Что за бесцеремонное вторжение в мои владения! Я даже слегка побаиваюсь машин: все-таки я еще не полностью излечилась от безумия.

— Ну как, Диг, привлекает тебя сегодня человеческое общество, а? Пусть наш костер с ними болтает. Хватит у меня сил произнести несколько вразумительных слов? А если они начнут приставать с вопросами? Что отвечать? Лучше всего просто улыбаться и держать язык за зубами, правда, малышка, как ты считаешь?

Я обшариваю свою голову в поисках радостей, доставляемых беседой, но муки предыдущей недели уничтожили их почти дотла. Оставшиеся крохи достались Дигжити.

— О боже, заметили огонь, едут.

Последние судорожные попытки понять, сошла я с ума или нет.

Аборигены. Приветливые, сердечные, смеющиеся, взволнованные, усталые аборигены, они возвращаются в Уинджелинну и Пипальятжару с собрания в Уарбертоне, где обсуждалось их право на землю. Страх улетучился, с аборигенами так хорошо молчать! И не нужно притворяться. Котелки с чаем пошли по кругу. Кто-то сидит у костра и болтает, кто-то уезжает домой.

Осталась одна машина: допотопный «холден» с измятым кузовом, мотор хрипит и кашляет. Молодой водитель и три старика. Они решили дождаться утра. Я поделилась с ними чаем и одеялами. Два старика помалкивали и безмятежно улыбались. Я молча сидела рядом и чувствовала, как их соседство вливает в меня силы. К одному из них я прониклась особенной симпатией. Маленький, почти карлик, с прямой спиной и пляшущими руками, на одной ноге огромный ботинок с надписью «Адидас», на другой — крошечная женская туфля. Низкорослый старик отдал мне лучший кусок полусырого кролика, он истекал жиром и кровью, опаленная шерсть нестерпимо воняла. Я съела его с благодарностью. И только тогда вспомнила, что уже несколько дней ничего себе не готовила.

Третий старик нравился мне меньше, он немного говорил по-английски и много на своем родном языке, считал себя знатоком верблюдов, и, как мне показалось, не только верблюдов. Шумный, развязный, поглощенный собой, он ничем не походил на двух своих спутников.

Рано утром я вскипятила котелок и занялась сборами в дорогу. Со своими новыми друзьями я почти не разговаривала. Они не хотели отпускать меня одну и решили, что кто-нибудь из них проводит меня до Пипальятжары, куда было два дня ходьбы. Я не сомневалась, что они выберут болтуна, говорившего по-английски, и сердце мое упало.

Но когда я уже готова была тронуться в путь, оказалось, что со мной пойдет — кто бы вы думали? — маленький старик.