В безднах Земли - Сифр Мишель. Страница 8

Меня, разумеется, интересовали результаты пробного бурения, но я отступил перед необходимой для этого затратой сил и перед толщиной слоя гуано, в котором до самой почвы попадались многочисленные блестки пластин слюды величиной от пяти до десяти сантиметров.

Все же я проделал небольшой шурф в том месте, где слой гуано показался мне более тонким, и добрался до грунта, влажного от обезызвествления и могущего a priori содержать многочисленные минеральные элементы, характер которых я не мог определить тут же на месте. Только лабораторный анализ взятых проб позволит точно определить, каково происхождение этих минералов — аллогенное или же автогенное, посредством сравнения их с найденными в заключающих породах.

На другое утро я вернулся в пещеру и сделал много фотоснимков (увы, почти все они оказались неудачными из-за неправильной настройки фотоаппарата). Кроме того, я поймал тарантула. Так как мне хотелось заполучить его невредимым, пришлось пойти на хитрость. Эти членистоногие весьма проворны и очень ядовиты. За несколько дней до того, в Коломбо, с помогавшим мне М. Ф. Фердинандесом (из компании "Шелл") мы видели человека, укушенного тарантулом в шею: кожа его почернела до предплечья, что произвело на меня сильное впечатление.

После нескольких попыток нам удалось поймать Таге ntula palmata, на это ушел весь мой запас ваты, которую пришлось смочить эфиром.

Самоцветы в гротах

После исследования грота Истрипура я вернулся в Канди, точнее — в Перадению, где два дня провел в "доме отдыха". Эти два дня я был чрезвычайно встревожен, ибо мне показалось, что я заразился гистоплазмозом, знаменитой "фараоновой болезнью", бороться с которой значительно труднее, чем со змеями или дикими зверями. Теперь известно (или, скорее, предполагается), что некоторые египтологи, открывшие гробницу Тутанхамона, были сражены этим грозным недугом, в большинстве случаев смертельным, вызываемым микроскопическими спорами (конидиями) ядовитого гриба капсульная гистоплазма (Histoplasma capsulatum).

Американские ученые, и в частности Эухенио де Беллар Пиетри, доказали, что этот гриб встречается во многих тропических пещерах, в пылеватых грунтах, в воде, а также в экскрементах животных и его споры вдыхают с воздухом.

Поэтому почувствовав сильные боли в паху, а ганглии (лимфоузлы) у меня там сильно вздулись, я весьма встревожился. Существуют две формы гистоплазмоза: одна — неопасная, другая — вирулентная. Первая не вызывает серьезных последствий, а, напротив, помогает смягчать воздействие второй формы, которая быстро развивается и может привести к смертельному исходу, особенно если вы молоды. Это злоключение произошло и с Эухенио, когда он вернулся из зараженной пещеры, и спастись ему удалось лишь благодаря энергичному лечению, предпринятому наугад, так как в 1952 году еще не знали способа остановить течение этой болезни.

Мое состояние не улучшалось, и я решил вернуться в Коломбо, где рассчитывал на более эффективное лечение. Действительно, после нескольких дней покоя вздутие ганглиев исчезло. Я воспользовался этим, чтобы сделать повторную прививку против холеры в военно-морском госпитале и посетить двух лиц, популярных в Шри-Ланке.

Первый, господин Дераньягала, был единственным поистине образованным человеком, которого мне посчастливилось встретить на острове. Выдающийся натуралист, превосходный исследователь, директор музея естественной истории в Коломбо, он принял меня радушно; я смог убедиться в том, что он знаком с трудами европейских авторов и является большим специалистом по истории первобытного общества. Эта встреча была чрезвычайно полезна для меня, так как Дераньягала указал мне, причем довольно точно, на несколько известняковых зон вблизи Ратнапуры, неподалеку от тех, которые я исследовал при первой своей разведке, а также сообщил о местонахождении двух гротов близ Канди. Второй — Артур Кларк, писатель-фантаст, который пристрастился теперь к подводному плаванию вместе со своим другом Майком Уилсоном, известным аквалангистом в тропических водах. Мне хотелось встретиться с ними обоими, ибо они, как я полагал, могли указать мне способ преодолеть подземный сифон реки Вольпан (а я намеревался это сделать). Быть может, они дадут мне на время акваланг? Но трудность общения (я говорил тогда по-английски неважно) не позволила им понять меня. Зато я получил возможность просмотреть замечательный фильм о коралловых рифах и акулах тропических морей.

На другой же день я отправился в Ратнапуру.

Переправившись через реку по висячему мосту, мы с Кальдерой увидели гору, сложенную, по словам Дераньягалы, известняками. Ее склоны поросли буйной растительностью, но вдали все же можно было различить скалистый обрыв. В деревне один из местных жителей согласился проводить нас выше, туда, где находились грот, служивший храмом, и еще одна неисследованная пещера.

Подъем был не очень продолжительным, и вскоре на левой стороне небольшого обрыва мы заметили отверстие, основание которого было скрыто в густом переплетении лиан. Я устремился было вперед, но Кальдера удержал меня и велел проводнику расчистить тесаком вход, что тот сделал весьма неохотно. Как я его понимал! Но ни гадюк, ни кобр не оказалось. Когда проход был освобожден от самых толстых лиан, я проскользнул в него и ступил на почву с мощным слоем гумуса, которая резко шла под уклон. Спускаясь лицом к стене, я вскоре очутился в нижней части расщелины, высокой и узкой, где взял пробы для исследования. Легко продвигаясь вперед, метров через пятьдесят я вышел на вольный воздух! Эта полость лишь соединяла оба склона холма. Как ни странно, я не испытал разочарования, смутно предчувствуя, что по соседству обнаружу другие гроты.

После этой первой разведки я вернулся к входу в большой грот, где неподвижно и величественно стоял буддийский монах, одетый в золотисто-желтый плащ. Оставив там свои вещи, я снова пустился в путь. Моей целью было взобраться на обрыв, замеченный из долины, и отыскать входы в пещеры, но я нашел только углубления под скалами.

Пока я карабкался вверх, Кальдера не терял времени даром. Из разговора с аборигеном он узнал о местонахождении грота, считавшегося очень глубоким. При первой же разведке этот грот, расположенный у подножия высокого обрыва из кристаллического известняка, показался мне весьма интересным.

На другой день с геологическим молотком у пояса и тесаком в руке я протиснулся в довольно узкое отверстие, загроможденное большими глыбами. Грот оказался замечательным, и я усердно исследовал все его закоулки, обливаясь потом от сильной жары.

Накануне я заметил, что в стенах кое-где вкраплены кристаллические минералы, которые я принял тогда за корунды, то есть за нечистые сапфиры [4]. Но взять геологические образцы по всем правилам было практически невозможно, и я с большим волнением осматривал стены и основание.

Вдруг я наткнулся на стену, изрытую выемками, и мной овладела "золотая лихорадка". Полными пригоршнями я набирал предполагаемые корунды, и, хотя среди них не нашлось ни одного камня безукоризненной чистоты, я был в высшей степени доволен. Ведь самым важным для меня были не сапфиры, а подтверждение моей теории, моей идеи.

Эта идея весьма проста: состав подземных осадков не что иное, как отражение минералогического характера, во-первых, горных пород, образующих бассейны склонов выше гротов, а во-вторых, пород, образующих сами полости. Это означает, как показали мои работы по подземной геологии, что некоторые гроты могут превращаться в "ловушки" для отложений и содержать полезные минералы и руды, которые могут образовывать настоящие жилы.