Такой я видел Индию - Алаев Леонид Борисович. Страница 36

Однажды в Пуне меня принимал профессор Потдар — один из ведущих историков, глава исторического факультета, а в то время еще и вице-канцлер (что соответствует нашему ректору) университета.

Меня попросили немного подождать.

— Профессор в ванной, — почтительно объяснили мне.

Вскоре он появился — плотный старик с приятной улыбкой, весь перепачканный охрой. Он, оказывается, молился и по обычаю мазал лоб краской. То ли он торопился, чтобы не заставлять меня долго ждать, то ли в ванной не было зеркала, только краска легла неровными мазками, захватив лоб, уши и даже типично профессорское головатое темя. У меня создалось впечатление, возможно обманчивое, что профессор в этот раз особенно усердно молился, ведь он готовился принять заведомого атеиста.

Мы потом виделись с профессором Потдаром неоднократно. Он интересный собеседник, живо реагирующий на все вопросы, включая политические, человек отнюдь не реакционных взглядов, с уважением относящийся к нашей стране. И я всегда замечал на его лбу тщательно обновленные охряные полосы.

В южноиндийском городе Мадурай ответственным за мой прием был инспектор народного образования, по-нашему говоря, — заведующий гороно. Организовал он мою программу идеально и был чрезвычайно внимателен. Я мотался целыми днями, осматривал знаменитый храм и не менее знаменитый город, встречался с преподавателями колледжа и деловыми людьми округа, посещал фабрики и школы. Но наиболее трудная часть рабочего дня наступала для меня после 9 часов вечера, когда мы удобно устраивались с инспектором в креслах и начинали нескончаемый разговор на тему: «Есть ли бог?»

Он исповедовал не индуизм, а христианство, но особого различия между Иисусом Христом и Шивой не делал. Все тысячи индуистских богов были для него так же реальны, как и Дева Мария. Мои контраргументы вызывали у него лишь одно — чувство глубочайшего искреннего изумления: возможно ли, что человек, производящий впечатление нормального, способен отрицать такую самоочевидную вещь, как божественное провидение.

Благодаря заботам инспектора я впервые попал на мыс Коморин — южную оконечность Индии. Он уговорил меня потерять почти два дня в пути, чтобы провести одну ночь на мысе, увидеть закат и восход солнца. И надо сказать, я был вознагражден, красота моря, солнца, песка и скал меня потрясла.

Не мог я, конечно, уехать оттуда, не искупавшись в водах трех морей, которые, по утверждению индийцев, здесь сливаются: Аравийского моря, Бенгальского залива и Индийского океана. Там есть бассейн с морской водой и еще естественное озерцо — небольшая лужа, отделенная от бурных валов грядой скал. Помокнув немного в этой луже, я не вытерпел и решил пробраться через скалы в собственно океан. Моя попытка окончилась плачевно: очередной вал приподнял меня и проволок по скале. В результате я ободрал кожу, главным образом на руке.

Была страшна не боль, а сознание опасности. Это произошло в первое мое посещение Индии, когда она представлялась мне привлекательной, но полной коварства. Меня пугала мысль о заражении крови, а потом о безвестной могилке в земле Тамилнада.

Но все это я рассказываю не для пробуждения сочувствия у читателей. Случай оказался интересным совсем в другом отношении. Дело в том, что мыс Коморин, как и многие другие города и районы в Индии, — место священное. Здесь владычествует богиня Каньякумари, чей храм с красно-белыми полосатыми стенами расположен в ста метрах от воды.

Когда я вечером того же дня, измученный жарой и болью в руке, добрался до Мадурай, я встретил своего знакомого инспектора образования и сказал ему: «Вы были правы. Вот я не верил в бога, и Каньякумари меня покарала». Он понял шутку и засмеялся, но в его смехе было меньше веселья, чем благоговейного трепета и немного, совсем немного злорадства. А может быть, и вправду покарала?

В Алигархский мусульманский университет я попал во время рамазана — месяца поста у мусульман. В это время они могут есть только ночью, пока нет солнца. На всех видных местах висел приказ вице-канцлера, в котором извещалось, что буфеты и столовые на территории университета должны быть закрыты, пока не зайдет солнце. Время захода устанавливалось ежедневно, и студенты оповещались об этом сиреной. Хотя университет «мусульманский», не все студенты и преподаватели в нем мусульмане, однако приказ ректора был обязательным для всех. Я познакомился с ним поздно, а до того успел совершить неловкость.

Однажды ректор пригласил нас, участников семинара, на чай. Время, назначенное для приема, 17.28, показалось мне странным. Может быть, две минуты дается на сбор гостей? Мы расположились за столами, уставленными чашками, чайниками, печеньем и пирожками, чуть раньше срока. Присутствовавшие оживленно беседовали, но не притрагивались к угощению. Увлеченный разговором, я рассеянно взял пирожок и надкусил его. Тут же я услышал испуганный шепот товарища:

— Что вы делаете? Сейчас есть нельзя!

Тогда только я вспомнил, что рамазан, что едят с заходом солнца и т.д. Пришлось положить пирожок на место. Впрочем, вскоре прозвучала сирена, все задвигались, стали наливать друг другу чай...

В Майсуре я работал в оффисе, занимающемся исследованием и публикацией материалов эпиграфики — безмолвных свидетелей прошлых эпох. Штат учреждения был невелик, но составлен из блестящих специалистов в области хронологии, лексикографии и палеографии основных языков Индии. Многим из них я чрезвычайно признателен за помощь в интерпретации надписей, в разъяснении терминов. Однажды я решил обратиться к специалисту по надписям на языке телугу мистеру Мурти. Его нет, сказали мне, он поехал совершить паломничество. Оказывается, в его семье что-то случилось, и он дал обет — если все обойдется, совершить паломничество в Тирупати, к знаменитому храму в Андхре.

Через несколько дней я его увидел. Он сидел за столом, обложенный, как всегда, фолиантами, маленький и незаметный, но на голове его красовался огромный коричневый берет.

Я позволил себе бестактность и спросил, почему он сидит в берете.

Он улыбнулся, снял берет и, показал мне абсолютно голый череп.

— Вы же знаете, я совершал паломничество. А в Тирупати такой порядок: каждый посетитель, прежде чем переступить порог храма, должен побриться наголо. Это первое, самое маленькое, жертвоприношение. Потом уже можно жертвовать деньги или вещи.

У меня не хватило смелости спросить его, человека явно небогатого, сколько же он пожертвовал храму, но он сам с восторгом сообщил мне, что ежедневный доход храма Тирупати от жертвоприношений равен 100 тысячам рупий.

Меня эта цифра поразила, и когда я повторил ее, в голосе моем звучало, видимо, такое изумление, что присутствовавшие при разговоре сотрудники сочли нужным разъяснить:

— Но ведь почти все эти деньги идут на благотворительные цели — на милостыню беднякам, на финансирование школ. Храмовые власти даже основали собственный университет, где исследуются важные проблемы по истории и культуре Индии.

Храм в Тирупати очень популярен. Ежедневно его посещают тысячи паломников, и среди них не только профессиональные святые, но и самые обыкновенные крестьяне, рабочие, клерки и интеллигенция. Для них подаются специальные поезда, билеты на которые стоят дешевле, их размещают в недорогих домах для приезжих. Дело паломничества поставлено на широкую ногу.

Я не был в Тирупати, но однажды проезжал мимо. И хотя наш поезд был обычным экспрессом Мадрас — Пуна, состав пассажиров в Тирупати почти полностью обновился, как будто было два поезда — один Мадрас — Тирупати, а другой — Тирупати — Пуна.

Таких святых мест в Индии очень много, но крупнейшим и наиболее посещаемым является, конечно, Варанаси, город, представляющий собой, если можно так сказать, концентрированное выражение не просто индуистской религии, а индийской религиозности вообще. Помимо индуистских храмов, здесь есть и мечети, и соборы, и сикхские гурдвары, и памятники некогда господствовавшего буддизма.

Архитектура подавляющего большинства этих сооружений не заслуживает внимания. Исключение составляет знаменитая буддийская ступа в Сарнатхе — гигантский каменный овал, искрошенный по бокам временем, но спокойный и величественный.