Урман - Чешко Федор Федорович. Страница 22

Боги пресветлые, светлые и остальные! Неужто Зван Огнелюб тоже занят дурными поисками?!

— Вот ты и придумал ответ на все свои недоуменья, — усмешливо хмыкнул Зван.

Он заинтересованно оглядел вытянувшееся Кудеславово лицо, пожал плечами:

— Чего таращишься, ровно сом на портки? Велик ли труд дознаться про твои мысли, коль они у тебя на роже ясней ясного изображаются?

Задергался, захрипел валяющийся на земле парень, и усмешливость мгновенно сгинула из Огнелюбовых глаз.

— Отходит… — Глава кователей склонился было над бесталанным мальцом, но тут же вновь выпрямился и хмуро зыркнул на Кудеслава: — Как же это ты?.. Смекаю, вряд ли бы единственный во племени обладатель ратных припасов раздавал их в чужие руки; стало быть, ты и есть он… Так как же ты, Мечник, сподобился оплошать? А?

Мечник заспешил с объяснениями — и как именно сподобился, и что этому предшествовало. Впрочем, его россказни Звану требовались меньше, чем, к примеру, лягве копыта.

— Все то мне ведомо, — буркнул Зван, досадливо отмахиваясь от Кудеславовой скороговорки. — И крик я расслышал, и беготню… Жаль только, не достало прыти раньше тебя подоспеть. — Он вдруг вздохнул как-то совершенно по-бабьи. — Эх ты, Мечник — голова-с-плечник… Ты небось умным себя почитаешь, а тех, которые в Купалову Ночь папоротниковые цветьи выискивают, мнишь дурнями… А не заведи сюда такие вот розыски меня, дурня, кто б твою умную голову выручил? Эх-хе, истрачивай теперь из-за тебя…

Кудеслав мгновенно стряхнул почтительность и ощетинился:

— Нечего из-за меня истрачиваться! Что сам заслужил, то и…

— Цыть!

Окрик этот был так внезапен, так непростительно, невыносимо обиден, что Мечник захлебнулся воздухом и действительно смолк.

А Огнелюб, буравя ледяным взглядом его зрачки, цедил:

— Кто чего перед родом заслужил — то не тебе судить! То в иноразье даже самому роду не может быть ведомо!

Потом Зван отвернулся, обмяк, сказал устало:

— И вообще… Я это не только тебя ради. И не столько тебя ради, сколько… Э, да ну тебя!

Закряхтев по-стариковски (уж очень по-стариковски, нарочито, притворно), Огнелюб опустился на колени близ парня, трудно домучивающего остатние свои мгновеньица.

— А ты… — ковательский глава полоснул скупым досадливым взглядом топчущегося рядом Мечника, — ты, право слово, шел бы отсель! Все, что мог, ты тут уж содеял, теперь мой черед.

Кудеслав неуверенно отступил на пару шагов и остановился. Очень ему хотелось вызнать, какую участь готовит Зван нечаянному упокойнику. Прятать собирается, что ли? Но ведь, во-первых, напрасное это дело, а во-вторых, дело это напрасное совершенно, поскольку железноголовый Мечник Урман нынче же повинится перед Яромиром, — неужто мудрому кователю то невдомек?!

Проще всего было бы в открытую спросить Огнелюба, что тот затеял, но спросить не поворачивался язык.

А ноги отказывались уйти.

Ну вот с чего, в конце-то концов, ты вообразил, будто Зван намерен тебя выручать?! Мало ли какое действо может затеять кователь? Вспомни только, что о них, кователях, рассказывают… Над мертвыми они якобы изгаляются по-злому — всякие места вырезают для ковательских снадобий, жир вытапливают… А ну как и Огнелюб?..

— Ты еще здесь?! — Старый кузнец уж вовсе освирепело зыркнул на Мечника, но вдруг улыбнулся: — Хочешь, чтоб провины твоей перед родом вовсе не стало? Хочешь? А и ступай тогда прочь. Пойди хоть к кострам, полюбуйся праздничным действом — оно тебе нынче кстати.

— Не видал я, что ли?.. — начал было Кудеслав, но Зван, вновь раздражась, оборвал его:

— Сказано, полюбуйся! Ишь, каков строптивец… — Кователь опять сгорбился над умирающим; речь Званова перелилась в малоразборчивую скороговорку: — Ты новым, новым глазом всмотрись! И запомни… Люди не верят беспричинно, да вот беда: издавняя крепкая вера зачастую сама же увечит свою доподлинную суть. Вот как с папоротниковыми цветьями… Чего только про них не брешут: и похоронки-клады сокровенные они-де указывают, и желанья-де исполняют… А правда вроде бы рядом, но вроде и далеченько от той брехни. И слышь, — Зван примолк на мгновенье, со свистом втянул воздух сквозь сжатые зубы, — уж сделай такую милость, помалкивай про нынешние дела… ну, про свой оплошный удар. Уразумел? Не ради себя, так хоть ради этого вот юнца. Сам же знаешь, каково быть не как все.

Ни бельмеса не понял Мечник из слов велемудрого кователя-колдуна (разве что его, Мечника, только-только успевшего вспомянуть жуткие байки о ковательских чародействах, так и передернуло от слов «всмотрись новым глазом»). Впрочем, Кудеслав остерегся гневить Звана расспросами или — тем более! — спорами, а потому покорно наладился уходить. Наладился, но не успел.

Ни колен, ни сгорбленной спины не разгибая, Огнелюб вдруг сказал:

— Допрежь ухода покажи-ка меч.

— Я? — растерянно переспросил Кудеслав, берясь за мечевую рукоять.

— Нет, вот он. — Огнелюб дернул бородкой, указывая на лежащего парня.

По всем творящимся делам Кудеслав напрочь потерял способность разуметь шутки, но еще не готов был поверить, что Зван действительно обращался к мертвому (кажется, уже не «почти», а окончательно мертвому) сопляку.

По-прежнему не вставая с колен, кователь вроде бы мельком обмакнул взор в зарезвившиеся на оголенном клинке струйчатые лунные блики.

— Зачем тебе?.. — начал было Мечник, но Зван перебил его отрывистым и хлестким, словно пощечина, словечком: «Поймешь!»

И тут же добавил, явно торопясь переломить Кудеславовы мысли на другое:

— Что же до цветущего папоротника да того, в какую даль я забрел от слободских угодий, то ищут не там, где ближе, а там, где есть. Запомни. И проваливай, слышишь?!

Да, Мечник слышал и отнюдь не собирался артачиться. Он только крохотный осколок мига промедлил: глянул на заклякшего, сделавшегося не по-живому плоским недоросля, убедился, что любое, даже самое распречародейственное, знахарство тут уже безнадежно опоздало…

А потом…

И на дюжину шагов не успел Кудеслав отойти, как раздавшийся позади плаксивый полустон-полувсхлип вынудил его оглянуться.

Парень, всего мгновенье назад казавшийся мертвым окончательно и безвозвратно, теперь дергался в попытках встать.

А в руке сутулящегося над ним кователя-колдуна темнело нечто, весьма похожее на лист папоротника.

А на самом кончике этого листа мерцала теплая зеленоватая звездочка.

Всласть поразмыслить о разных странностях — и когдатошних, и нынешних — Кудеславу не удалось.

Конечно же, родовые старшины пожелали видеть его меж собой вовсе не потому, что признали равным. Нет, старики сошлись размыслить о важных делах, а Мечник, окоротивший медведя-людоеда, понадобился им затем же, зачем и сладкая медовуха да лакомая снедь (Кудеслав успел разглядеть на столе даже хлеб — об этой-то поре!). Конечно, о давешней схватке с медведем мог бы поведать и Белоконь, но рассказ об удаче — заслуженная награда самому победителю. Будь она трижды по три раза неладна, награда эта; уж Кудеслав бы без нее как-нибудь перебился. Знай он, для чего зовут, нипочем не пошел бы…

А ведь мог бы заранее догадаться, если б дал себе труд раскинуть умом. Со времени его возвращения в род старики лишь однажды спрашивали да слушались советов Мечника — во время распри с мордвой. Если б, кстати сказать, слушались не только «во время», но и «до», сложились бы тогдашние дела по-иному и с куда меньшим уроном. Но и в том, что отбились, что душу каждого из погибших родовичей утешили смертями по меньшей мере двоих врагов, — во всем этом Кудеславова заслуга едва ли не главная. Впрочем, про то нынче и вспоминает, похоже, один только Кудеслав. Правда, кое-кто из почтенных (Шалай, к примеру… Божен… да и Яромир с Белоконем) взяли было себе за обычай при каждом удобном случае выспрашивать Мечника: как, дескать, поступил бы доподлинный воин в таких или этаких обстоятельствах? Но подобные расспросы то ли наскучили вопрошателям, то ли… В общем, давненько уже их не случалось, этих расспросов.