Капитан Сорви-голова. Возвращение - Лагун Павел Адамович. Страница 22

Заместитель начальника лагеря лейтенант Генри Ньюмен только что приступил к ужину в своей комнате, расположенной в здании комендатуры. Ему подали ростбиф с бататом и помидорный салат, приправленный сладким перцем и луком. На закуску на столе стоял голландский сыр и рыбные консервы. Для бодрости духа в центре красовалась уже начатая бутылка шотландского виски и кувшин апельсинового сока. Все скромно, по?спартански. Ньюмен был достаточно молод: ему не исполнилось и двадцати пяти лет, и своим недавним назначением он поначалу очень гордился. Пока не стал жить в пределах лагеря. И тогда он каждый вечер стал прикладываться к спиртному. Сейчас, после почти полугода службы на этом посту, необходима уже почти целая бутылка. Иначе нервы не выдержат ежедневно наблюдать за происходящим здесь. С другой стороны, он понимал, что начинает спиваться. Но он все?таки человек, а не бесчувственный чурбан, каким являлся сам начальник Джон Бедфорд. Того ничего не трогало. А он не мог на весь этот кошмар спокойно смотреть. Дети и женщины в лагере мерли, словно мухи. Похоронная команда не успевала копать новые могилы. И неудивительно. Кормили буров тухлой маисовой похлебкой и черствым хлебом. И всего лишь раз в сутки. От такой, с позволения сказать "пищи" загнется и здоровый мужчина, а не то что слабые женщины и дети. Все до двух лет вымерли поголовно. Но, как говаривал главнокомандующий лорд Китченер: "Лагеря – это не место для отдыха. Они созданы для того, чтобы враг сдался". Но буры что?то сдаваться пока не собираются. То в одном месте нападут, то в другом. А командование держит в Блюмфонтейне целую дивизию: ждет, когда Девет придет лагерь освобождать. Только он, конечно, не придет. У него тоже разведка работает будь здоров. Да и куда потом с женщинами и детьми? Так что напрасно они там сидят в полной боеготовности и вызывают каждую неделю Бедфорда на доклад. Вот и сегодня он уехал. Вернется только поутру, а может и к ленчу. Как не хочется делать утренний осмотр. Даже формально. Не пойдет он в этот клоповник. Так какую?нибудь заразу подцепить недолго. Чувствует, напьется он сегодня. В одиночку. И гость куда?то пропал. Видно, опять допрашивает. Неприятный тип, даже отвратительный. Сидеть с ним за одним столом? Нет уж, лучше бы скорее уезжал. И он следом за ним напишет рапорт. Подальше отсюда. Хоть в действующие войска. Ньюмен дрожащей рукой налил почти до краев стакан виски и, расплескивая содержимое по подбородку и столу, влил в себя огненную жидкость, запив ее из другого стакана апельсиновым соком. Сыр был съеден наполовину после первого "захода". Ньюмен дожевал остатки. В голову ударила волна опьянения. Мысли стали путаться и обрываться, как хвосты у ящериц. Нужно было приниматься за ростбиф. Но тут сквозь пелену и гул опьянения донесся далекий собачий лай, хотя сторожевые собаки находились совсем близко: в шагах двадцати рядом с воротами. Может, Бедфорд возвратился? На ночь глядя. В дверь комнаты постучали. Вошел дежурный сержант Фибс. Он щелкнул каблуками своих сапог: – Сэр! К вам двое офицеров. Предъявили документы с подписями самого Милнера и Родса. Я думаю, важные чины. "Инспекция", – промелькнула в затуманенной голове Ньюмена паническая мысль. А он вдрызг пьяный. Выгонят со службы. Ну и пусть! Он сам хотел уходить. Теперь будет конкретный повод.

– Пусть заходят, – махнул он рукой Фибсу. И, когда тот скрылся за дверью, стал прикуривать сигару от керосиновой лампы, забыв откусить кончик. В тот момент, когда сигара все же была раскурена, вошли двое офицеров в широкополых шляпах. Отдали честь. Оба высокие. Один совсем молодой, а другой – лет за сорок. Но молодой, очевидно, был главнее. Он сделал шаг вперед и, говоря с легким акцентом, спросил:

– Вы – начальник лагеря?

– Я его заместитель, – держась одной рукой за край стола, с трудом ответил Ньюмен. – Начальник в отъезде.

– Я ? офицер по особым поручениям премьер?министра Капской колонии сэра Милнера, капитан Роберт Смит. Это мой помощник, лейтенант Питер Логан. Вот мое удостоверение и предписание о передаче нам известной вам заключенной с особым статусом для дальнейшего препровождения ее в Преторию к фельдмаршалу лорду Китченеру. Роберт Смит протянул Ньюмену две аккуратно сложенные бумажки. Тот дрожащими руками развернул одну из них. Буквы заплясали перед глазами. Прочесть лейтенант Ньюмен ничего не смог и вернул документы, слегка при этом пошатнувшись.

– Распорядитесь сопроводить нас туда, – сказал капитан, засовывая бумажки в портмоне.

– Фибс! – закричал Ньюмен и снова пошатнулся. В глазах у него двоилось. Вошел и вытянулся во фрунт Фибс. – Проводи господ офицеров к этой… переодетой девке. Они ее забирают с собой. Фибс, а следом за ним офицеры скрылись за дверью. Ньюмен облегченно вздохнул и сел на стул, едва не промахнувшись. "Слава богу, не инспекция", – подумал он, наливая в стакан из бутылки остатки виски… Капитан Сорви?голова и Пиит Логаан вышли за сержантом Фибсом на территорию концентрационного лагеря. Лагерь был огорожен двумя рядами колючей проволоки, между которыми бегали свирепые псы. Над лагерем стоял многоголосый собачий лай. Часовые сидели в будках через каждые сто метров возле пулеметов, направленных стволами внутрь территории. Наверное, боялись побегов истощенных женщин и детей. Этот лагерь был самым крупным в Оранжевой республике. В нем заточили более четырех тысяч человек. Остальные четырнадцать были меньшей концентрации: по полторы?две тысячи. Пламенеющий закат лег на крыши нескольких десятков бараков, сколоченных кое?как из гнилых досок, совершенно не подогнанных друг к другу. В некоторых местах щели оказались величиной с палец, а то и больше. Но сейчас еще лето, а как же здесь жить зимой во время пронзительного ветра и холода? Или англичане надеются, что к этому времени никто уже не доживет?

Едва они вступили на грязную пыльную дорожку, ведущую вглубь лагеря, как из черного провала дверной прорези ближайшего барака показались двое солдат, волочащих за ноги труп молодой женщины. Голова ее со спутанными волосами бессильно болталась по запыленной красноватой земле. Длинная юбка задралась выше колен. Солдаты тащили мертвую женщину, как куль с мукой, вдоль барака и скрылись за углом. Жану Грандье стало не по себе. Муть давящим комом подкатилась к горлу. Жан даже остановился. Он взглянул на Логаана. У того побледнело лицо и сжались кулаки.

– Что, первый раз такое видите? – немного фамильярно спросил сержант Фибс. – Их тут каждый день по десятку подыхает, а то и больше. Закапывать устаем… – Молчать! – заорал на него Логаан, хватаясь за кобуру. Сорви?голова толкнул его в бок. Пиит опомнился и опустил руку. Они пошли дальше, следом за сержантом, который несколько раз опасливо оглянулся на Логаана. За вторым бараком в жухлой пыльной траве сидело несколько детишек лет 6–7 в грязной порванной одежде, исхудалых, со вспученными животами. Они испуганно взглянули на военных и хотели уползти в дверь. Но Логаан подойдя ближе, из вещевого мешка, который он нес с собой, стал раздавать им галеты. Дети сначала боязливо смотрели на печенье, а потом протянули к нему грязные ручонки. А одна девочка, хорошенькая и белокурая, даже сделала неумелый реверанс.

– Спасибо, господин офицер, – тихо пробормотала она, – мы очень кушать хотим. В глазах у Пиита Логаана стояли слезы. Он отдал детям все, что было у него в мешке. Сержант Фибс не посмел ничего сказать. Жан Грандье прекрасно понимал умом, что Пиит ведет себя неосторожно, но сердце его так же сжималось от гнева, боли и сострадания к невинным беспомощным детям, которых цивилизованные варвары лишили домов, уютных мягких постелей, согнали, как скот в один хлев, и морят голодом, чтобы их отцы и старшие братья перестали сопротивляться нашествию этих бандитов на родную землю. Они зашли в третий по счету барак. Сразу же в ноздри пахнуло смрадом. Даже широкие щели в досках не могли его развеять. Почти в полной темноте на двухъярусных нарах сидели и лежали вповалку десятки женщин всех возрастов. Здесь же копошились дети. Совсем маленькие, лет трех?четырех, сидели на руках матерей. Отовсюду раздавался сдавленный детский плач, успокаивающие женские голоса. В дальнем углу барака пели тихую протяжную песню. Слышался надрывный кашель и горестный стон. Видно, кто?то умер.