Дикари - Мож Роже. Страница 8

Сулла продолжал ехать рядом с повозкой, ничего не отвечая, потом он внезапно сказал:

– Ты ошибаешься. Я не думал об этом. Но теперь мне понятно, в чем заключен твой интерес, и ты имеешь право защищать его, как считаешь нужным... А сколько будет стоить малышка, когда станет такой, как ты мечтаешь?

– В Риме, если ее с умом продать сводне в возрасте семнадцати лет, – десять тысяч сестерциев. Может быть, пятнадцать, если приглянется какому?нибудь шестидесятилетнему толстосуму. Многие в этом возрасте нуждаются в молоденьких, способных разбудить в них то, что ослабевает с возрастом...

Мемнон захохотал, откинувшись на кожаные подушки. Сулла дал ему время посмеяться, а потом прервал:

– Согласен на десять тысяч.

Он произнес это бесстрастным тоном, в глубине души называя себя глупцом. Десять тысяч сестерциев за эту маленькую дурочку! Снова к нему пришло ощущение того, что ему надоела жизнь зажиточного земледельца и что он был готов выкинуть невесть что, лишь бы развеять свою тоску.

Мемнон больше не смеялся. Он остановил на галле изумленный взгляд.

– Это несерьезно, – бросил он.

– Совершенно верно, – иронически согласился Сулла. – Но что сказано, то сказано.

Мемнон недовольно пожал плечами:

– Ничего не было сказано! Я сказал тебе вначале только то, что не хочу ее продавать. Я хочу оставить малышку для себя, если уж хочешь знать все. Этой ночью, когда я приеду к себе во Вьенну, я прикажу ее хорошенько отмыть, чтобы отбить куриный и овечий запахи, и тогда я займусь ею... – Он подождал некоторое время, потом перешел на деловой тон, на этот раз без всяких шуток: – Только не она. Если ты хочешь другую девушку, скажи мне какую, и я назначу умеренную цену.

– Спасибо, – сказал Сулла. – Но меня интересует именно она.

Они продолжали двигаться рядом. Грек первым нарушил молчание.

– Послушай! – сказал он. – Если малышка задела тебя за живое, то могу кое?что предложить. Я велю остановить повозку и выйду из нее; ее к тебе приведут, вы подниметесь внутрь. А ты дашь мне тысячу сестерциев и лишишь ее девственности. Я оставлю тебя с ней на полчаса. Так ты получишь все, чего хотел, и не будешь ни о чем жалеть. Что до меня, то этот момент мне неинтересен. Предпочитаю, чтобы кто?нибудь другой потрудился до меня, я люблю ходить по проторенной дорожке. Честное предложение, не так ли? Если у тебя нет с собой денег – не важно. Ты подпишешь мне дощечку. У тебя конечно же есть банкир во Вьенне, как у всех в этой дыре? Скажи, ты согласен, крестьянин? – игриво заключил он.

– Согласен, – сказал Сулла. – А теперь пошел ты к черту.

Галл бросил это жестким голосом, и его слова прозвучали как пощечина.

– Ну?ка! Потише! – воскликнул Мемнон. – Что это за манеры? Сам немытый – и туда же, других учить! За кого ты меня принимаешь? Ты знаешь, кто я во Вьенне и Лионе?

– Я очень хорошо знаю, кто ты и во Вьенне, и в Лионе, и в других местах, – спокойно сказал Сулла.

На секунду он почувствовал, как ярость поднимается в нем, но призвал на помощь все свое хладнокровие. Бедная девчушка плакала, потому что не хотела разлучаться с манами[9] своих родителей!

Грек открыл было рот, чтобы возразить, но Сулла перебил его:

– Я знаю также, чем ты занимаешься помимо рабов...

– Следи за своими словами, мужлан! – закричал тот. – Я подам на тебя жалобу претору[10] Вьенны, если ты будешь меня оскорблять!

– Я тебя оскорбил?

– Ты собираешься это сделать! Я честный торговец и нахожусь под защитой всех патрициев области, которые являются моими клиентами, а то и просто должниками! Если ты скажешь еще одно слово в присутствии моего секретаря, то я возьму его в свидетели против твоих клеветнических обвинений, и тебя приговорят к выплате крупного штрафа!

Сулла покачал головой:

– Будет лучше, если твой секретарь выйдет отсюда. По крайней мере, он не будет в курсе всех твоих незаконных и нечестных делишек...

– Берегись, крестьянин! – пригрозил Мемнон. Грек вдруг замолчал, подумал мгновение и приказал рабу: – Спускайся, болван! Дай мне поговорить с этим грубияном. Давай, пошел! И не отходи больше двадцати шагов от повозки...

– Так?то лучше, – сказал Сулла. – Ты становишься благоразумным!

Раб?секретарь спрыгнул с повозки и пошел по дороге на достаточном расстоянии. Галл начал:

– В день июньских календ[11] ты купил двадцать три быка с бойни, которые были украдены неделей раньше из окрестностей Отена. Ты перепродал их гельвету, который занимается такого рода сделками в Лугдунуме.

– Очень хорошо, – произнес толстый грек. – Не стесняйся... Только сперва докажи!

– Это просто, – лаконично продолжил Сулла. – Ты переправил их следующей же ночью на пароме через Рону, около Бибракты...[12]

– Ты что, был там? – ухмыльнулся Мемнон.

– Не я, но один из моих бывших солдат.

– Бывших солдат? Ты служишь в армии? – забеспокоился толстый работорговец, который теперь понял, что недооценил того, кого назвал мужланом.

– Да, служил. Теперь нет. Ты дал двести пятьдесят сестерциев перевозчику, чтобы он переправил быков и забыл о том, что сделал...

– Это все? – раздраженно заныл грек.

– Нет, – сказал Сулла. – Теперь о драгоценностях, украденных на вилле грека Деметриоса, твоего соотечественника, которые ты перекупил за пятую часть стоимости. Ты хорошо знал, откуда они. Затем ты отправил драгоценности в Рим, доверив все Вингатию, лодочнику, который довез их до Марселя. Там их погрузили на галеру, принадлежащую Страбону, торговцу вином из Нарбона...[13]

– Один из твоих бывших солдат, может быть, работает на судне у Вингатия? – с иронией спросил грек. Его отвислые щеки стали бледными и блестели от пота.

– Именно так.

– И сколько это будет мне стоить? – спросил торговец рабами охрипшим голосом.

– Девять тысяч семьсот сестерциев, – бросил Сулла.

– Стой! – закричал Мемнон вознице, который ехал на кореннике упряжки.

Тяжелый карпентум остановился по команде возницы.

Грек приподнялся на четвереньках с подушек и достал из?под блузы ключ, висевший на жирной шее. Этим ключом он открыл ящичек, который, как увидел Сулла, был наполнен золотыми и серебряными монетами.

– Что ты делаешь? – поинтересовался галл, ехавший на лошади.

– Я хочу дать тебе то, о чем ты меня просил, и я надеюсь, что за такую цену я буду иметь удовольствие больше никогда тебя не видеть...

Толстые пальцы торговца пересчитали и уложили в столбик девять золотых монет, каждая в тысячу сестерциев.

– Для грека ты недостаточно умен, – пошутил Сулла. – Ты ничего не понял.

Тот смотрел на него, держа золото в руке и боясь нового подвоха от этого бывшего военного, который слишком много знал о нем.

– Я сказал, что это будет стоить тебе девять тысяч семьсот сестерциев, потому что только что я был готов заплатить тебе десять тысяч за девушку, но ты отказался. Теперь я покупаю ее за ту цену, которую ты дал Патроклу: за триста сестерциев, и ни монетой больше. Следовательно, ты только что потерял... десять тысяч, долой триста, и получается девять тысяч семьсот... – Сулла вынул кошелек из шевро, висевшего у него на поясе под блузой, достал три серебряные монеты по сто сестерциев каждая и бросил их греку. Они упали на кожаные подушки. – Позови своего секретаря, – отрывисто приказал бывший офицер, – и прикажи ему составить акт о продаже. Поторопись. День заканчивается, а мне завтра работать.

Склонившись над своими ящичками, грек недоверчиво глядел на галла.

– Ты так много знал обо мне и тем не менее был готов отдать за малышку десять тысяч? – удивился он.

Сулла с отвращением выплюнул веточку калины, которую он жевал все время, пока шел разговор, и которая успела превратиться в жвачку.

– Не люблю лезть в чужие дела, если только чужие не начинают интересоваться моими, – отрезал он.

* * *

Сулла посадил девочку на лошадь позади себя. Она положила свои руки ему на бедра, чтобы держаться. Иногда он чувствовал, как она прижимается к нему.