Когда риск - это жизнь! - Маури Карло. Страница 19

Они говорили: «Белые пришли издалека, чтобы услышать наше пение. Мы будем петь для них песни вплоть до захода солнца. Доставим им удовольствие».

И на заходе солнца я оказался свидетелем «корробори».

«Корробори» — это одновременно и танец, и музыка, и пение, и священная церемония. Музыку сопровождает танец, изображающий сцены из повседневной жизни, охоты либо передающий содержание легенд. Многие «корробори» и по сей день сохраняются в тайне от белых и исполняются лишь в определенные периоды на особых священных участках земли. Их тайна ревностно охраняется старейшинами племени. Рассказывают, что одного молодого пинтуби убили за то, что он поведал какие-то подробности белому ученому. Поэтому многие обычаи и ритуалы пинтуби обречены на вымирание вместе с их цивилизацией.

Перед началом «корробори» мужчины и женщины раскрашивают свои тела разноцветными пятнами и полосами. Наиболее характерный музыкальный инструмент — «диджериду»: длинный полый ствол дерева, в который музыкант дует, как в рог, извлекая глубокий, глухой звук, производящий большое впечатление. Другой музыкант при помощи пары чурок создает ритм. Сидящие вокруг женщины в такт музыке хлопают себя ладонями по сомкнутым бедрам. Дети с восторгом следят за танцем или носятся вокруг танцующих, поджигая кучи хвороста.

Прошу моего гида, одного из «прирученных дикарей», перевести мне содержание песнопений. Вот что они поют: «Оглянись, отец, — умоляет сын, подползая к старику на коленях. — Я твой сын. Прости меня за непослушание и не отворачивайся от меня»; «Поднимается мужчина на высокую гору, а там — мед, гора ему говорит: „Здесь много меда. Съешь его весь и останься со мной“; но женщины говорят мужчине: „Возьми весь мед и вместе с ним возвращайся домой.“; „Каньептар — песчаный берег моря. Громы и молнии испугали детей. Тогда все мужчины собрались вместе и запели, чтобы почувствовать свое единство“».

Разделенные на семейные ячейки, аборигены в поисках пищи на земле и на растениях преодолевают ежедневно десятки километров. Но земля пустынна. Есть нечего, не хватает воды. Они питаются кореньями, червями, змеями, мышами. Необходимость поиска пищи обостряет в них наблюдательность. Любой след, малейшее пятнышко на песке служат им указующей строкой, в которой они прочитывают, какая будет погода, есть ли поблизости вода, прошел ли тут зверь или человек.

Даже полиция белых австралийцев пользуется «блэк трэкерс» — «черными сыщиками», то есть аборигенами, для розыска скрывающихся преступников, а также путников, заблудившихся в пустыне. Способность аборигенов ориентироваться на местности — «лучше всякого компаса», так сказал мне один полицейский.

Вместе с несколькими пинтуби я отправлюсь на поиски пищи.

Идем к западу. Меня немилосердно жжет солнце. Пока мы ничего не обнаружили — ни одного кенгуру, ни одной змеи. И все же пинтуби не теряют терпения. Думается, умение терпеть — их главная отличительная особенность. Далеко обходят они какой-то заброшенный оазис: здесь смерть унесла одну из их невест.

Наконец они останавливаются и раскапывают песок, пользуясь лишь деревянными орудиями. Вытаскивают из норы несколько мышей — прекрасный ужин. Один из аборигенов несет с собой постоянно тлеющую головешку, чтобы в любой момомент разжечь огонь.

Неожиданно кто-то из них замечает какой-то особый куст. Все подбегают к кусту, принимаются с энтузиазмом копать, вырывают из земли корни и вытаскивают из-под них белых жирных червей, которых немедленно принимаются с наслаждением сосать. Черви напоминают шелковые коконы. Мне тоже предлагают одного, но я не настолько голоден, чтобы разделить с ними удовольствие. Покрытый чешуей цивилизации, я гляжу, как они это делают, и завидую их здоровому аппетиту.

Вечером мы возвращаемся в лагерь. Встречаю там женщин и малышей, которых уже видел утром, когда те с деревянными мисками выходили собирать семена сухой травы. Сейчас они заняты выпечкой хлеба. Раздробив семена двумя камнями, женщины кладут на тлеющие угли костра мышей, а вместе с ними и тесто, сделанное без всяких дрожжей, без соли; тесто не имеет никакого вкуса, оно пахнет золой и песком, благодаря которым в организм пинтуби попадают и минералы. Я же, укрывшись в своей палатке, питаюсь совершенно другими продуктами: консервированными, стерилизованными, вкусными. Но если бы я родился и вырос среди этих людей и был бы одним из них, то преспокойно жевал бы червей, змей, коренья, отдающий золой хлеб из семян и получил бы тот же результат — не умер бы с голоду.

После многодневных исканий я нашел бумеранг. Выхожу на охоту вместе с пинтуби, которые шагают медленно, неторопливо, и разглядываю их оружие: копья и разнообразные бумеранги. Посчастливится ли мне увидеть их в действии?

Прошагав полдня и порядком измучившись, наконец-то своими собственными глазами наблюдаю, как пользуются бумерангом в действительности. У себя дома в Италии я, помнится, невесть что воображал об этом оружии. Постигло ли меня разочарование? В какой-то мере да. Мне демонстрируют разнообразные типы бумерангов, но среди них только один, улетая, возвращается: легкий, словно игрушка, он годится, вероятно, лишь для охоты на птиц. Его запускают; бумеранг описывает круг в сотню метров и падает у ног метнувшего его охотника. Прочие бумеранги имеют более внушительный вид. Они тяжелее и острее. Ими пользуются для охоты на крупных животных. Благодаря своей форме дуги они стремительно вращаются в полете и набирают такую скорость, что могут снести голову человеку или же срезать на приличном расстоянии достаточно большое растение. С аэродинамической точки зрения бумеранг представляет собой совершенное оружие. Эти люди интуитивно пришли к результату, для достижения которого другим потребовались бы годы расчетов и исследований.

Мое путешествие по Австралии завершается возле Айерз-Рок, высящегося, словно монумент, посреди белесой пустыни Центральной Австралии. Это — наиболее странное геологическое образование континента: красная, обточенная ветром скала, которая под воздействием солнечных лучей то и дело меняет свою окраску. Ни один экспонат мира не продемонстрирует вам с такой достоверностью и в таком обнаженном виде историю Земли. Пещеры этой скалы, ее морщины наглядно свидетельствуют о течении времени.

Сегодня скала носит имя ее белого первооткрывателя, но для аборигенов она по-прежнему остается Уруру, что означает «храм». Я ходил вокруг нее и забирался в пещеры, где аборигены устраивали свои ритуалы. В каждой — алтарь. Есть пещера плодородия, пещера посвящения, пещера созерцания — с простыми, но выразительными наскальными рисунками.

По отвесным красным стенам поднимаюсь на Айерз-Рок. Добравшись до вершины, сажусь поглядеть на пустыню, которая теряется за горизонтом.

Вместе с сотнями окружающих меня туристов ожидаю заката. Мы приехали сюда полюбоваться Айерз-Рок — уже не храмом, а памятником природы, который охраняется законом о национальных парках и за посещение которого нужно платить деньги.

И вдруг все замолкают: Айерз-Рок, Уруру, будто огнем освещенная последними лучами солнца, превращается в то самое Нечто, становится той самой Силой, которой обладает лишь природа и перед лицом которой всякий человек подобен другому во всем, как и в смерти.

В этот самый момент я ощущаю, как наполняется и делается осязаемым «пространство времени», связав меня со всеми людьми, ушедшими и нынешними. Я — счастливый человек. Людям, сгрудившимся в городах, не хватает таких мгновений, ибо только они, думаю, в состоянии помочь нам распознать друг друга.

В церкви моего городка, в той ее части, что предназначена для мужчин, есть большая фреска. На ней изображено мученичество моего земляка, священника Джованни Мадзуккони, которого в 1855 году зарубили топором «дикари» Новой Гвинеи. Фреска рисует весьма драматичную картину: несчастный миссионер с бледным, исхудавшим лицом (он возведен в ранг святых за одно то, что явился в плен безоружным) окружен толпой темнокожих со зверскими лицами и страшными мускулистыми телами, заносящих над ним свои топоры.