Год собаки - Кац Джон. Страница 25

Он пожирал нас глазами, буквально впитывая все, что мы делаем, и, когда настала его очередь, удивил и Каролин, и меня. Обежав загон широким кругом, он остановился точно напротив меня — именно так, как хотела Каролин.

Каролин подала сигнал, я радостно завопил и захлопал в ладоши, и Девон снова повторил то же самое. Теперь я просто встал позади стада, махнул рукой и крикнул: «На место!» — и Дев поспешил занять свое место напротив меня.

Новая победа «команды Барби»! Однако после следующих двух или трех раундов Девон, кажется, заскучал. Он показал, что на это способен, но теперь самозабвение прошло, и на смену радостному возбуждению пришел страх что-нибудь сделать не так.

— На прошлой неделе я не могла сказать с уверенностью, получится ли у него что-нибудь, — заметила Каролин, когда мы вышли из загона. — Но теперь вижу, что из него может выйти хороший пастух — вопрос лишь в том, хочет ли этого он сам.

У Гомера подобных колебаний не было: Каролин подтвердила свое прежнее мнение: он — «звезда», у него настоящий талант к пастушьему делу, особенно удивительный, если учитывать его молодость.

Как и в предыдущий наш визит, все мы безумно устали, но были возбуждены и довольны — и все трое чувствовали, что в нашу жизнь вошло что-то важное.

Наши отношения изменились. Гомер не был больше робким маленьким щенком, которого любой может обидеть. Он — рабочая собака: в нем появилось уважение к себе, и Девон начал относиться к нему соответственно. Сам Девон в свою очередь больше не пытался «пасти» других собак и практически утратил интерес к машинам. Когда встречаешься с чем-то настоящим, пояснила Каролин, заменители тебя больше не интересуют.

Что же до меня самого, с радостным волнением и трепетом я следил за тем, как мои псы делают то, для чего предназначили их сотни лет племенного разведения, обучения и тренировок. Здесь, на залитом солнцем пастбище, передо мной разворачивались древние, как мир, сцены. После такого начинаешь относиться к своей собаке немного по-другому. Возможно, именно это имеют в виду люди, говорящие об особой связи между рабочей собакой и ее хозяином. Работая вместе, в одном загоне, понимаешь, какое глубокое взаимопонимание должно существовать между человеком и собакой, какое доверие к хозяину необходимо, чтобы по одному взмаху его руки прекратить преследование добычи, чтобы кидаться взад и вперед, повинуясь малейшим движениям его тела.

Но самым важным было для меня то, что я наконец выполнил обещание, данное Девону.

Солнце уже садилось за пенсильванские холмы, когда мы двинулись в обратный путь. Каролин помахала нам на прощание своим посохом, а верный Дейв попрощался с нами заливистым лаем. Наверное, он понимал, что мы сюда еще вернемся.

Я проехал вдоль ограды пастбища, чтобы мои ребята еще раз взглянули на овец.

— «Команда Барби», как же! — проворчал я, почесывая за ушами сперва одного, затем другого пса. — Молодцы, ребята. Я вами горжусь.

И Гомер и Девон заулыбались мне в ответ.

Постскриптум

Взошла луна и залила мою постель в горной хижине ослепительным холодным светом.

Я открыл глаза. Гомер сидел в изножье кровати и смотрел в окно на силуэты деревьев, качающих ветвями на ветру. На стенах и на одеяле плясали тени. Девон лежал рядом со мной; он тоже проснулся — и насторожился, пытаясь понять, что происходит.

Я никогда не пропускаю полнолуние в горах. Вот и сейчас встал, накинул халат поверх фланелевой пижамы, сунул босые ноги в тяжелые ботинки и вышел на вершину горы. В хижине было холодно, но, когда пронзительный ветер ударил мне в лицо, маленькая спальня показалась мне теплой и уютной.

Долина купалась в холодных лунных лучах, и на лужайках плясали смутные тени. Внизу лоскутным одеялом простирались поля и пастбища; кое-где, словно узелки вышивки, виднелись фермы и силосные башни. Если бы полнолуние бывало каждую ночь, я бы, наверное, переселился в горы.

Овчарки, чувствуя, что происходит что-то необычное, не бросились, по обыкновению, охотиться за барсуками. Они понимали: это не обычная прогулка — поэтому шли рядом со мной, ожидая, что же будет.

Луна огромным серебряным блюдом висела над землей. Порой ее лик заволакивали облака. Ветер пробирал меня до костей: зима никак не хотела уступать дорогу весне. Сейчас я завидовал собакам, их нечувствительности к погоде.

Я хлопнул в ладоши и двинулся вниз, в долину. Девон и Гомер ждали этого сигнала: они бросились бегом в открытое поле. Никого не преследовали, не играли, не гонялись друг за другом — просто бегали широкими кругами, наслаждаясь свежим воздухом, простором и собственной силой.

Сам того не сознавая, я остановился на любимом месте Джулиуса. Сегодня днем я развеял прах Джулиуса и Стенли на горе и в долине, некоторую его часть — на этом самом месте. Горсть праха Стенли я сохранил, чтобы развеять его над Баттенкиллом, где мой пес так любил плавать.

Дело в том, что я устал скорбеть. Слишком часто мне приходилось объяснять, где мои лабрадоры и что с ними произошло. Слишком часто я рассказывал об их болезнях и принимал соболезнования.

Вот почему сегодня я развеял их прах, смешав его, чтобы и после смерти лабрадоры оставались вместе. Потом сел на землю и несколько секунд провел в молчании. Овчарки, как всегда, прочли мои мысли. Девон интуитивно понимает, когда мне грустно; он поспешил ко мне и начал лизать мне щеки. Гомер, обычно мало интересующийся чужими переживаниями, тоже подошел и положил голову мне на колени. Я простился с Джулиусом и Стенли: все было сделано, все сказано и пора расстаться с мертвыми и жить дальше.

Год собаки подходил к концу.

Настала пора вернуться к нормальной жизни: больше времени уделять работе, друзьям, прочим моим обязанностям, которыми я в этом году так или иначе пренебрегал. Новые собаки, занятия с ними, скорбные раздумья об ушедших лабрадорах — все это отнимало слишком много времени и сил. Но настало время двигаться вперед.

Почти двенадцать месяцев прошло с тех пор, как в мою жизнь ворвался Девон. Мои псы были верны мне, а я — им. Мы выполнили все данные друг другу обещания. И мне не в чем себя упрекнуть.

Люди часто говорят, что не представляют, как можно, потеряв собаку, завести новую. Понимаю это чувство, но сам его не разделяю.

Когда наступит ужасный день и мне придется проститься с Девоном и Гомером — а это рано или поздно произойдет, ибо, увы, собачий век короче человеческого, — надеюсь, хромота не помешает мне поспешить в Ньюаркский аэропорт за новым четвероногим членом семьи.

И сейчас, сидя на пороге своей хижины в призрачном свете полной луны, я думал о том, что жизнь моя неразрывно связана с жизнью этих четырех псов. Вот двое из них носятся по лужайке, наслаждаясь своей молодостью и радуясь жизни. Вдруг Девон разворачивается, пристально смотрит на меня — и бросается ко мне.

Поняв, чего он хочет, я раскрываю ему объятия. Черно-белый клубок шерсти и мощных мускулов («самонаводящийся снаряд» — назвала его однажды моя дочь) с размаху бросается мне на грудь, лижет в обе щеки. К шкуре его прилипли веточки и сухие листья, огромные выразительные глаза блестят радостью и любовью.

Мы крепко обнимаемся под пронизывающим ветром. Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы — должно быть, от холода. А с лужайки недоуменно смотрит на нас удивленный этими внезапными «нежностями» Гомер.

Нас снова трое, и мы — одна команда. Но это объятие холодной лунной ночью на вершине горы только для нас двоих, для меня и Девона. Оба мы сражались за свою дружбу — и заслужили счастье.