Всем штормам назло - Врубель Владимир Абович. Страница 3

Его труды вскоре принесли важные для следствия результаты.

Выяснилось, что Орлов и Пахомова были любовниками. Вообще-то говоря, это была не новость. В крошечном городке, где от чужих глаз ничего не скроешь, все давно это знали. В неведении находились только Головнин, как человек новый в этих краях, и, разумеется, покойный муж.

Головнин затребовал от компании личное дело подпоручика Орлова. Российско-американская компания была непростой организацией. В число её акционеров входили особы императорской фамилии, руководило ею главное правление, прочно обосновавшееся в Петербурге, а непосредственные дела на местах вершили морские офицеры, в подчинении которых находился военный и гражданский люд, служивший в компании. Тяжелейшие условия быта в какой-то мере компенсировались высокими денежными окладами, ускоренной выслугой к пенсии и ещё рядом льгот, поэтому попасть туда служить было непросто. Особенно тщательно подбирались командиры компанейских судов. Только очень опытные и смелые мореходы могли плавать на маленьких парусниках в Беринговом и Охотском морях, где осенью свирепые штормы, зимой и весной льды, а летом туманы.

Дмитрию Ивановичу Орлову в ту пору было тридцать два. Несмотря на молодость, он считался прекрасным моряком и не просто хорошим, а талантливым штурманом и умелым командиром.

Его отец, канцелярист Ревельской таможни, когда сыну стукнуло 12, отдал мальчика в штурманское училище. Орлов закончил его одним из лучших. Служба началась сразу с дальних плаваний. Способного штурманёнка заметил знаменитый мореплаватель Фёдор Петрович Литке. Он взял его с собой в кругосветное плавание на шлюпе «Сенявин».

По возвращении в Кронштадт Орлова за отличие в службе досрочно произвели в прапорщики корпуса флотских штурманов, а к жалованью по высочайшей милости велено было доплачивать ежегодно 270 рублей, которые он получал по своему званию кондуктора во время плавания с Литке. Затем Дмитрий Орлов плавал в учебной эскадре под командованием Литке. Ему довелось ходить к берегам Исландии в качестве штурмана на фрегате «Анна».

Однако служба на Балтике, где плавали мало, а маршировали на плацу много, его не привлекала. Он попросился на службу в Российско-американскую компанию, с начальством которой познакомился во время плавания на «Сенявине». Литке дал своему воспитаннику прекрасную аттестацию, которую потом не раз подтверждали правители колоний, начиная с Ф. Врангеля. В компании он быстро делал карьеру, и вскоре уже командовал судном. Большое жалованье, перспектива продвижения по службе, престижное положение в местном обществе, личное дворянство по чину – словом, всё складывалось как нельзя лучше.

В Охотске Орлов сдавал для отправки в Иркутск дорогие меха, китовый ус, моржовые клыки и другие ценности, которыми загружал судно на Курильских островах или в Ново-Архангельске, а на обратном пути брал товары для колонии.

В 1835 году ему довелось зимовать в Охотске. Он хорошо играл на флейте и подружился с таким же любителем музыки стряпчим Борисом Васильевым. Подпоручик к тому же неплохо рисовал, ему даже заказывали картины. В общем, личностью он был незаурядной, нрава весёлого, и его приглашали на все вечеринки.

На одной из них жена исправника, Наталья Пахомова, встретилась взглядом с Дмитрием Орловым и словно утонула в его чёрных глазах. Орлов был очень хорош собой. И Наталья потеряла голову. Они стали тайно встречаться. Сначала это заметила прислуга, от которой пришлось откупаться вещами и деньгами. Затем Орлову и Пахомовой поневоле пришлось доверить свою тайну друзьям. Те помогали им устраивать свидания, передавали письма и записки.

Пахомова, у которой в предыдущие годы замужества не было детей, родила дочь, а затем сына. В Охотске поговаривали, что дети на редкость похожи на Орлова, с такими же чёрными глазами.

Комиссия стала разматывать дело, потянув за эту ниточку. Первой дала показания прислуга, заявив, что раньше лгала на следствии из-за угроз стряпчего Васильева. Появились сведения, что Орлов и Пахомова пытались отравить исправника. Головнин приказал арестовать Орлова и Васильева, как только они появятся в Охотске, и сообщил в Иркутск о подозрениях в отношении Пахомовой.

После зимовки на Курильских островах Орлов на «Уналашке» вернулся в Охотск, где 20 июня 1838 года был сразу же схвачен и посажен на гауптвахту. Кстати, на гауптвахте он узнал, что ему присвоено звание поручика.

Васильев, назначенный на вожделенную должность исправника, был арестован 18 августа на подъезде к Охотску. Наталью Пахомову арестовали в Иркутске раньше всех, 15 июня. Переписка по этому делу между Охотском и Иркутском пересылалась с нарочным казаком, причём по предписанию рачительного губернатора Пятницкого, великого взяточника и вора, за счёт виновных.

Арестованные от своей вины дружно отказались, а Орлов и Пахомова категорически отрицали какие-либо отношения, кроме обычного знакомства: в Охотске все друг с другом знакомы. Не помогли и «увещевания» Орлова священником. Батюшка, как и прочие обитатели этого славного городка, особой святостью не отличался, посему и увещевания его пользы не принесли.

Что касалось показаний прислуги, ссыльной девки, или сторожа-якута, и других свидетелей, многократно менявших свое мнение, то членам следственной комиссии было ясно: на таком фундаменте дело не построишь.

И всё-таки комиссия, понукаемая начальником порта, понемногу выясняла всё новые и новые подробности. Правда, часть членов следственной комиссии Головнину пришлось сменить за многочисленные нарушения, самое малое из которых было, когда пьяный следователь выставил средь бела дня из своей квартиры на улицу голую дочь сторожа, не менее пьяную, чем он сам.

Головнин понял, что сделал огромную глупость, открыв этот ящик Пандоры. Лавров на этом деле не заслужишь, зато врагов наживёшь множество, но назад хода не было.

За свидетелей принялись так, что те уже не прикидывались идиотами с детства, не отделывались скупыми «не знаю, не слышала, не ведаю», а исправно вспоминали всё, даже то, чего не было. Методы убеждения на Руси испокон веков бывали достаточно изощрены. Многоопытный стряпчий Васильев предупреждал Наталью, чтобы она уничтожила все письма и записки Орлова, что рано или поздно у неё будет обыск, и ей ни в коем случае нельзя писать никаких писем возлюбленному, пока всё не уляжется. Об этом же просил её и Орлов перед уходом в плавание. Пахомова письма и записки Орлова уничтожила, хотя и не сразу. Когда в доме, где она снимала жильё, провели внезапный обыск, то не нашли ни одной бумаги, подтверждавшей связь с Орловым. И всё же нестерпимая тоска по любимому человеку заставили её, невзирая на опасность, о которой предупреждали друзья, нарушить обещание и, утратив осторожность, взяться за перо.

Одно письмо она оставила перед отъездом у друзей, которым доверяла. Те поклялись сразу же передать его Орлову, как только он вернётся в Охотск. Ей и в голову не могло придти, что обыски пройдут по всему городу и письмо попадёт в руки следствия. Последующие письма, вложенные в чужой конверт, адресованный друзьям, обнаружил почтмейстер и передал начальнику порта, а тот – в следственную комиссию.

Письма молодой женщины преисполнены глубокой любви и тоски по дорогому человеку. В них беспокойство от неведения, где он находится, жив ли. Гибель компанейских судов была делом обычным. К этим переживаниям добавилась тревога об оставленной в Якутске дочери.

Из писем видно, что Наталья считала отцом своих детей Орлова. Одно из них заканчивалось так: «…Боже мой! Настанут когда эти минуты нашего свидания? Я теперь утешаю себя той мыслью, что ты теперь в походе, или уже в Охотске собираешься в дорогу ко мне, и с той мыслью с тобою прощаюсь. Занятие теперь моё всё для тебя, работаю с сыном, которым я не менее занята. Такой милашка, начинает ходить, теперь прости, друг мой! Уже до свидания, береги своё здоровье, которое всего для меня дороже на свете, прости, мой бесценный! Целую тебя тысячекратно, твоя верная до гроба, но главное моё утешение всякий день прочитываю твои строки и как будто поговорю с тобой, вот, мой ангел, всё моё утешение, в чём только я могу найти».