Всем штормам назло - Врубель Владимир Абович. Страница 4

Обнаруженные письма Натальи Пахомовой были громом среди ясного неба для арестованных и большой удачей для Головнина. Начальник порта потирал от удовольствия руки. Теперь Орлова формально можно было судить за прелюбодеяние. Соответствующая статья в своде законов Российской империи имелась. В Отечестве старая истина гласит: был бы человек, а нужная статья всегда найдётся.

Прижатый неопровержимыми доказательствами в виде писем, Орлов сдался и подтвердил, что действительно с 1835 года состоял в любовной связи с женой исправника. К тому времени следствие вышло на человека, который стрелял в исправника, мещанина Ларионова, утверждавшего, что его подговорили на убийство Орлов и Васильев, пообещав за это пять тысяч рублей. Однако те упорно настаивали, что никакого отношения к убийству не имеют. Не помогли ни очные ставки, ни повторные попытки увещевания батюшки, который усердно помогал следствию.

Когда Орлов узнал, что Наталья Пахомова арестована, он прекратил отвечать на вопросы следствия и потребовал перевода его в Иркутск, заявляя, что даст показания лично генерал-губернатору. Никакие угрозы и убеждения на него не действовали. Условия содержания поручика на гауптвахте были таковы, что он заболел цингой и четыре месяца пролежал в местном госпитале.

Неизвестно, сколько бы всё это тянулось, если б не приезд в Охотск капитан-лейтенанта Николая Александровича Васильева, адъютанта светлейшего князя Александра Сергеевича Меншикова. Однофамилец стряпчего с чрезвычайными полномочиями побывал на Камчатке, где разбирался с многочисленными жалобами на местное начальство, и возвращался через Охотск в Петербург. Какие слова нашёл он для Орлова, неизвестно, но ему удалось то, чего не могла добиться комиссия, продержав его десять месяцев в ужасных условиях.

Поручик письменно признался в том, что однажды, находясь в гостях у Пахомова, влил ему в стакан с пуншем, но только не яд, как утверждал один свидетель, а опиум, чтобы тот уснул. Для чего, понятно. Но самое главное, он подтвердил, что подговорил Ларионова убить исправника.

Спустя три дня Орлов написал письмо капитан-лейтенанту Васильеву, похожее на исповедь. Вот оно, это письмо:

«Милостивый государь, Николай Александрович!

Я не хотел нарушать священного союза и старался скрыть любовь в душе, но да будет судьею тому Бог, разжегши таившуюся искру любви, которая вовлекла к гибельнейшим последствиям. Но поистине клянусь, я не был враг душою против себя подобного, не могу винить никого, но вполне виню себя. Первый я вовлёк невинную слабую жертву в ту же страсть, чему способствовало принуждённое супружество. Первый год, хоть и предавшись всей силой страсти, но надеялся я истребить уходом на зимовку на Курильские острова. Судьба определила противное, и вторичная зимовка в Охотске усугубила в полном смысле моё несчастие. Я хотел скрыть все последствия гибельной страсти, но беседа с Вами, милостивый государь, убедила меня в противном, чему я был не чужд, ибо до минуты признания терзала меня совесть. Не знал, на что решиться, слова Ваши врезались в душу, повинуясь всей силе законов…

Сознаваясь в преступлении, очищаю перед Богом и законом совесть, но надеясь на милость государя императора и на сострадание его светлости Александра Сергеевича.

Вот всё, что могу сказать ни к оправданию себя, ни к обвинению других, ибо я один виновник был и есть всему, чему гибельная страсть была причиною, не предвидя всего ужаса последствий.

Имею честь быть с истинным глубочайшим почтением, Ваш, милостивый государь, покорнейший слуга, Дмитрий Орлов».

Капитан-лейтенант уехал в Петербург, довольный. По делу об убийстве Пахомова арестовали шесть человек. И хотя в своих рапортах Головнину Орлов брал всю вину на себя, всех остальных этим он от ответственности не спас, и вряд ли тот же стряпчий оценил его «благородство».

Подвергнутая интенсивным допросам Наталья Пахомова после того, как ей предъявили признание Орлова и письма, которые она ему адресовала, призналась, что убила мужа. Видя, что Пахомов быстро поправляется, она не сомневалась, что исправник, сжигаемый чувством мести, докопается до организаторов покушения и Орлову грозит смертельная опасность. Уговорив лекарского помощника дать ей мышьяк, она подмешала порошок в кисель и дала его мужу, после чего тот вскоре скончался.

Наталья написала Орлову: «Друг мой! Вот уже всё кончилось, желание твоё сбылось вполне, всё для тебя сделала, что могла, все мучения могла перенести… Для меня всё равно, где бы и как ни служить, только бы с тобой, всё готова буду перенести, теперь уже нас ничто не может разлучить. Не сомневайся, друг мой, чтобы я могла думать что-нибудь о тебе, хотя и много толковали насчёт твоего невозвращения сюда, но должна это знать, что это не от тебя зависело, а от Бога. …Теперь живу только тобой, и мысль не покидает меня о тебе ни на минуту, где ты и каково тебе теперь, Боже мой! …Будь уверен в любви моей к тебе и верности, как я в тебе уверена… Уверена, ангел мой, что не замедлишь своим выездом… и возвратишь жизнь другу, которая тебя будет ожидать с нетерпением. Прости, благослови детей…»

Наталью ожидал страшный удар, когда из документов, предъявленных ей следователем, она поняла, что Орлов умышленно остался зимовать на Курильских островах, чтобы вернуться, когда её в Охотске уже не будет. Слова любимого человека, что он пытался избавиться от «погибельной страсти», ранили её в самое сердце. Жизнь потеряла всякий смысл. Видимо, следователю стало жаль несчастную женщину, и он уже сам дописал в опросном листе от имени Пахомовой: «Я объяснила всё по сущей правде и не имею объяснить ничего более, кроме того, что прошу милостивое правительство пощадить меня, бедную слабую женщину, впавшую в преступление в минуту самозабвения».

Из русского фольклора известно, что чистосердечное признание облегчает душу, но удлиняет срок. Следователи, они же выступали и в роли судей, были людьми, не склонными к сантиментам. «Губительную страсть» Орлова назвали простым русским словом.

Правда, в сентенции суда упомянули всё ту же губительную страсть.

История стара, как мир. Любовь связана иногда не только с разлукой, но и с преступлением. Примеров тому великое множество. Отважный штурман, не раз выходивший победителем из схваток со стихией, растерялся и оказался никуда не годным мореплавателем в житейском море. Он погубил не только себя, но и любимую женщину, оказался орудием в руках своего коварного друга стряпчего Васильева, мечтавшего занять место исправника. Наталья была готова бежать с ним на судне в Америку и вообще, хоть к чёрту на кулички, но командир «Уналашки» предпочёл отсидеться на Курилах.

3 мая 1839 года комиссия военного суда при Охотском порте постановила: поручика корпуса флотских штурманов Дмитрия Ивановича Орлова «казнить смертью».

А вот уж этого начальник порта не ожидал. Отправляя в столицу на утверждение сентенцию комиссии военного суда, он написал в сопроводительном документе, что заключение комиссии соответствует законам, но, учитывая, что Орлов провёл более 10 месяцев на гауптвахте, считает достаточным лишить его чинов и сослать в работу, т. е. на каторгу, что тоже особым милосердием не отзывалось.

Почти год после приговора местного суда ждал Орлов на гауптвахте решения своей участи. Почта шла месяцами. Наконец из Петербурга пришла бумага от морского генерал-аудитората: лишить чинов и дворянского состояния, сослать в Сибирь на поселение. На ней – резолюция царя: «Быть по сему. Николай. Санкт-Петербург. 14.1.40 г.»

Ссылать дальше было некуда. Посему Орлова определили на жительство в крошечную деревушку к северу от Охотска. Все двери в Охотске были для него закрыты. Бывшие приятели и добрые знакомые, увидев его на улице, отворачивались.

Чтобы заглушить горе, он пошёл проверенным российским путём – стал пить. Сначала выпивал по полбутылки вина, потом счёт дошёл до трёх бутылок вина в день. Видя, что оставшихся денег на вино не хватает, оставил эту благородную привычку и перешёл на водку, а потом и вообще пил любую дрянь, лишь бы пришло забытьё. Когда закончились последние копейки и были распроданы остатки имущества, хозяева избы, где он снимал угол, деятельно помогавшие ему всё пропить, вышвырнули штурмана на улицу.