И на земле и над землей - Паль Роберт Васильевич. Страница 18

Сам Радигост более походил на могучего воина, чем на бога. «Бог-воин, — определил для себя Зарян. — Как наш Перун». На голове бога-воина сиял драгоценный шелом с хищным соколом на маковке. На щите, как живая, красовалась, нацелясь острыми рогами в невидимого противника, мощная бычья голова. В руках — грозная священная секира.

При храме бога-воина жил и его боевой конь. Почитаемый, как и его хозяин. Вещий — значит, мудрый, пророчествующий. Белый…

А вот в Арконе, на острове Руяне (Ругене, острове Рус) с Заряном чуть не случилась беда. Но сначала — о самом острове и самом городе. Датский хронист-летописец Саксон Грамматик, так сказать, сосед балтийских славян, еще заставший некоторые из их княжеств и хорошо знавший эти места, отметил в одном из своих трудов: «Город Аркона лежит на вершине высокой скалы; с севера, востока и юга он огражден природною защитою… с западной стороны защищает его высокая насыпь в пятьдесят локтей…»

«Природная защита» — это стометровые белоснежные меловые скалы, на которые не подняться без специального снаряжения. В боевых условиях — тем более. Ну а «насыпь» — это, скорее всего, крепостная стена, возведенная там, где этих скал не было или где они обрывались не так круто. Старинные легенды гласят, что каждый новый претендент на здешний княжеский стол должен был вначале подняться с моря по этим скалам в город и что всегда таких смельчаков оказывалось не много.

И далее: «Посреди города лежит открытая площадь, на которой возвышается деревянный храм прекрасной работы, но почтенный не столько по великолепию зодчества, сколько по величию бога, которому здесь воздвигнут был кумир… В храме стоял большой, превосходящий рост человеческий кумир с четырьмя головами, на стольких же шеях, из которых две выходили к груди и две к хребту, но так, что из обеих передних и обеих задних голов одна смотрела направо, а другая налево; волосы и борода были подстрижены коротко, и в этом, казалось, художник соображался с обыкновением руян… Более всего поражал меч огромной величины, которого ножны и черен, кроме красивых резных форм, отличались прекрасною серебряною отделкою… Для содержания кумира каждый житель острова обоих полов вносил монету. Ему также отдавали третью часть добычи и хищения, веря, что его защита дарует успех. Кроме того, в его распоряжении были триста лошадей и столько же воинов, которые все добываемое ими насилием или хитростью вручали верховному жрецу… Этому кумиру давала дань вся Славянская земля…»

Об этом городе и его храме Зарян был наслышан еще в молодости, как и о не менее знаменитой Ретре с ее святилищем Радигоста. Слушал хожалых людей, паломников и не верил. Может ли такое быть? Что же это сделалось с братьями венедами? К добру ли?

И вот он здесь, почти целый год ходит по их земле, благодарно пользуется их гостеприимством и все гадает: чем венедское язычество лучше или хуже язычества древних эллинов и римлян? Те до времени тоже истово поклонялись своим богам, но под конец превратили это в поклонение искусствам, в которых показали себя непревзойденными мастерами. Мраморные идолы их — теперь уже отринутых — богов телесно прекрасны. Даже в тех осколках, какие ему довелось видеть. Им не молиться, а любоваться ими!

Кумиры венедских богов иные. Они явно не для любования. В основном мужские — суровые, грозные, даже звероподобные. Как и их седые длинноволосые и длиннобородые жрецы. Их союз — союз Духа и Власти. Но опять же — во имя чего? Верховные жрецы тут имеют больше власти, чем князья. Что повелят они, то и будет. Чего не повелят, того и быть не должно.

В тот день отмечался какой-то праздник. Местные жители с зажатыми в руках монетами и паломники с дорожными узелками за спиной столпились на плотине, ведущей к острову. Строгие распорядители наконец распахнули ворота, и робкие прихожане длинной молчаливой цепочкой потянулись в священный город. Перед храмом остановились.

— Приготовить дары и приношения. Не толпиться! — послышалось впереди, и паломники принялись поспешно рыться в своих узелках. Зарян достал из своего небольшую жертвенную чашу, подарок далеких фарсийских славян, сбереженный им в долгих скитаниях по свету. Чаша невелика, но красиво изукрашена резным восточным орнаментом, серебряная.

— Умилостив великого Святовита, испросите желаемое и возвращайтесь в домы свои…

Седой волосатый жрец раздвинул занавес — и Зарян увидел его, великого бога венедов, сурового и всесильного Святовита. Много всяких кумиров повидал он на этой земле, но такого еще не случалось. Разве что в Ретре — Радигоста.

И опять Зарян почувствовал себя маленьким и слабым, словно придавленным сверху невидимой тяжкой дланью. Да, велика и ох как тяжела сила Власти. Но вот только ли во власти сила? Только ли в силе Правда?

Еще у входа всех предупредили, что приближаться к кумиру не дозволяется, но Зарян, объятый непонятным мороком, забыл обо всем и бодро шагнул в сумрак храма. Попутно задел что-то прохладное, шелестящее под ладонью и тут же был остановлен множеством сильных рук. Его выволокли на прихрамовую площадку, и в гуще заклокотавших над ним голосов он различал лишь эти — «нечестивец» и «кровь». Потом, когда его отвели в полутемное и тесное узелище, он вспомнил и другие гневные речи. И понял: его, похоже, решили принести в жертву суровому богу. И тогда он призвал на помощь своих богов. Особенно жарко молился Сварогу и Перуну. Так жарко, что стоявший за дверью страж не выдержал, спросил:

— Кто ты есть, несчастный человек?

— Русич я.

— Так и мы все русы. Откуда?

— Издалека. Если идти на восход солнца, будут реки Днестр, Днепр, Дон…

— А грады у вас есть?

— Есть. Только не так много, как у вас. Киев, Чернигов, Сурож…

— Про град Кия слышал. Но там у вас свои боги.

— У всех славян одни боги, только по-разному зовомые. Вот Перун Сварожич…

— Ну, Перун, Сварог… — обрадовался страж. — Выходит, не христианин, что весьма хорошо. Скажу нашим, а ты молись знай, молись…

Когда на следующий день его вывели на площадь, там уже собралось множество всякого народа. Поговоривший с ним жрец вскоре убедился, что имеет дело с подлинным славянином-русом, а не с христианином даном или франком. Услышав о проделанном им пути к далеким братьям вендам, вроде бы даже сочувственно покачал головой. Но голос его оставался по-прежнему непреклонным:

— Ты совершил недозволенное. Входить к великому Святовиту могу только я. И то лишь на краткое время, с дарами. И еще: ты непотребно коснулся нашего священного знамени.

— Так не со зла ведь. Не знал я, — совсем сник Зарян. — И что теперь будет?

— Тебя ждет искупительная жертва, суренжанин.

— Но я ведь не жертвенный тур или телец. Человек я!

— У нас это дозволено. Судьбу твою решит конь Святовита. Жди.

Вскоре служители храма вывели на площадь прекрасного белого коня. Вещий конь, догадался Зарян. Но при чем тут он? Или пророчеств от него ждут?

Тем временем на земле перед конем крест-накрест разложили шесть длинных копий. Так у нас девки на суженых гадают, вспомнил Зарян. Наложат на дороге палок с начертанными именами юношей, возьмут коня под уздцы и поведут. Сначала одна, потом другая, третья… Какую палку конь копытом заденет, за того и замуж пойдет. А тут как?

И тут взяли вещего коня под уздцы, повели. Конь перешагнул через все копья, не задев ни одного. Еще раз провели — и опять то же самое. И в третий раз…

— И что же теперь?

— Радуйся, брат русич. Святовит сохранил тебе жизнь. Оказывается, все дело в том, каким копытом шагнет вещий конь — правым или левым. Правым — жить, левым — пролить жертвенную кровь. На этот раз каждый проход конь начинал с правой ноги…

Вот так ходил Зарян из одного города в другой, из одного княжества в другое, легко приноравливался к разным говорам, а вот к жизни их никак приноровиться не мог. Наоборот, в душе копилась, росла тревога. Кельтов погубила их разобщенность, родную Русколань порушила она же, — что ждет и эту ветвь славянства? Не та же ли беда? И почему горький пример одного брата ничему не учит другого?