И на земле и над землей - Паль Роберт Васильевич. Страница 7

Мало готов, ромеев, язов, костобоков — с восхода солнца из-за Pa-реки хлынули гунны. После ста двадцати лет беспрестанных сражений с готами и иными героическая Русколань, уже потерявшая к тому времени былое единство, напрягала свои последние силы. «Тогда единым князем был Святояр… который-то собрал борусов на Русколани… Вооружились борусы и пошли на готов из Воронженца… Там было (тех) десять темей отборных боянов (бойцов) конных и никак не пеших… Так вот и набросились на них. Сеча злой и короткой была. И просвирепствовала та сеча до вечера, и с готами покончили…»

В те же места через какое-то время вышли и гунны, разгромившие готов. Большой торговый город на Дону Танаис после прежних пожаров был стерт с лица земли. Сгорел в последнем сражении и Воронженец русичей. Отсюда их поредевшие дружины отошли на полуночь в леса, а покинувшие город огнищане двинулись в степи.

«Что Русколани было делать, если вся-то вражья сила идет на земли Воронженца? Вот Русь стала отгорожена от захода Солнца, и другие на полдень к Сурье пошли и Сурож-город сотворили… у моря, который там теперь у греков, крепкий город Сурож».

Опустели обширные и богатые земли Русколани от Дона до Pa-реки. Воинские дружины со своими воеводами пробились к Киеву-граду и стали опорой ему для дальнейшей борьбы. Но Русколани не стало. Пала прекрасная страна русов, захлебнувшись кровью своих героических защитников. Тысячи и тысячи их ушли на белых конях в синюю Сваргу в небесный полк Перуна. Скорее бы боги дали им новые тела, чтобы в нужный час они смогли помочь своим потомкам тут, на земле.

Ягила живо представлял себе весь ужас гибели родной Русколани, но писать не мог: слезы заливали очи, заслоняли лежащие перед ним дощечки и весь мир. Он плакал. Плакал горше, чем на похоронах матери, умершей, когда еще бегал без порток. Горше, чем тогда, когда узнал, что навсегда после стычки с эллинами в Священной роще останется горбуном.

Глава четвертая

826-й год в землях, лежащих к югу от Венедского моря, ничем особенным не отличался. Все так же ссорились и мирились внуки покойного Карла Великого во Франкской империи, то угрожая своим восточным соседям, то забывая об их существовании. Король датчан-данов все жил планами создания, в противовес франкам, мощного союзного государства данов, норманнов и свенов-шведов, чтобы обезопасить себя от такого непредсказуемого соседа. Правда и то, что ни норманны, ни шведы не горели большим желанием подпасть под его суровую руку, как и то, что ни Людовик Благочестивый, ни три его сына, занятые своими внутренними франкскими делами, в это время далеко за Лабу [9] не поглядывали.

Не новы были и то разгоравшиеся, то притихавшие трения между папой римским и королями по вопросам раздела церковной и гражданской власти, где каждая сторона хотела быть первой и независимой. А что касается фактов все новых и новых разбойных выходок викингов, то о них не говорили разве что немые.

Впрочем, одна из хроник отметила, что именно в этом году в резиденцию франкского императора Людовика Благочестивого прибыли два брата — Рюрик и Харальд, достигшие зрелого возраста сыновья повешенного датчанами славянского князя Годолюба. Мол, император принял братьев-сирот благосклонно, сам крестил в христианскую веру и обещал помочь им вернуть их лен.

Хронист не ошибся: у Годолюба, князя ругов-русов, входивших в княжество бодричей, действительно были такие сыновья — Рюрик от жены-славянки Умилы и Харальд от второй жейы-датчанки. А осиротели они почти двадцать лет назад, когда датский король Готфрид разгромил маленькое пограничное славянское княжество, а его князя казнил за отступничество и измену родственному долгу. Дело в том, что в сложившихся тогда обстоятельствах Годолюб был вынужден стать вассалом Карла, что Готфриду, естественно, понравиться не могло.

После погрома, учиненного в стольном городе, и гибели мужа датчанка вернулась на родину, а Умилу с малыми сводными братьями-наследниками воевода Дражко успел тайно вывезти в безопасное место.

А вот насчет лена хронист допустил неточность. Братья просили не лена, землю, пожалованную в наследственное владение вассалу за службу своему сеньору, а помощи в возвращении им их захваченного датчанами княжества. Что ни говори, а сюзерен, король или император, в ответе за своего вассала. И если двадцать лет назад он допустил такое беззаконие, пусть поможет сейчас.

Людовик во всем был согласен с братьями, великодушно обещал свою помощь, и те ликовали, даже веру ради такого важного дела на радостях поменяли.

Наивные юные рыцари, не знающие придворных нравов пришельцы, они и не подозревали, что имеют дело с человеком, еще десять лет назад оставившим все хлопотные государственные дела и поделившим империю между своими беспокойными сыновьями Лотарем, Карлом Лысым и Людовиком Немецким. А те и знать их не хотели, добиваясь более справедливого передела империи, а понятие о справедливости у каждого было свое.

Через год они добились такого передела — и все пошло по новому кругу. А что оставалось Рюрику и Харальду? Стать странствующими рыцарями, продавать свою кровь и меч герцогам и королям? Ну, это еще заслужить надо. Да и выбор у сеньоров сейчас большой как никогда: такие же, как они, неприкаянные, не имеющие ничего кроме коня, оружия и уже немалого опыта, в поисках достойной службы бродили по всем большим дорогам. Когда устроиться не удавалось, они становились рыцарями с больших дорог, и в Европе быстро узнали, что это такое.

Стали братья наниматься к купцам для охраны их караванов. И охранять было от кого — на долгой дороге до Дуная, а зачастую и до самой столицы Византии, случалось всякое. Так приходил опыт. Дружина, подобранная Рюриком, была сплоченной, легкой на подъем и яростной в стычках. Слава о ней пошла по всем торговым городам.

Одного не любил Рюрик — сопровождать уводимых на торг пленников. Сам человек вольный, ни от кого не зависящий, он не мог не сочувствовать тем, кого этой воли лишали. Однако когда не было другой службы, приходилось соглашаться и на эту. До поры.

Шли годы. Братья возмужали, заматерели, залечили не один шрам на своих телах. Простая, повторяющаяся из раза в раз служба наскучила, захотелось чего-то другого, более серьезного и интересного.

Так они оказались на острове Руяне, в городе Арконе, где у храма бога Святовита была дружина в несколько сот человек. Взяли и их. Тут в походы ходили уже не на конях, а на кораблях. А кораблей — целая эскадра. И народ на ней из самых отчаянных и самых разных языков — и славяне, и русы-руги, и норманны, и шведы, и эсты, и еще бог весть кто, со всего Венедского моря.

Сами себя они величали божескими воями, а их — всяко, как и прочих ловцов счастья: викингами, датчанами, северными людьми — норманнами, варягами. Развелось их несчетное множество, и понятно почему. Вот вырастают у людей сыны — земля, которой и так мало, — старшему, а остальным — конь, меч, и иди, ищи свою судьбу. Началось со Сканзы [10], там земли действительно мало, да и та каменистая, неплодная. А потом по всему морю пошло, и назвали его славяне Варяжским.

Не сразу, но привыкли братья и к морю. Немного лет прошло — стали сами водить корабли, ходить в дальние походы, по морю и по рекам. Добычи привозили больше других. Может, потому что не ловчили, сбывая понемногу добро по пути к острову, может, были более удачливы. И почти все забирал храм, его бог и жрецы того бога.

Не понравилась Рюрику эта алчность. И то равнодушие к людским потерям, которые при всей удачливости неизбежны. И не по-божески это, не могут быть боги, тем более высокочтимый Святовит, такими жадными и жестокими. Хотя Людовик и окрестил братьев, но новой веры они не познали и стряхнули ее с себя, как путник пыль. А свою в памяти держали цепко — единственное, что осталось у них от своей земли, от своего народа.