Прекрасная Габриэль - Маке Огюст. Страница 3

— Не делайте этого! — вскричал Понти.

— Отчего?

— Оттого, что если он откажет, мы будем принуждены умереть с голода, а я этого не хочу. Мало того, если он откажет, я обойдусь без его позволения, и тогда неприятности будут без конца.

— Да, повесят, например.

— Нет, мы дворяне, но расстреляют, а это не менее неприятно.

— Ба! — воскликнул Понти с решимостью, свойственной молодым годам, — пока мы пойдем за обедом, наши товарищи будут караулить, и мы вознаградим их труды кое-чем, что останется от обеда. Если капитан спросит, где мы, ему ответят, что мы приметили зайца в виноградниках и пошли туда.

— А если велят взяться за оружие во время вашего отсутствия? — спросил Вернетель.

— Вот еще! Во время перемирия?

— Короля ожидают… Заметьте, что Фуке ла Варенн здесь, это знак, что ждут его величество. Притом Крильон может приехать.

— Наш полковой командир без церемоний со своими гвардейцами. Если он приедет, он скажет, по обыкновению, сделав знак рукой: «Довольно, довольно бить в барабан», — и нас даже не позовут. Притом я голоден, и будь здесь сам король, я и ему сказал бы то же. Пойдемте!

Вернетель и Кастильон хотели было бежать, но Понти заметил им, что таким образом их заметят и, может быть, позовут и что, напротив, надо было удалиться медленно, смотря на небо и на воду, потом на повороте дороги броситься бежать и сделать четверть мили в пять минут.

Все трое отправились в путь. Товарищи помогали им, став между столом офицеров, и, таким образом, никто не видал, как беглецы ушли.

Глава 2

О КРОЛИКЕ, О ДВУХ УТКАХ И О ТОМ, ЧТО ОНИ МОГУТ СТОИТЬ В ВЕКСЕНЕ

Красивый двадцатилетний молодой человек, живой и стройный, как Адонис, с чудесными белокурыми волосами, с тонкими золотистыми усами и с белыми зубами и блестящими глазами, ехал на прекрасной руанской лошади, имея из поклажи при себе большой чемодан. Его костюм из тонкого серого сукна, полугражданский, полувоенный, показывал сына хорошей фамилии. Новый плащ, свернутый под рукою, и большая испанская шпага на боку довершали его костюм. Все это: лошадь и упряжь, одежда и осанка — хоть и покрыто было пылью, но он с победоносным блеском весело отвечал на лучи солнца сияющей физиономией, которую сам Феб, этот бог красоты, наверно, заимствовал бы, если бы когда-нибудь проезжал верхом по Вексену.

— Извините, господа, — сказал молодой всадник, остановив трех гвардейцев в ту минуту, когда они собирались бежать, — это, кажется, гвардейский лагерь, не правда ли?

— Да, — ответил Понти и уже собрался было пуститься бегом.

— Месье де Крильон командует гвардейцами? — продолжал молодой человек.

— Да.

— Прошу у вас извинения, что я останавливаю вас, потому что вы, кажется, спешите, но сделайте одолжение, укажите мне палатку месье де Крильона.

— Месье де Крильона нет в лагере, — сказал Вернетель.

— Как! Нет в лагере… Где же я его найду?

— Имеем честь вам кланяться, — сказал скороговоркой Понти, делая знак Вернетелю.

Кастильон и Вернетель хотели было возражать, но Понти взял их за руку и увел, чтоб прекратить этот разговор.

— Разве вы не видите, — сказал он, — что, если бы этот разговор продолжился, я упал бы от истощения? Бежим! Дорога идет вниз, и мое тело само покатится к обеду.

Всадник с улыбкой смотрел на трех сумасбродов, которые бежали сломя голову по скалистой покатости, и, не понимая их поспешности, направился к лагерю гвардейцев.

Напрасно Понти завидовал обеду и метрдотелю Рони. Этот обед был приправлен горечью. Рони пытался расспрашивать ла Варенна всякими способами, как и для чего явился он один в Медан, так как он никогда не оставлял своего повелителя, но ла Варенн, принимая таинственный вид, отвечал на эти вопросы с дипломатической лживостью, которая бесила Рони, несмотря на его философию. Несколько раз с гневом стукал он по столу и, забыв этикет, порицал легкомыслие и прихоти короля. В эту-то минуту гвардейцы привели молодого всадника, въехавшего в лагерь.

— Кто вы и что вам нужно? — спросил Рони, аккуратно и не спеша раскладывая перед собой салфетку.

— Я желаю говорить с месье де Крильоном, — отвечал вежливо молодой человек.

— Кто вы? — повторил Рони. — Вы не из Рима ли?

— Я желаю говорить с кавалером де Крильоном, начальником французских гвардейцев, — продолжал тем же тоном молодой человек, кротость которого не изменилась при этой настойчивости.

— Вы имеете, конечно, право не говорить вашего имени, — сказал флегматический Рони, — может быть, вы приехали по службе, в таком случае, так как я имею честь находиться в одном месте с месье де Крильоном, я мог бы выслушать и удовлетворить вас. Вот почему я расспрашивал вас. Я — Рони.

Молодой человек поклонился.

— Я приехал к месье де Крильону по частному делу, — сказал он, — а имя мое Эсперанс, и я приехал не из Рима, а из Нормандии.

Рони невольно подчинился всемогущему очарованию, которым обладал этот молодой человек.

— К прекрасной наружности идет такое прекрасное имя [1], — сказал он.

— Которое нельзя назвать именем, — пробормотал капитан.

— Месье де Крильона здесь нет, — продолжал Рони, — он осматривает другие роты своего полка, которые разбросаны вдоль реки, но он скоро должен воротиться. Подождите.

— Надейтесь, — с улыбкой прибавил капитан.

— Я делаю это всю мою жизнь, — отвечал молодой человек с веселой любезностью.

Рони и капитан встали.

— Эсперанс! — сказал Рони на ухо капитану. — Прекрасное имя для приключений.

Оба пошли к берегу, чтобы помочь пищеварению прогулкой. Эсперанс привязал свою лошадь к дереву, сложил плащ и сел на него, свесив ноги в окоп и обернувшись с разумным инстинктом мечтателей и влюбленных к самой поэтической стороне панорамы.

Не прошло и четверти часа, как на краю окопа послышался хохот. Это гвардейцы шумно толпились около трех поставщиков, которые, как мы видели, отправились за провизией.

Понти держал над головой огромное блюдо, а под мышкой прижимал несколько фунтов хлеба, две утки и несколько голубей висели у него на шее. Вернетель держал кролика, круглый хлеб и связку колбас и сосисок. Кастильон принес только бутыль, но такую большую, что вторую одному человеку было бы и не унести.

Общая радость перешла в восторг, когда Понти опустил блюдо и на нем увидали пирог с начинкой из рубленого мяса. Разделились на группы, одни взялись приготовлять уток и кролика, другие, более счастливые, немедленно уселись на траве с великолепным пирогом, и двенадцать гостей, приглашенных великодушным Понти, получили позволение наложить на огромные ломти хлеба благовонный слой рубленого мяса.

Эсперанс смотрел издали, улыбаясь, на этот пир и на этих неустрашимых едоков; он восхищался королем праздника Понти, лучезарное лицо которого весело освещало всю группу, когда вдруг послышался отдаленный крик. Этот крик удивил Эсперанса и заставил его насторожиться. Но пирующие не обратили на него внимания, обезумев от голода и счастья.

— Кажется, кричат? — сказал Вернетель с полным ртом.

— Да, — отвечал Понти, — в замке обнаружили пропажу обеда.

— Расскажите нам, Понти, как вам удалось это похитить? — спросил один гвардеец, ощипывая дичь.

— Рассказывая, я пропущу много кусков, — сказал Понти. — Впрочем, скажу в двух словах. Мы вежливо сунули нос в дверь и попросили позволения засвидетельствовать наше почтение хозяину дома. Угрюмый привратник, отворив калитку, сказал нам, что никого нет дома. Мы настаивали, говоря, что мы дворяне и гвардейцы короля. Грубиян возразил, что нет ни короля, ни гвардейцев, а есть только перемирие.

— Лигеры! Испанцы! — закричали собеседники.

— Это мы тотчас же сказали, — прибавил Понти, воспользовавшийся всеобщим негодованием, чтоб набить себе рот. — Тогда я просунул ногу в калитку, что не допустило лигера затворить ее. Потом я вошел, эти господа последовали за мной. В кухне был запах, от которого мог бы лишиться чувств человек, запертый в ней. «Так как в замке нет никого, — сказал я, — то, стало быть, этот обед пропадет». Я протянул руку к этой дичи, которую только что принесла фермерша. Привратник раскричался, прибежали два лакея и схватили вертела и шинковальные иглы. Мы, дворяне, не обнажили шпаги, нет, но я выхватил из очага пылающие головни и бросил их в этих каналий. Ослепленные огненным дождем, они отступили. Тогда я схватил это блюдо и набросил на шею эти ордена нового рода. Вернетель и Кастильон не смели пошевелиться, восторг пригвоздил их к месту. Я указал одному на эту бутыль, другому на кролика, мы отретировались, и никто нас не преследовал.