Развязка петербургских тайн - Зобин Вадим. Страница 19

— Это по-каковски написано?

— Тебе не все равно? По-китайски.

— Хотелось бы полюбопытствовать, ваше пре­восходительство, где сия тетрадочка может содер­жаться...

— Ишь ты какой! — грубо сказала Шпильце. — Если бы я это знала, я бы тебе вдвое меньше дала. Одно могу сказать: в четверг у Загурского свадьба.

— Женится, стало быть, доктор, — почему-то обрадовался Гусь.

— На венчании будут слуги... Дом останется без присмотра. Понял? Как там тебя?

— Гусь, ваше сиятельство...

— Тьфу... Ну и имечко, — сердито проговори­ла Шпильце.

— Хорошо бы задаточек, ваше высокопревос­ходительство.

Шпильце вынула из шкатулки ассигнацию и брезгливо протянула Гусю. Тот с необыкновенной ловкостью завладел ассигнацией, припал к руке ге­неральши и пятясь вышел.

Шпильце брезгливо посмотрела на свою руку, вызвала горничную и велела подать прибор для умывания.

Церковь. Петербург.

Загурский и Наташа венчались в маленькой де­ревенской церкви неподалеку от Павловска. Сви­детелями и гостями были знакомые врачи да слуги Загурского.

Наташа была в белом подвенечном платье, без украшений. Она еще не оправилась после болез­ни, и у нее был такой вид, словно она сосредото­чилась на мучающей ее сильной боли внутри. Ее черные глаза казались огромными на белом лице и сверкали таинственным блеском в свете множе­ства свечей, горевших в церкви.

Загурский в черном фраке с белой хризанте­мой в петличке выглядел необычно торжествен­ным, серьезным и сосредоточенным. Изредка он бросал на Наташу быстрые тревожные взгляды, и она, замечая их, поворачивала к нему голову и ви­новато улыбалась, как бы говоря: «Ну и хлопот у вас со мной, Платон Алексеевич! Но, пожалуйста, не беспокойтесь. Все будет хорошо, я все выдер­жу».

Дом Загурского. Петербург.

Кабинет Загурского располагался на первом эта­же, и Гусь проник в него через окно. По странной случайности одно из окон оказалось не запертым на задвижку, и ему не пришлось даже вырезать стекло.

В кабинете шторы были задвинуты, и потому царил полумрак. Гусь постоял немного, привыкая к сумеркам, прислушался. В доме — тихо. Акку­ратно ступая, чтобы случайно не сдвинуть мебель. Гусь подошел к двери, надавил слегка на нее и с удовольствием отметил, что дверь заперта.

Долго искать тетрадь ему не пришлось. Она ле­жала на самом видном месте, венчая стопку книг на письменном столе. Гусь внимательно осмотрел ее, тетрадь была заполнена такими же иероглифа­ми, какие показывала ему генеральша. Он сунул тетрадь во внутренний карман сюртука и тем же путем, через окно, выбрался наружу, не забыв при­крыть за собой оконную створку.

Перед сном Загурский зашел к Наташе. Она сидела в пеньюаре перед зеркалом.

— Как себя чувствуете? — спросил Загурский.

— Спасибо, хорошо... Устала немножко...

— Послезавтра мы уезжаем; я закончил в Пе­тербурге все дела.

— Я хочу вас поблагодарить, Платон Алексее­вич.

— За что? — искренне удивился Загурский.

— За все... Вы умеете быть ненавязчивым... Это очень ценное свойство... У вас есть вкус... Дели­катность...

— Что вы! Не далее как третьего дня одна дама сказала мне, что я грубиян и циник.

— Каждая дама имеет право иметь свой взгляд на вас...

— Может быть... Но эта дама претендует на то, чтобы руководить общественным мнением, она соз­дает и разрушает репутации.

— Кто же это? Как зовут эту даму?

— Амалия Потаповна фон Шпильце.

— А-а-а! — протянула Наташа. — Известная особа... У вас с ней есть общие дела?

— Ну, во-первых, я пользую ее как домашний доктор... Во-вторых, мой покойный друг, доктор Катцель, служил ей... В-третьих, эта дама сегодня прислала ко мне в кабинет вора...

— Зачем?

— Она знала, что все мои люди будут на на­шем венчании в церкви, и решила воспользоваться этим, чтобы украсть дневник доктора Катцеля.

— Для чего ей это понадобилось?— спросила Наташа.

— В этом дневнике много таких сведений, что узнай о них следователь, Амалии Потаповне дол­гие годы пришлось бы провести в каторге, вместе с убийцами и ворами.

— Ей удалось получить дневник?

— Она уверена, что удалось...

— Как вас понимать?

— Я подсунул ее человеку фальшивку... Чепу­ху... Бессмыслицу, написанную китайскими иерог­лифами.

— Почему именно китайскими иероглифами и почему он взял эту фальшивку, как вы изволили сказать?

— Да потому, что я убедил генеральшу, что док­тор Катцель вел свой дневник на китайском язы­ке...

— И она поверила этой глупости? — удивилась Наташа.

— Чтобы люди поверили лжи, она должна быть чудовищна, — сказал Загурский.

— У доктора Катцеля действительно был днев­ник?

— Был... И писал он его на немецком, это был его родной язык. Доктор был неизлечимо болен и предчувствовал свой конец... Он переслал дневник мне в Москву.

— Генеральша обнаружит подлог...

— Никогда. Она же не владеет китайским! Зна­чит, ей нужно приглашать переводчика. А откуда она знает, что в дневнике? Переводчик может стать новым свидетелем... Нет. На это она не пойдет... Да у нее и тени сомнения нет, что в ее руках ока­зался подлинный дневник доктора Катцеля.

— Вы — коварный человек, — улыбнулась На­таша. — Вас следует опасаться.

— Только не тем, кого я люблю.

От этого невольного признания им обоим ста­ло неловко, и Загурский стал поспешно прощать­ся.

— Спокойной ночи. Может быть, несколько ка­пель снотворного?

— Спасибо, не надо. Сегодня я буду спать хо­рошо.

Гостиница «Европа». Саратов.

Еще в Петербурге Полиевкт Харлампиевич ку­пил себе четырехзарядный американский револь­вер фирмы «Смит и Вессон». Купил по случаю у прогулявшегося в пух и прах кавалергарда. Отда­вая револьвер, кавалергард сказал, что из такого оружия можно слона свалить. Собираясь в Сара­тов, Хлебонасущенский бросил револьвер в сакво­яж, на всякий случай. Теперь он долго не решался взять оружие в руки. Ему почему-то казалось, что оно может выстрелить само по себе, он испытывал мистический ужас перед этим страшным орудием убийства.

С большим трудом Полиевкт Харлампиевич за­ставил себя взять револьвер в руки, стал учиться прицеливаться. Большая трудность состояла в том, как спрятать на себе револьвер. Хлебонасущенс­кий сначала пытался засунуть его за пояс и при­крыть сюртуком, но револьвер был большой, он оттопыривал полу, а, главное, Полиевкт Харлам­пиевич боялся, что от неловкого движения он вы­стрелит. После долгих раздумий он решил носить его в том самом саквояже, в котором привез ре­вольвер из Петербурга.

Глебучев овраг. Саратов.

Каждый день, как на работу, ходил Полиевкт Харлампиевич к Узкому мосту через Глебучев ов­раг. Метрах в двадцати от моста была небольшая рощица. Эту рощицу и облюбовал Хлебонасущен­ский. Она находилась на самом краю оврага, здесь были вкопаны грубо сколоченные лавки, и по ве­черам сюда приходили приказчики с барышнями... Днем же здесь было пустынно и тихо. Полиевкт Харлампиевич занимал одну из скамеек, откуда хо­рошо просматривался Узкий мост, и ждал, когда на нем появится Чернявый. Так Хлебонасущенский выяснил, что по будням с девяти до десяти часов Чернявый проходил по мосту на дровяную пристань и в сумерки возвращался домой тем же путем...

Полиевкту Харлампиевичу надо было решить, когда лучше исполнить задуманное — утром или вечером... Утром вокруг было больше народа и по­дойти незаметно вплотную к Чернявому было бы легче, но беспокоило большое количество свидете­лей. Вечером на мосту — пустынно, но Чернявый мог обнаружить Хлебонасущенского раньше, чем тот успел бы что-то предпринять. Так и ходил Полиевкт Харлампиевич день за днем к мосту и не мог ни на что решиться.

Сегодня вечером он решился, наконец, совер­шить задуманное. Утром он увидел, как Чернявый прошел по мосту в сторону пристани. Хлебонасущенский вернулся в гостиницу, переоделся про­столюдином, взял саквояж с револьвером и часов в шесть был у моста. План его был таков: встать у перил и ждать Чернявого. Узнать его в длиннопо­лом армяке, в сапогах и приказчичьем картузе было трудно. Когда Чернявый пройдет мимо, Хлебонасущенский должен вынуть револьвер и выстрелить ему в спину. Далее тоже было все рассчитано: спу­ститься по крутой лестнице в овраг, выйти по нему к Волге, подняться на берег, нанять извозчика, в гостиницу и потом на вокзал.