Развязка петербургских тайн - Зобин Вадим. Страница 21

— Вот что... Раз вы так топорно вели дело в Саратове, вам придется заплатить мне первоначаль­ную залоговую сумму. С вас — двадцать тысяч, до­рогой Полиевкт Харлампиевич...

— С меня?! — изумился Хлебонасущенский. — Ну, это уж, Амалия Потаповна, ни в какие воро­та... С какой стати я должен оплачивать долги по­койного корнета?! Это, извините, против всех пра­вил...

— Кто вас просил доводить его до самоубий­ства?! — снова повысила голос генеральша.

— Интересно вы рассуждаете... — огрызнулся Полиевкт Харлампиевич. — С чего вы взяли, что я его «доводил», как вы изволили выразиться. Я пе­редал ему ваши слова

точь-в-точь, слово в слово...

Полиевкт Харлампиевич почувствовал себя ос­корбленным до глубины души. На лице его засты­ло страдальчески-обиженное выражение.

— Прямо скажу, не ожидал от вас, Амалия По­таповна, такого вольта... Не ожидал... Думал, бла­годарность за тяжкие труды снискать... А вместо этого! Двадцать тысяч!

— Не согласны? — впрямую спросила генеральша.

— Тут и разговаривать не о чем...

— Хорошо. Не смею вас долее задерживать. Хлебонасущенский тяжело поднялся, пошел к выходу. В дверях остановился.

— Я, Амалия Потаповна, вот вам что на проща­ние сказать хочу... Я теперь вам больше Чернявого опасен. Мало ли что... Вдруг показания начну давать...

— Угрожаете, любезный? — неожиданно лас­ковым голосом спросила Шпильце.

— Никак нет... Я себе не враг... Я на тот случай, если со мной какое-нибудь несчастье произойдет, показания свои записал и одному стряпчему от­дал... Надежнейший человек... Сегодня к этим по­казаниям добавится отчетец о поездке в Саратов...

— Не боитесь такие вещи бумаге доверять?.. Не дай Бог попадет в чужие руки...

— Не попадет... — уверенно сказал Хлебона­сущенский. — Только в случае моей неожиданной смерти бумаги эти, надлежащим образом заверен­ные, лягут на стол следователя уголовной палаты Аристарха Петровича.

— Какие у вас мрачные мысли, Полиевкт Хар­лампиевич. Вам еще жить да жить... Не думала я, что среди петербургских стряпчих случаются чес­тные люди... Поинтересуюсь... Они же все напере­чет... Истомин, Понырин, Туркин...

Хлебонасущенскому стало страшно. «Дьяволи­ца, — подумал он, — ведь исчислит Понырина». А Шпильце, как ни в чем не бывало, продолжила лас­ковым приветливым голосом:

— Давайте не будем, как говорят русские, дер­жать зла друг на друга... Вы устали с дороги, я — погорячилась... Нервы, знаете ли... И доктора по­шли никудышные, деньги тянут, а помощи — ни­какой... — Амалия Потаповна по-дружески взяла Хлебонасущенского под локоть. — Хотите кофе или чаю? Проголодались небось в дороге...

— Спасибо, Амалия Потаповна... Я уж дома, пос­ле баньки чаи гонять буду, — отказался Хлебона­сущенский. — Меня тоже прошу простить, ежели что не так сказал.

Дом Шеншеева. Саратов.

Перед отъездом в Петербург Анна и Николай заехали проститься с Долли. Она еще носила тра­ур по корнету, чувство вины за его гибель не про­шло — оно лишь потеряло прежнюю остроту. Да и отъезд Николая сильно огорчал Долли. Ей казалось, что в Петербурге Николая подстерегают неведо­мые опасности, она жила в ожидании новых не­счастий, и это изматывало ее. Долли похудела, осу­нулась, черты ее лица истончились, на щеках полыхал нездоровый румянец.

— Надолго в Петербург? — спросила Долли.

— Не знаем... Как пойдут дела... — ответил Ни­колай.

— Я распоряжусь насчет ужина? — вопроси­тельно посмотрела Долли на Анну.

— Я бы выпила чаю...

Долли вызвала лакея и распорядилась поста­вить самовар.

— Как жалко, что вы уезжаете... Теперь, после смерти Мишеньки Стевлова, здесь, в Саратове, ста­ло невыносимо... Вот уж поистине: «В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов». Наш любительский те­атр приказал долго жить. Пикники надоели. Одни и те же люди, одни и те же разговоры... Два раза в год — балы у губернаторши...

— Поезжайте в Чечевины... Там сейчас красо­та, — предложил Николай. — Маша и Ваня вас очень любят...

— Я знаю... Но мне кажется, им теперь нужно остаться совсем одним, — возразила Долли.

Анна благодарно пожала Долли руку.

— Вы — умница... — сказала она.

— Именно поэтому вы решили ехать в Петер­бург? — спросила Долли.

— Нет... Возникли некоторые обстоятельства... У моей подруги убили мужа.

— Как — убили? — растерялась Долли. — За что?

— Это очень запутанная история... Вам будет неинтересно, — сказала Анна.

— Полиция нашла убийцу?

— Нет...

— Мы знаем, кто он, — сказал Николай.

— Надо заявить в полицию, — убежденно про­говорила Долли.

— Не думаю, что это что-то даст... Свидетелей нет, у убийцы, скорее всего, есть алиби, — Нико­лай как бы размышлял вслух.

— Но это несправедливо! Преступник должен понести наказание! — возмутилась Долли.

— Моя подруга и хочет восстановить справед­ливость, — сказала Анна.

— Что она может? — воскликнула Долли.

— Покарать преступника...

— Покарать?! Как? Она же женщина!

— Она сделает это, — убежденно сказала Анна. Долли нервно заходила по комнате.

— Даже если бы ей удалось — это был бы са­мосуд, — проговорила она.— Мы живем в девят­надцатом веке... Нами правят законы...

— Этот человек повинен и в смерти корнета, — сказал Николай. — На его совести — жизнь мно­гих людей...

— Он чуть было не погубил Машу, — добавила Анна. — Мы не желаем ему смерти, мы хотим, что­бы он понес заслуженное наказание...

— Тогда восстановится порядок вещей, как го­ворит мой друг Ковров. Кстати, и ему в свое время пришлось пострадать из-за этого человека.

— Он, вероятно, очень опасен? — с тревогой спросила Долли.

— Он жалкий трус. Он все делает со страха, как загнанная в угол крыса...

— Будьте осторожны... С вами ничего не долж­но случиться...

— Со мной ничего и не случится... А вот ваше состояние мне не нравится... У вас совсем больной вид. Вы показывались доктору? — спросил Николай.

— Терпеть не могу докторов...

Принесли самовар. Долли занялась чаем. Ни­колай помогал. Анна исподволь наблюдала за бра­том и Долли. Ей было очевидно, что они любят друг друга и очень боятся предстоящей разлуки.

— Анна! — торжественно сказал Николай. — Неделю назад я сделал Дарье Даниловне предло­жение.

— Что же вы молчали? — возмутилась Анна.

— Мы же еще не говорили с батюшкой Дарьи Даниловны... Он в Петербурге... Поэтому я и не сказал тебе.

Лицо Долли полыхало; она не заметила, что ки­пяток из самовара переливается через край чаш­ки, обжигая ей руки. Анна, улыбнувшись, перекры­ла краник.

— Я не спрашиваю, Долли, что вы ответили мо­ему брату. Я уже давно все вижу. И очень счастли­ва за вас.

Она подошла и обняла Долли.

— Знаете, что? — загадочно улыбаясь, сказала Анна. — А не махнуть ли вам с нами в Петербург?

Долли растерянно переводила взгляд то на Анну, то на Николая.

— Во-первых, в Петербурге теперь ваш батюш­ка, можно будет все окончательно решить, — про­должала Анна, не давая Долли опомниться. — Во-вторых, меня, как и Николая, беспокоит состояние вашего здоровья. Покажем вас хорошим докторам. Ну так как?

— Я совершенно не готова к поездке, — расте­рянно сказала Долли.

— Что вам готовить? — настаивала Анна. — До отъезда еще целых три часа...

— Дарья Даниловна! Моей сестре пришла в го­лову отличная мысль, — присоединился к Анне Ни­колай. — Поехали с нами...

— Я, право, не знаю... Нужно все обдумать...

— Что тут думать, — решительно сказала Анна, взяла Долли за руку и вытащила из-за стола. — Пойдемте собираться.

Дом Ковровых. Швейцария.

В комнатке, приспособленной под кабинет, Сер­гей Антонович Ковров занимался настоящим муж­ским делом: он чистил пистолеты. Особой надоб­ности в этом не было — из пистолетов давно никто не стрелял, но заняться ему в этой швейцарской дыре было решительно нечем, и он придумал себе дело, чтобы как-нибудь убить время.