Македонский Лев - Геммел Дэвид. Страница 17

Гермий подбежал к нему, помогая снять нагрудник.

— Спасибо, кузен, — поблагодарил Леонид, отирая пот с лица. — Проклятье, он хорош! Но я уже приблизился к нему вплотную, как считаешь?

— Да, — согласился Гермий. — У тебя был шанс перерезать ему глотку. В настоящем бою ты бы воспользовался этим — и победил.

— Ты видел? Да. У него дурная привычка поднимать щит слишком высоко. Что привело тебя сюда? Уж точно не желание подраться, так?

— Нет, — сказал Гермий с глубоким вздохом. — Я пришел поговорить о Савре. — Он смотрел мимо Леонида, готовясь к волне гнева, которая, как он чувствовал, вот-вот последует.

— Он говорил с тобой? — тихо спросил Леонид.

— Нет. Дерая сказала мне, — он посмотрел на Леонида, удивляясь отсутствию гнева с его стороны.

— Чего ты хочешь от меня?

— Конца побоям и притеснениям.

— Они не имеют ко мне отношения. Я их не устраиваю; и узнаю о них только когда они уже случаются. Его не любят, — хмыкнул Леонид. — Что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Скажи Гриллусу и Леарху, что подобные… побои… позорят тебя.

— Почему я должен делать это?

— Потому что ты благородный человек. Ты не трус и не нуждаешься в том, чтобы другие дрались за тебя.

Леонид усмехнулся: — Лесть, Гермий?

— Да. Но тем не менее, я верю, что это так. Они не смогут сломать его и принудить к покорности. Однажды они убьют его — и во имя чего? Потому что подумают, что это тебе понравится. Тебе это понравится, кузен?

— Да, понравится, — согласился Леонид. — Но ты прав, это подло, и я не хочу в этом участвовать. Я остановлю это, Гермий; давно надо было сделать так. Меня устыдило его появление на Играх с такими следами на теле.

— Я у тебя в долгу, кузен.

— Нет, — сказал Леонид. — Это я у тебя в долгу. Но знай, что Парменион мой враг, и однажды я его убью.

Два часа Гермий разыскивал Пармениона, и наконец нашел его сидящим на гранитном блоке возле статуи Афины Дорог. Гермий сел подле него.

— Что такой угрюмый, стратег? — спросил он.

— Не называй меня так! Когда-нибудь, возможно, — но не сейчас.

— Твое лицо как туча, Савра. Думаешь о драке с Леонидом?

— Как ты догадался?

— Я разговаривал с Дераей. Не знал, что она — та самая девушка, за которой ты всегда наблюдал.

Парменион запустил камнем в ближайшее поле, вспугнув тучу больших черных и серых птиц. — Ненавижу воронье. В детстве меня ими запугивали; я боялся, что они залетят ко мне в окно и сожрут мою душу. Однажды подслушал из разговора соседей, что вороны выклевали глаза моего отца на поле боя. Я тогда плакал всю ночь, и слышал шуршанье их крыльев у себя в голове.

— Ты хочешь побыть один, Савра? Я не возражаю.

Парменион натянуто улыбнулся и обнял друга за плечи. — Я не хочу оставаться один, Гермий, — но все же я одинок. — Вставая, он подобрал еще один камень, перекинув его далеко через поле. — Что мне уготовано здесь, Гермий? Кем я могу стать?

— А кем ты желаешь стать?

Парменион покачал головой. — Не знаю. Честно. Когда-то я жаждал лишь одного — стать спартанским гоплитом, получить щит, меч и копье. Я желал идти за Царем в чужие земли, разбогатеть на военной добыче. Но недавно мне стали сниться странные сны… — он погрузился в молчание.

— Продолжай! — потребовал Гермий. — Иногда сны бывают посланием от богов. Тебе снились орлы? Это добрый знак. Как и львы.

— В тех снах нет зверей, — сказал Парменион. — Только люди, вооруженные для битвы. Две армии сошлись в широком поле — и я там полководец. Фаланги движутся вперед, и поднимается пыль, заглушая воинственный клич. Одна из армий — спартанская, ибо воины облачены в кроваво-красные плащи. Бойня идет страшная, и я вижу Царя, который лежит убитый. Потом я просыпаюсь.

Гермий мгновение молчал, затем усмехнулся. — Ты говоришь, что ты там полководец. Это доброе знамение, так ведь? И, сдается мне, истинный полководец, потому что нет никого, кто сумел бы тебя перехитрить, Савра. А раз ты ведешь их, то как может Спарта проиграть?

— В том-то и дело, друг мой. Я командую не спартанской армией — и тот, который погибает, — это Царь Спарты.

— Боги! — прошептал Гермий. — Тебе не следует говорить таких вещей. Выкинь из головы. Это вовсе никакое не знамение — тебе снились Командирские Игры, вот и все. Ты так долго думал о них, что это вызвало такой морок. Забудь, Савра. И никогда больше не говори об этом. Так или иначе, у меня есть новости, которые ободрят тебя… обещаю.

— Тогда поведай мне их, друг. Мне нужно взбодриться.

— Леонид высказался в твою пользу сегодня на учебном поле, так же как и Лепид. Леонид признал, что играл скверно и что ты заслужил свою победу. Остальные говорили, что ты смухлевал — а он высказался за тебя. Разве не здорово?

— Я даже слышу, как боги поют от блаженства, — едко заметил Парменион.

— Но неужели тебе не ясно? Это ведь значит, что побои прекратятся. Ты избавишься от них.

— Посмотрим. Я буду судить об этом по тому, сколькие придут на празднование моей победы.

— У меня есть и другие новости, не столь ободряющие, — сказал Гермий с грустью. — Нелегко об этом говорить, Савра, но церемония чествования отменяется.

Парменион зло рассмеялся. — Вот так сюрприз! — Его лицо потускнело, он соскочил с камня и обернулся, чтобы посмотреть снизу вверх на мраморную богиню.

— Что же я сотворил, Афина, чтобы боги так меня возненавидели? Я злодей? Возможно… Но однажды я отомщу им за их козни. Клянусь в этом!

Гермий ничего не сказал, но он почувствовал укол страха, когда посомотрел в лицо Пармениона и увидел ледяную ненависть в его глазах. Он спустился вниз и встал рядом с Парменионом.

— Не возненавидь меня, как их!

Парменион моргнул и затряс головой. — Ненавидеть тебя, мой друг? Да как я могу когда-нибудь тебя возненавидеть? Ты был мне братом, и я никогда этого не забуду. Никогда! Братьями мы были, братьями и останемся, во все дни, что отмерены нам жизнью. Обещаю тебе. А теперь я пойду в дом Ксенофонта. Увидимся позже. Приходи ко мне домой вечером.

— Приду. Береги себя.

— Чего мне опасаться? — отозвался Парменион. — Ты же сам сказал, что войне конец.

Ксенофонт провел Пармениона в просторную комнату в восточном крыле дома, где было прохладно и светло.

— Ну как? — спросил Ксенофонт, располагаясь на диване. — Ты нашел ответ на вопрос о Платеях?

Парменион кивнул. — Фермопилы посеяли пораженческие настроения в сердца персов.

— Прекрасно! Прекрасно! Я доволен тобой. Я говорил тебе, что война это искусство — так оно и есть. Но искусство заключается в том, чтобы выиграть сражение до того, как меч обнажен, а копья нацелены на врага. Если твой противник верит, что проиграет — он непременно проиграет. Это и случилось при Платеях. Персы — которые долго не могли справится с тремястами спартанцами — запаниковали, столкнувшись лицом к лицу с пятью тысячами. Полководец должен работать с сердцами солдат, не только своих, но и вражеских.

— Значит, ты будешь обучать меня? — спросил Парменион.

— Значит, буду. Читать умеешь?

— Только бегло, господин. Моя мать учила меня — но в бараках этому навыку не придавали большого значения.

— Тогда ты должен научиться. У меня есть книги, которые надлежит штудировать, в них описаны стратегии, которые ты должен запомнить. Полководец — тот же кузнец, Парменион. У него много инструментов, и необходимо знать назначение и способы применения каждого из них.

Парменион глубоко вздохнул и спросил. — Есть вопрос, который я должен задать, господин. Надеюсь, он не заденет тебя.

— Мы не узнаем об этом, пока ты не спросишь, — с улыбкой ответил военачальник.

— Я более чем нелюбим окружающими. Очевидно, что когда я достигну нужного возраста, Старшая Лига не примет меня. Тогда, господин, если ты берешь меня в ученики, в чем цель?

Ксенофонт серьезно кивнул. — В твоих словах кроется большой смысл, юный стратег. В лучшем случае ты станешь Первым Всадником, в худшем — рядовым воином. Но в тебе есть потенциал стать великим, возглавить людей. Я знаю это; никто не может судить об этом лучше меня. Но твое будущее может быть и не связано со Спартой — что окажется большой потерей для Спарты. Чего ты жаждешь больше всего?