Македонский Лев - Геммел Дэвид. Страница 62

— Что мы можем сделать? — спросила Дерая.

— Сейчас я ничего не могу. Я слишком устала, — сказала Тамис. — Но скажи, чувствуешь ли ты себя достаточно сильной, чтобы использовать свой дар на таком расстоянии?

— Да.

— Хорошо. Но прежде позволь мне спросить тебя вот о чем: как ты смотришь на то, чтобы Парменион женился?

— Женился? Я… я не знаю. Мне больно об этом думать, но, с другой стороны, почему нет? Он ведь считает, что я умерла — что, в общем, правда. А почему ты спрашиваешь?

— Это не важно. Иди к нему. Спаси его, если сможешь. Если чума окажется тебе не по силам, вернись за мной. А я пока буду отдыхать, чтобы собрать свою силу.

Дерая легла на спину и отпустила душу на волю.

Фивы простирались прямо под ней. Она подлетела к дому Пармениона, но его там не было. Мотак лежал в лихорадке, и незнакомая юная девушка хлопотала у его постели, вытирая пот с лица влажной тряпицей. Дерая поднялась высоко над домом, исследуя глазами пустынные улицы. И вдруг увидела его, пошатывающегося под тяжестью женщины, которую он нес на руках.

В женщине она узнала шлюху, Фетиду, и наблюдала, как Парменион вносил ее в свой дом, укладывал и слушал, как женщина говорила о своей любви в бредовом сне. Дерая вплотную подлетела к Памениону, положила руки ему на голову, и его мысли хлынули в ее разум. Он желал, чтобы женщина выжила. Дерая освободила свой разум, сливаясь с Парменионом, потекла вместе с его кровью по венам и артериям.

Чума уже была в нем, пока что маленькая и слабая, но растущая с каждым мгновением. Сконцентрировавшись, Дерая принялась выискивать участки заражения, уничтожая их до тех пор, пока, удовлетворившись, не вышла из него. Женщина умирала, огромные язвы были у нее под подбородком, на руках и на груди.

Но Парменион был спасен. Дерая вылетела в ночное небо — и зависла там, смущенная и озадаченная. Парменион хотел, чтобы женщина выжила. Любил ли он ее? Нет, мысли его были не о любви, а о неоплаченных долгах. Но если Дерая спасет ее, то он когда-нибудь может полюбить эту женщину, и тогда она потеряет его во второй раз.

Я ведь не убиваю ее, рассудила Дерая. Она и так умирает. Я не виновата. Она собралась лететь обратно в храм — но не смогла. Вместо этого она вернулась в спальню и занялась Фетидой.

Эта охота была гораздо сложнее. Чума была повсюду, сильная и смертельная. Трижды сердце Фетиды вздрагивало и почти останавливалось. Дерая восстановила разъеденные гланды, дав женщине жизненную энергию, затем продолжила работу, сражаясь с недугом. Долгое время чума была сильнее нее, разрастаясь и множась быстрее, чем та могла ее уничтожать. Она вернулась к сердцу, очищая кровь, которую оно выталкивало, и наполняя ее энергией. Наиболее опасный участок, как она обнаружила, был в паху, где язвы воспалились и истекали ядовитым гноем. Здесь она повысила исцеляющие силы тканей. Так текли часы. Дерая едва не упала в обморок от истощения, когда наконец поднялась от тела больной.

Она отправилась обратно в храм, но ее сознание было туманно, и вдруг она обнаружила, что пролетает над совершенно незнакомым дворцом, в котором кричит какая-то женщина. Дерая попыталась сосредоточиться.

— Он родился! — вскричал кто-то, и дружный клич раздался в рядах армии, выстроившейся перед дворцом.

Темная туча подплывала к ней, открываясь, как гигантский рот. Она увидела клыки длиной в человеческий рост и фиолетовый язык, влажный и раздвоенный. И у нее не было сил сопротивляться.

Вдруг световое копье вонзилось в этот рот — едва он приблизился к ней.

— Дай мне руку! — прокричала Тамис.

Но Дерая потеряла сознание.

Она очнулась в своей комнате в храме, ощущая присутствие Тамис рядом с собой.

— Что это было? — спросила она.

— Ты потерялась в будущем. И увидела Рождение Темного.

— Я устала, Тамис. Так… устала.

— Тогда спи, дитя мое. Я смогу защищать тебя еще некоторое время.

Клео вернулась с провизией на целых три дня, таким образом, вместе с запасами еды Пармениона, они были обеспечены съестным на неделю.

Шли дни. Аргон больше не появлялся, и вскоре Парменион узнал от сборщика мертвецов, что толстяк разделил судьбу тысяч — его тело сожрала чума. Мотак поправлялся, красные пятна проходили, язвы заживали; но он был слаб и часто нуждался в сне. Клео работала без устали, омывая хозяйку, меняя мокрые от пота одеяла, готовя еду и убираясь в комнатах. Парменион выходил в город в поисках еды, но даже лошади и собаки давно уже были отправлены на убой.

Потом, словно отгремевшая буря, чума начала отступать. Сборщикам доставалось всё меньше мертвых тел, и ворота города были теперь открыты для конвоя возов с продовольствием. Парменион пробился через толпу, окружившую конвой, и вышел с большим обрезком свинины и мешком сухарей.

Дома Клео приготовила немного мяса и покормила с ложки Фетиду, которая теперь шла на поправку. Мужчины вдвоем отнесли ее кровать наверх в комнату Пармениона, чтобы выделить ей больше личного пространства, Клео же спала на кушетке в андроне.

К концу лета город почти вернулся к нормальной жизни. Более четырех тысяч человек унесла чума, но, как заметил Калепий, то была доля тех, кто и так бы погиб или попал в рабство, если бы спартанцы вошли в город. Страшась чумы, спартанцы вышли из Беотии без боя, и теперь войска союзников стерегли от них все переходы через гору Киферон. Также пришла весть из Тегиры о том, что Пелопид и Священный Отряд разбили вдвое превосходящий их спартанский отряд и убили Фебидия, спартанца, который отвечал за взятие Кадмеи четыре года тому назад. Побежденные солдаты были не спартанцами, а наемниками из города Орхомена, но, не взирая на это, в Фивах в этот день был объявлен праздник, и звуки смеха и песен проникли в комнату, где лежала Фетида. Она еще была очень слаба, сердце билось тихо и неровно, но отдаленный смех оживил ее.

Вошел Парменион, держа в руках поднос с едой и питьем. Поставив его, он сел рядом с ней. — Сегодня ты не так бледна, — сказал он. — Мотак раздобыл несколько свежих медовых печений, а один мой старинный друг говорит, что они придают сил уставшим.

Ее зеленые глаза задержались на его лице, но она ничего не сказала. Вместо слов она привстала, взяла его руку, и слезы побежали по ее щекам.

— Что случилось? — спросил он.

— Ничего, — ответила она.

— Почему же ты тогда плачешь?

— Зачем ты делаешь все это для меня? Почему не дал умереть?

— Иногда бывает так, что ответов просто нет, — сказал он, поднеся ее руку к своим губам и поцеловав ее. — Ты не Дерая, а я не Дамон. Но наши жизни пересеклись, и линии наших судеб теперь переплетены. У меня больше нет великой веры в далеких богов, но я верю в Мойр, что прядут судьбу. Верю, что нам было назначено быть вместе.

— Я не люблю тебя, — сказала она голосом, чуть более громким, чем шепот.

— Как и я тебя. Но ты не безразлична мне. Ты постоянно была в моих мыслях с тех пор, как я узнал правду о той ночи, когда ты вернула меня к жизни. Останься со мной, Фетида. Не могу обещать, что сделаю тебя счастливой, но я буду стараться.

— Я не выйду за тебя, Парменион, но останусь. И если мы будем счастливы, так и быть, останемся вместе. Но знай, что однажды ты можешь проснуться без меня. Если так случится, обещай, что не станешь меня разыскивать.

— Обещаю, — произнес он. — А теперь ешь и восстанавливай силы.

Человек стоял в лунном свете у ворот дома Пармениона. Поблизости не было ни души, когда он осторожно просунул нож в щель в середине ворот, снимая деревянный засов с другой стороны. Ворота открылись, задвижка скользнула под углом к земле, но прежде чем она ударилась о камень, он вонзил в дерево лезвие ножа, задержав ее на месте, проскользнул внутрь и осторожно положил ее во дворе. Вернув нож обратно в ножны, он прошел к закрытой двери в андрон.

Вдруг что-то холодное коснулось его шеи, и рука похлопала его по плечу. — Будь я на твоем месте, то стоял бы не шевелясь, — предупредил чей-то голос в самое ухо.