Македонский Лев - Геммел Дэвид. Страница 77

Низкий рык послышался впереди, за валунами. Звук был глубоким и громким. Страх огненными пальцами коснулся Филиппа, и он искупался в нем, как в объятиях любящей женщины.

— Иди ко мне, — прошептал он.

Лев выпрыгнул из-за камней. Он был огромен, по оценкам Филиппа намного крупнее пони. Не было времени убегать и делиться заслугой убийства с другими.

Филипп упал на одно колено и поставил на землю древко копья, метя острием льву в горло. Он вдруг понял, что это не остановит зверя. От столкновения древко переломится, и тогда когти будут терзать его лицо. Внезапно он почувствовал, что настал день его смерти, но остался спокоен, утешаясь тем, что умрет не один. Это чудище пойдет с ним по дороге в Аид.

За спиной он слышал топот сандалий, но все равно друзья не успеют его спасти.

— Давай же! — зарычал он на льва. — Иди сюда и умри со мной вместе!

Вдруг зверь скорчился — словно от боли — прервал бросок. Он задрал огромную голову кверху, и воздух разорвал ужасающий рев… И монстр замер, за несколько пальцев до железного наконечника копья. Филипп чувствовал зловонное дыхание чудовища и понял, что смотрит на клыки, длинные и изогнутые как персидские кинжалы. Он взглянул в темные глаза хищника.

Время прервалось, мгновение тянулось без конца.

Филипп медленно встал и вытянул копье, тронув острием львиную гриву. Зверь моргнул, но не шевельнулся. Филипп почувствовал, что рядом Никанор, достает стрелу из колчана.

— Пусть никто не отпускает древко, — произнес принц негромким, низким голосом.

Лев двинулся вперед, его шерсть щекотала Филиппу ногу; затем он развернулся и скрылся за камнями.

Аттал подбежал к принцу. — Никогда не видел ничего подобного, — прошептал он.

Филипп вздрогнул. — И я.

— Продолжим охоту?

— Не думаю, мой друг. У меня пропал весь аппетит к охоте. — Он оглянулся на то место, где стоял лев.

— Это был какой-то знак? Лев ли это был на самом деле? — спросил Аттал.

— Если это был кто-то из богов, то у него весьма вонючее дыхание, — ответил Филипп, нервно поглядывая на вершины Олимпа вдалеке.

Охотники круто повернули назад к летнему дому Филиппа, что стоял в двадцати милях к югу от Айгаи. Они почти были на месте, когда с севера прискакал всадник и подъехал к Филиппу. Его лошадь была взмылена и почти выбилась из сил.

— Царь погиб, — произнес он, — войско разбито.

— Пердикка погиб? Не верю, — вскричал Аттал. Всадник не обратил на него внимания и смотрел на Филиппа.

— Царь наступал на иллирийцев, но наш центр не устоял. Пердикка попытался снова атаковать, но противник этого ожидал. Конница была порублена на куски, голову Царя водрузили на копье. Мы потеряли более четырех тысяч человек.

Филипп никогда не был особо близок с братом, но и врагами они никогда не были. Младший брат чтил Царя за его способности правителя и воина. Что же теперь, думал он? Сыну Царя было всего два года, и армия — что бы от нее ни осталось — ни за что не согласится короновать младенца, тем более когда их народ находится под ударом извне. Он отъехал от своих людей и спешился; сев на валун, взглянул на море. Он никогда не собирался стать Царем, ничего не ждал от жизни, кроме возможности охотиться, пировать и заниматься любовью. Пердикка это понимал, потому никогда и не помышлял об убийстве Филиппа.

Со своей стороны Филипп как мог избегал государственных дел. Он предупреждал Пердикку о возможных опасностях, связанных с нападением на иллирийцев, но такие битвы были делом обычным и никогда не становились решающими; проигравшие соглашались платить большие контрибуции победителям, ну а жизнь текла своим чередом дальше. Но чтобы Царь пал на поле битвы, вместе с четырьмя тысячами македонцев! Это была трагедия невероятных масштабов. Равновесие сил в северной Греции и в лучшие-то дни было вещью деликатной, а уж после этой катастрофы всё обратится в кипящий котел.

Пердикка был хорошим Царем, любимым в народе и могущественным. Но он был одержим желанием сокрушить Бардилла, и никакие доводы Филиппа не могли его урезонить.

«Отправь за Парменионом», - советовал ему Филипп.

«Мне не нужен какой-то спартанский полукровка», - отвечал Пердикка.

«Хочешь, чтобы я поехал с тобой?»

На мгновение он решил, что ответом будет «да». Красивое лицо Пердикки смягчилось, но затем его глаза взглянули так же строго. — «Нет, брат. Оставайся в Айгае. Отдыхай».

Когда Филипп повернулся, чтобы уйти, Пердикка подошел и положил руку младшему брату на плечо. «Никогда не забуду, что ты сделал для меня», - сказал он.

«Знаю. Тебе не обязательно говорить об этом».

«Есть люди, которые подговаривали меня убить тебя, Филипп. Некоторые верят, что… а, да какое это имеет значение? Я не убил Архелая, и он не отплатил мне изменой».

«Не беспокойся на мой счет, брат», - сказал ему Филипп. — «У меня нет желания становиться Царем. Но будь осторожен с Бардиллом. Если проиграешь, он наложит на тебя такую контрибуцию, что тебе будет не по силам ее выплатить».

Пердикка усмехнулся. «Я не проиграю».

Филипп отряхнулся от воспоминаний и подозвал гонца к себе. — Где сейчас иллирийцы?

— Они не продвигались дальше, повелитель. Обобрали мертвых и теперь стоят лагерем в четырех днях езды от Пеллы.

— Не зови меня повелителем, я не Царь, — буркнул Филипп, отстраняя парня прочь.

Его мысли бушевали, как шторм в голове. Равновесие сил — это главное! На западе иллирийцы, на севере пеонийцы, на востоке фракийцы и на юге Фивы. Пока у каждого народа имелось сильное войско, угроза полного завоевания была мала. Но теперь, когда армия Македонии уничтожена, страна осталась открытой для любого, кто осмелится ее взять. Филипп подумал о своих врагах. Первый — это Бардилл, коварный Царь Иллирии, восьмидесятилетний старик, а может и старше, но обладающий острым умом матерого лесного волка. После него идет Котис, Царь Фракии; недавно отметивший шестидесятилетие, жадный, безжалостный монарх, чьи алчные глаза теперь обратятся к македонским копям, что расположены всего в дне пути от его фракийской границы на востоке. Затем пеонийцы, дикие племена с севера, которые жили войной и разбоем. Далее жадные до власти Фивы, спесивые Афины. Одним богам ведомо, сколько еще прочих!

«Не все сразу», - успокоил он себя. А что если он не будет претендовать на корону? Одно имя тут же пришло ему на ум: Архелай, его двоюродный брат. Ненависть между ними была крепче железа и холоднее зимней стужи. Архелай будет бороться за престол — и первым его шагом станет убийство Филиппа.

Филипп подозвал Аттала. — Я выезжаю в Пеллу, — сказал он воину. — Возможно, что Архелай еще не слышал эту весть. Когда услышит, тоже поедет в столицу, но ему придется ехать из Керкинеса. Возьми двадцать человек — и позаботься, чтобы он не дожил до конца путешествия.

Аттал криво ухмыльнулся. — Это задание мне определенно по душе.

Центр города Сузы, Персия, осень, 359й год до Н.Э.

— Это только твоя вина, — говорил Мотак, пока Парменион мерил шагами комнату туда и обратно. — Ну кого еще ты можешь винить?

Спартанец подошел к широким дверям, ведущим в сад, и остановился там, глядя на террасы со свисающими бутонами и на деревья, сплошь увешанные плодами. Вид был сладостен и радовал взор, но Парменион отвернулся, лицо его пылало, глаза были полны злобы.

— Винить? — проворчал он. — Кого как не этого проклятого персидского придурка? Он теряет семьдесят человек лишь потому, что не позаботился освободить поле боя от валунов. Семьдесят! И после этого он еще имеет наглость заявить мне, что это ничего не значит, потому что там были только крестьяне.

— Он принц крови, Парменион. Чего ты ждал, когда отказался от его приглашения? Похвалы? Еще одного жеребца в награду?

— Персы! — процедил Парменион. — Меня тошнит от них.

— Нет, — сказал Мотак. — Тебя тошнит от Персии, друг мой. И ты слишком умен, чтобы не предвидеть последствий ухода от Дария.