Тени пустыни - Шевердин Михаил Иванович. Страница 69

— Знаменитый мудрец Ибн–Яшин, играя в нарды, говаривал: «Не жалуйся, а действуй! Иначе уподобишься умнику курду: волк унес ягненка, а дурак только изрыгал ругательства». Еще партию!

— Довольно!

— Успеете. Твоя «пых–пых» летит быстрее птицы. Она довезет вас в один момент… Вы их догоните…

— Куда довезет? — рассердился Али Алескер. — Кого догоню?

— А разве вы не наказали своему Шейхвали приготовить вашу «пых–пых»?

Ибн–Салман мало обращал внимания на спор игроков. Он старался понять, что происходит возле конюшни. Тревога и настороженность не мешали ему рисовать в воображении фривольные картинки. Но раздраженные слова Али Алескера заставили его подойти к открытому окну.

— Я еще хотел попросить вас, достопочтенный король игроков, завезти меня в Хаф, к моему доктору, — спокойно произнес Алаярбек Даниарбек.

— Я не еду в Хаф! Почему ты думаешь, что я еду в Хаф? Я никуда не еду. Я хочу спать!

— Ну и великолепно. Ну и не сердитесь. Давайте сыграем еще партию и… спать…

И Алаярбек Даниарбек так зевнул, что стало слышно во всех уголках Баге Багу.

— И больше ты ничего не знаешь? — допытывался Али Алескер.

— А что я должен знать еще?

— Кого я должен догнать?

— Тех, у кого есть к тебе дело.

— Какое дело?

— Какое дело? Кого догнать? Откуда мне знать. Послушай, дорогой Али, сыграем? Или признай, что нет равного мне в нарды, а ты жалкий пачкун…

Джаббару ибн–Салману показалось, что целая минута прошла, пока Али Алескер ответил. И тон его ответа звучал совсем неуверенно.

— Я еще покажу, кто лучший игрок в нарды в Хорасане. Губернатор всегда уезжает из Баге Багу с пустым кошельком. Только уже поздно, и я…

— Собака приказывает своему хвосту.

— Алаярбек Даниарбек, позволь тебе заметить: сам ты маленький, а голос у тебя как выстрел.

— Кому же знать свой голос, как не мне.

— Разит точно пуля.

— Э, господин Али, конечно, ты искуснейший игрок. Разве стал бы я язвить так?.. Увы, стыдно потерпеть поражение от чужеземца–самаркандца, а? Не правда ли? Какой позор! — издевался Алаярбек Даниарбек.

— Ставлю коня из своей конюшни. Играем!

Кости снова затрещали. Шашки запрыгали по доске.

Пожав плечами, Ибн–Салман отошел от она. Сначала он хотел вмешаться и напомнить Али Алескеру, что рассвет не за горами и что скоро ехать. Но теперь он решил повременить. Странные слова маленького самаркандца насторожили его. Этот проныра и наглец, Алаярбек Даниарбек, всюду сует свой нос. Конечно, он ничему не помешает, ничего не изменит, но лучше не разжигать его любопытства. Пусть играет в нарды. Да, надо будет предупредить, чтобы Али Алескер не брал его с собой в автомобиль. Не для чего. Приближаются слишком серьезные события.

Наступил момент разрубить узел. Хочет или не хочет вельможа–пуштун господин Гулям, но вьюки перейдут в руки тех, кому они больше нужны. Вы мирно спите в объятях жены, а с вашим караваном вопрос решен. Так предопределено. Конечно, не всевышним. Такое решается не на седьмом небе, а на земле, где аллах тот, у кого больше силы. Али Алескеру пора, давно пора ехать. Его курды выехали из Баге Багу еще позавчера. Сам Ибн–Салман не поедет. Все совершится без него. Конечно, стража каравана — из племени кухгелуйе — отчаянный народ. Без драки каравана не отдадут. Но и белуджи умеют стрелять. Их господин — Великий Убийца Керим–хан. Он человек действия. Ни один кухгелуйе не вернется на родину в свои долины гор Загроса. Колесо вертится — ось перетирается. Джаббар ибн–Салман много, очень много видел крови еще в те времена, когда его не звали Ибн–Салманом. Разве в свое время у него дрогнула рука, когда пришлось стрелять в своего друга Фарража, чтобы избавить его от пыток? Разве не он же, Джаббар ибн–Салман, когда–то на месте прикончил араба, убившего в ссоре соплеменника, и ни минуты не колебался, как не колебался во многих случаях? Но вообще Ибн–Салман предпочитает с некоторых пор оставаться в стороне. Он предпочитает срывать финики с пальмы чужой рукой. И все началось после того случая в Сулеймановых горах. Старику Дейляни, вождю шинвари, предоставили выбор: золото или смерть. Старик выбрал смерть. Ибн–Салман не забыл его слов, гордых слов: «Что есть жизнь? Дуновение, воздушный пар, водяной пузырь, факел, беспрестанно гаснущий. То едва виден он, то темен, то он блестит. Лишь иногда он дает свет, который вот–вот исчезнет. Ты сейчас прикажешь прервать мой жизненный путь. Найдутся, кто пошлет пулю остановить твое дыхание». Старик пошел на виселицу с гордо поднятой головой. С тех пор Джаббар ибн–Салман старался реже бывать там, где летают пули.

Керим–хана зовут Великим Убийцей. Пожимая ему руку, Ибн–Салман гадливо вздрагивает и исподтишка вытирает ладонь. Но Великий Убийца отлично знает свое дело. Кровавая репутация вождя белуджей не помешала, а может быть, именно и побудила Ибн–Салмана заключить с ним дружеский союз. «Я не люблю белуджей, — заявил Ибн–Салман во всеуслышание. — Единственно достойный белудж Керим–хан. Иногда и порядочным людям приходится пользоваться ядом и желчью некоторых отвратительных животных».

Ибн–Салман считал себя порядочным человеком. Но он знал и арабскую пословицу: «Лев не одалживает зубов». Черт побери! Ходить во львах нелегко. И какой он, Ибн–Салман, лев? При виде крови ему теперь делается дурно. Проклятая болезнь расшатала его нервы. От одного вида крови он может просто упасть в обморок. Что скажут белуджи? Что подумает Керим–хан? Нет, Джаббар ибн–Салман предпочитал в иных случаях оставаться привидением. Он останется в Баге Багу и будет дергать ниточки. А там все, что надо, сделают марионетки–белуджи во главе со своим Великим Убийцей Керим–ханом.

А помещик Али Алескер на рассвете выедет на своем автомобиле к месту происшествия, догонит своих курдов, примет от Керим–хана причитающуюся по договору половину вьюков и распорядится похоронить храбрых кухгелуйе. Все идет, как задумано. Векиль Гулям спит, и хорошо, что он спит.

Джаббар ибн–Салман вздрогнул. Лица его коснулась крылом летучая мышь. Он снова увидел белую фигуру около конюшни. На этот раз женщина вела на поводу коня.

В три прыжка Ибн–Салман оказался рядом с женщиной. Она тихонько вскрикнула, когда араб вцепился рукой в податливое, мягкое ее плечо. Отсвет из окна золотом вспыхнул в белокурых волосах и замерцал на шелке одеяния, подчеркивающего стройность стана.

— Вы? Госпожа Настя–ханум?! — Пораженный и сконфуженный, Ибн–Салман отнял руку.

— Ах, это вы, господин Джаббар, — дрожащим голосом проговорила молодая женщина. — Вы меня напугали. Ну и рука у вас…

— Вы! Здесь?

— Такая духота… в комнатах нечем дышать. Вы не находите? Вам, сыну степей, не показалось, что сегодня ужасно душно?

— И вы?

Джаббар ибн–Салман кивнул на коня, нетерпеливо мотавшего головой.

— Да–да. Я хотела покататься. В степи, наверное, такой прохладный ветерок. Вы не думаете?

— И вы не боитесь?

— Чего же мне бояться?.. Джунаида увезли. С ним уехали и его большие тельпеки. Теперь здесь тихо.

Невольно Ибн–Салман поморщился:

— А… И вы слышали про Джунаида?

— Да, о нем говорят все в Баге Багу.

— А господин векиль? Что скажет ваш муж, когда узнает о вашей довольно безрассудной прогулке?

— Ах, Гулям? Он спит.

Пухлые губы Насти–ханум сложились в простодушную улыбку.

Теперь Ибн–Салман мог совсем близко разглядеть лицо молодой женщины. Такое приятное, миловидное, положим даже красивое, чуть кукольное лицо…

Сказать, что Ибн–Салман удивился, было мало. Он был ошеломлен…

Да, оказывается, она красива, слишком красива. Неудивительно, что этот дикарь Гулям не отходит от нее ни на шаг… Нежная, гибкая, с гордой посадкой головы, с излучающими свет глазами. Она производит впечатление… Он пробормотал:

— «Стрелы твоих глаз делают лес тесным для барса, а реку для крокодила…»

Джаббар ибн–Салман считал себя полностью защищенным от женских чар. Женщин он презирал, стоя на точке зрения мусульманина. Дурной характер, вкоренившийся в природу женщины, исправляет только могила. Никаких рыцарских чувств он никогда не испытывал. Но сейчас… Разве можно презирать такое совершенное создание, очарование и нежность которого вызывают преклонение и восторг? Или, возможно, бархат неба, аромат цветущей сирени, сияние чудесных глаз упали росой на иссохшее в пустыне сердце Ибн–Салмана, или столь необычное мерцание глаз и золото волос, или обаяние, исходившее от нее, разбудили в нем давно похороненное… Вспыхнувшие внезапно воспоминания затуманили его мозг. И только голос Насти–ханум привел его в себя.