Санджар Непобедимый - Шевердин Михаил Иванович. Страница 74
— Санджар–ака, друг, мы дорого обойдемся им… Командир кивнул головой.
— Я прошу, — продолжал Медведь, — об одном. Дайте мне рекомендацию в партию.
Это было так неожиданно, что Санджар удивленно посмотрел на старика.
— Да, — сказал Медведь, — я давно уже думал об этом… о партии, и все как–то… не получалось. Я служащий, интеллигент, так сказать, но я… вижу, что только вы, большевики, можете мир переделать, по–настоящему переделать… — Он покосился на неуклонно двигающихся вверх по склону горы басмачей. — Я понимаю, сейчас писать некогда. Скажите только «да»… Мне будет легче тогда… больше сил… — Медведь отвернулся.
— Дай руку, — сдавленным голосом проговорил Санджар, — дай руку, отец. — Их руки соединились в крепком рукопожатии. — А теперь… — Санджар стащил через голову карабин и щелкнул затвором.
Лошадь Санджара вдруг испуганно всхрапнула. У самого стремени показалась голова сивенького крестьянина. Подслеповатыми глазками он разглядывал Санджара.
— Вы кто? — спросил он. — Вы — Санджар? Секунду Санджар колебался:
— Да, я Санджар.
Лицо крестьянина прояснилось.
— Санджар, друг народа, идем, — сказал крестьянин, — идем. Вы, я вижу, заблудились, а здесь есть дорога.
Схватив лошадь Санджара под уздцы, он потащил упиравшееся животное за собой.
— Скорее!
Басмачи заметили неладное. Рев нестройных голосов донесся снизу. Защелкали выстрелы.
— Идем, Санджар–друг, — бормотал крестьянин, — идем, друг… два шага отделяют тебя от смерти, не торопись умирать. Идем, друг, вот сюда, вот вниз, друг…
Все так же бессвязно бормоча что–то, он проворно начал спускаться в глубь разверзшегося под ногами узкого ущелья.
Некогда страшный подземный толчок расколол гору Каратаг. Гигантская трещина была так узка, что только в нескольких шагах можно было ее заметить. Казалось, ничего не стоило через нее перепрыгнуть. Но это впечатление было обманчиво. Ширина щели была не менее пяти–шести метров, а глубина такая, что шум мчавшегося по дну потока едва достигал слуха.
— Куда ты нас ведешь? — с тревогой спросил Санд–жар. Он заподозрил ловушку.
Не отвечая на вопрос, крестьянин заставил его спешиться.
— Оставьте лошадей, дальше они не пройдут.
Он схватился обеими руками за острый выступ скалы и, изогнувшись скользнул вниз. Немалую ловкость нужно было проявить, чтобы одним прыжком соскочить на широкий плоский камень, на котором лежали две толстые жерди, переброшенные над еще более сузившейся здесь трещиной. Переход по жердям был не менее труден, чем спуск. Еще мгновение — и все оказались в полной безопасности, скрытые от глаз преследователей нагроможденными в беспорядке гигантскими глыбами камня.
— Постойте, — растерянно проговорил Медведь, — а мои записи, мой аппарат?
И прежде, чем кто–нибудь смог ему помешать, он перебежал обратно по жердям и начал карабкаться по скале.
— Стой, куда?
Скалы закрывали тропинку, по которой поднимался Медведь, и площадку, где были брошены лошади. Но по возгласам можно было догадаться, что там уже находятся басмачи.
Одиноко грохнул выстрел.
— Пропал, — побледнев, проговорил Санджар. — Зачем он побежал туда?
— За своими научными материалами, — сказал Курбан. Голос его дрожал. — У Медведя они в хурджуне всегда лежали.
Ошеломленные, подавленные неожиданно обрушившимся несчастьем, все молчали.
Сивенький крестьянин сказал скороговоркой:
— Идите все прямо. А от черного камня сверните вниз, — и побежал назад.
— Тебя убьют, — крикнул Санджар, — вернись!
— Пусть найдут сначала…
Он ловко перебрался на другую сторону щели. То, что сделал он затем, было совершенно неожиданно. Крестьянин наклонился, с силой вырвал конец жерди из щели в камне и столкнул жердь в пропасть. То же он сделал и с другой жердью. И, не обернувшись, исчез.
Все произошло очень быстро. Никто не успел даже сообразить, чем можно помочь Медведю. Все прислушались. С площадки не доносилось ни звука. Далеко внизу шуршал поток. В узкую прорезь скал синело гиссарское небо.
— Пропал Медведь, — горько пробормотал кто–то.
Санджар отвернулся. Всю дорогу он не подымал головы.
Только когда внизу блеснула голубая лента реки, он остановился и, глядя на раскинувшийся у ног город, в раздумье произнес:
— Какой был человек…
Но Санджар не был намерен склонять голову под ударами судьбы. В Денау ускакал гонец. Начальник местного гарнизона, состоявшего из нескольких десятков больных малярией красноармейцев, разослал в горы разведчиков узнать о движении басмачей и, если возможно, об участи Медведя. Было решено немедленно связаться по телефону с соседними комендатурами.
В покосившейся хижине коптил и мигал светильник. У ящика полевого телефона склонился человек с бледным лицом и синими тенями под глазами. Прерывающимся, слабым голосом человек взывал:
— Регар, Регар, Регар… да ну, Каратаг слушает, Регар, Регар, Регар…
Шумел за дверьми в густой темноте заброшенный сад, далеко–далеко грохотал бурный поток. В хижине сухо потрескивал фитиль светильника и дребезжал язычок телефонного звонка.
— Регар, Регар, да ну, проснись, Регар… Но Регар, молчал.
— Регар, давай связь, давай связь, Регар…
В трубке вдруг зашипело, затрещало. В мембране захрипел громкий голос.
— Миршаде, Миршаде, отвечай, Миршаде. Позовите комбрига, позо…
Телефонист всполошился.
— Да молчи, Дюшамбе, молчи, Дюшамбе, не перебивай… Давай Регар, давай Регар. Молчи, Дюшамбе, выручать человека надо, басмачи захватили человека. Регар, Регар.
В трубке сразу зашумели, закричали.
Заговорило Миршаде, отозвалось Денау, властно кричало Дюшамбе. Из Сары–Ассия взволнованно спрашивали… И все вместе ругали в один голос Регар, ругали заснувшего связиста.
— Регар, Регар…
Два года шла борьба с басмачами. Два года Дюшамбинский тракт, связывавший тоненькой непрочной нитью обширную страну, именовавшуюся тогда Восточней Бухарой, с железной дорогой, подвергался непрерывным и ожесточенным нападениям басмаческих банд, отрядов турецких и афганских наемников Энвера и Сулеймана–паши. Движение по дороге было возможно только большими группами, охраняемыми хорошо вооруженными кавалерийскими разъездами. И в то же время линии телефонной и телеграфной связи на всем протяжении дорог тянулись между гарнизонами в полной неприкосновенности. Ничего не стоило в любом месте оборвать проволоку, вырвать, сжечь столбы. Пока собралась бы с силами охрана, можно было уничтожить десятки километров связи. Но басмачи не трогали телефонную линию.
Пожилой командир, начальник каратагского гарнизона, посмеивался:
— Не верят в связь по проводам… Говорят, большевики — черти, но никакой черт не имеет такого горла, чтобы за сто верст кричать. А если могут так кричать, мы бы услышали… Поэтому не трогают. Ну, а мы не жалуемся. Вот Энвер был, тот портил. Ну, а местные, доморощенные вояки так и не верят.
Снова и снова связист бубнил в трубку:
— Ре–егар, Ре–егар! Ты сонная с… Ре…
— Что ругаешься? Регар слушает. Что надо?
— Проснулся! Регар заговорил.
— Передаю телефонограмму. Выступить сорок сабель по дороге Каратагу, точка. Выступить сорок сабель…
— Ну, теперь завертелось, — заметил телефонист. — Теперь занялся Кошуба вашим Медведем по всей линии…
Он наклонился над аппаратом.
Вышли в сад. Все молчали. Каждый перебирал в памяти события ушедшего дня, каждый упрекал себя, что не помог Медведю. Трудно было поверить, что басмачи пощадят его. Так и представлялся он лежащим в высокой траве, — истерзанный, изуродованный, но с иронической усмешкой в серых прокуренных усах.
В чайхане на ночном опустевшем базаре едва–едва теплился красноватый свет лампы. Одинокий человек сидел в углу и, шумно прихлебывая, пил чай.
Санджар всем своим массивным телом грохнулся на палас.