Санджар Непобедимый - Шевердин Михаил Иванович. Страница 75
— Хотел бы знать, что с ним?
Никто не успел ответить… Темная фигура в углу шевельнулась, кашлянула, знакомый тихий голос прошелестел чуть слышно.
— Большевик связан по рукам и ногам, живой. Сидит в амбаре в селении Пугнион…
Резко повернувшись, Санджар схватил за руку говорившего и потянул его к светильнику. Это был тот самый сивенький крестьянин, который указал путь через расщелину и спас отряд от Кудрат–бия. Командир в глубоком волнении разглядывал невзрачного человечка.
Едва брезжил над горами свет, когда отряд вновь ушел в горы.
А днем в Каратаг въехала под скрип колес и рев верблюдов шумная, громоздкая экспедиция. Притихший после вчерашнего базара город вновь загудел, как растревоженный улей. Все чайханы, караван–сараи сразу стали тесны. Как мухи на мед, потянулись со всех сторон торгаши, подрядчики, водоносы, кузнецы, плотники. С утра до вечера в чайханах сидели местные имамы, учителя, купцы, жадно ловя новости.
«У потерянного ножа ручка золотая», говорят узбеки.
Зачем бросился назад по шаткому мостику Медведь, он и сам не отдавал себе отчета. Тетрадь с этнографическими материалами, хранившаяся в хурджуне, была только начата и не представляла особой ценности. Фотоаппарат, оставшийся на седле, был старый, расхлябанный. Как правило, съемку Медведь производил небольшим, более совершенным аппаратом «зеркалка», который он носил обычно с собой на ремне через плечо. Если бы старый аппарат попал в лапы басмачей, потеря была бы небольшая.
Просто жалко стало его, как доброго старого друга.
И вот Медведь лежал в темной клетушке, оплетенный веревками так, что не мог шевельнуть ни рукой ни ногой. Хотелось пить. Тело болело и саднило, и трудно было понять, что именно болит. Боль отвлекала от мрачных мыслей, хотя Медведь в нескончаемом предсмертном томлении понимал, что басмачи не просто убьют его, а нечеловеческими муками постараются сломить непокорный его дух, волю, сделать все, чтобы вырвать у него вопль боли, мольбу о пощаде… И тогда уже прикончат.
Прямой тонкий луч света с пляшущими в нем пылинками пересекал наискось сумрак и медленно передвигался, отсчитывая томительные часы плена. Упорно вертелась в голове мысль: «Как убьют? Долго убивать будут?»
Время шло. По расчетам Медведя, близился вечер. Заскрипела дверь. Стало светлее. Ухмыляющаяся рожа, круглая и лоснящаяся, просунулась в щель. Узенькие, прищуренные, но очень быстрые глазки с интересом разглядывали старика.
Вошедший вдруг заговорил:
— Бедный, бедный! Руки завязаны, ноги завязаны. Неудобно?
Медведь молчал.
— Рукам, ногам плохо, а? Ты чего молчишь? Захочу — веревки сниму.
— Ну, сними!
— Вон какой ты! Я сниму, а ты убежишь. Ай, хитрый старик! — он качал головой, чмокал.
— Уйди!
— Зачем уходить? Пить хочешь? Тут не вода — шербет, вкусная, сладкая. Хочешь водички, а? Холодной, ледяной.
— Хочу.
Это слово вырвалось само. Только теперь Медведь понял, что жажда душит его. Огонь палил язык и горло, иссушающим током разливался по телу.
Иссохшие губы Медведя беззвучно шевелились. Он обезумевшими глазами смотрел на радушно улыбавшегося басмача и не верил своим глазам: у него в руках была большая пиала, прикрытая тарелочкой.
Наклонившись вперед, басмач вдруг выкрикнул: «На, пей! На, ешь!» — и взмахнул пиалой.
Медведь с отвращением зажмурил глаза. Что–то жесткое, холодное и в то же время живое, шевелящееся, обсыпало лицо, шею. Дрожь прошла по всему телу от ощущения бегущих по коже лапок. Слышно было, как крупные насекомые с сухим треском падают на глиняный пол.
«Скорпионы!» — замирая от страха подумал Медведь. Ожидание боли укусов было так сильно, что с минуту он ощущал во многих местах на щеках, на груди жгучую, бешеную боль…
— Умираю, — хрипло простонал он.
Хохот привел Медведя в себя. С трудом он открыл глаза. Круглая физиономия басмача расплылась в злорадной улыбке.
— Ешь нашу землю, — зарычал он, — пей нашу воду! Подыхай! Скорпион укусил, будешь крутиться как в аду.
Но тут же он помрачнел, увидев, что перекошенное ужасом и страданием лицо пленника делается спокойным, складки на лбу разглаживаются.
Басмач подошел ближе и стал носком сапога подшвыривать разбегавшихся насекомых к голове Медведя. Но скорпионы, задрав хвосты, то кружились на одном месте, то стрелой мчались в темные углы, подальше от света. Ученый увидел, как последний скорпион, сделав отчаянную попытку взобраться на голенище сапога тюремщика, свалился на землю и стремглав убежал.
Басмач потоптался на месте, пошарил в углу щепкой. Тогда Медведь сказал уже не просительным тоном, а приказывая:
— Развяжи руки! Ну!
Случилось странное. Басмач послушно подошел, приподнял пленника и развязал туго затянутые веревки. Развязывал он медленно, нехотя, бормоча проклятия.
Веревки раздались, ослабели, стало легче дышать, но одеревеневшие члены никак не слушались.
— Ну, а теперь принеси воды…
— Что я тебе, слуга? — заворчал тюремщик.
— Принеси воды, говорю… Только не вздумай наливать в эту чашку. Найди чистую.
Силы медленно возвращались в тело Медведя.
Басмач растерянно посмотрел на старика и вышел.
Через минуту он вернулся с чашкой воды.
Вечером Медведя вывели во двор присутствовать при всенародном истреблении «Глаза Советов». Об этом Медведю рассказал тюремщик, оказавшийся довольно словоохотливым человеком.
— Что за «Глаз Советов»? — недоумевал Медведь. Только когда его вывели во двор, он понял, в чем дело.
Басмачи, освещенные пламенем нескольких факелов, полукругом толпились около груды хвороста и сухой травы, на которой, поблескивая металлическими частями, лежал желтый ящик. Медведь без труда признал в нем свой фотоаппарат.
Кривляясь и подпрыгивая, к костру подошел безносый басмач.
— Огонь поджаривает, ветер раздувает! — заорал он.
Басмач поджег солому и отбежал в сторону, любуясь сразу заполыхавшим пламенем.
— Горит, горит, — зашумела толпа. — Бросай в огонь русского! Давай его сюда! Пусть сгорит вместе со своей проклятой машинкой.
Десятки рук тянули Медведя к костру. Вопли стояли в воздухе.
Чей–то властный голос остановил разъяренных воинов ислама.
— Назад! Оставить его.
Басмачи расступились. Перед Медведем стоял сам Кудрат–бий. Он внимательно рассматривал старого ученого.
— Ты боишься? Ты испугался?
Медведь молча помотал головой.
— Да, все вы, большевики, исчадие ада, не боитесь, все вы наглецы, безбожники, хотите смотреть смерти в глаза. Ну, ты не посмотришь ей в глаза. Уж я об этом позабочусь…
И, обернувшись к басмачам, он сказал:
— Вот что… Вы хотите убить этого человека, как собаку. Он и есть собака, трижды собака, ибо он нарушил завет нашего всемогущего пророка. Помните что сказал пророк: «Да будет нечистым тот, кто создаст на бумаге или на дереве изображение живого существа. Тот уподобится идолопоклоннику, и его постигнет участь идолопоклонника».
— Смерть ему! — закричали басмачи.
— Да, он достоин смерти, потому что он этим своим ящиком переводил на бумагу лица правоверных, а всем нам известно, что правоверный, попавший на бумагу, в дни страшного суда восстанет из мертвых без лица. Ангелы не смогут признать его, даже если он вел самую благочестивую жизнь, и не впустят в райские сады, а низринут в бездонную пропасть ада, и человек лишится райских восторгов и объятий вечных девственниц — гурий. Как же можно допустить, чтобы по земле ходили такие люди, как этот старик?
— Убить его, сжечь его!
— Вот почему его, как трижды злодея, надо подвергнуть казни трижды, и первая из них будет казнь его глаз, которыми он содеял столько зла мусульманам, лишив их отрад рая. Отведите его! Завтра утром соберите всех воинов ислама. Пусть присутствуют при казни и насладятся зрелищем.
Медведя увели. Он отлично понял все, что говорил Кудрат–бий.