Набат. Книга вторая. Агатовый перстень - Шевердин Михаил Иванович. Страница 51

—  На, на. — Бибихола протянула руку, и в ней блес­нул металл. — Смотри ты, храбрец.

—  Что это?

—  Только болтать ты умеешь, старик.

—  Что это?

—  Только болтаете вы, мужчины: «Честь! честь!», а сами, сами сидите и шепчетесь. А ваших дочерей, жён терзают, бесчестят.

Она тихо, по-волчьему, завыла, но тут же с силой за­крыла себе ладонью рот.

—  На, — снова протянула она руку. Теперь Шакир Сами разглядел, что она сжимает длинный нож. — Вот я слабая, опозоренная... смотри!

Наклонившись, Шакир Сами вперил глаза в лезвие ножа. Чёрные сгустки запеклись местами на холодно мерцающем металле.

—  Что?.. Ты?.. Бибихола?

Хриплый клёкот вырвался из горла Бибихолы. Она с трудом сказала:

—  Они... оба... там... лежат...

—  Ты, ты? — ошеломленно бормотал Шакир Сами.

—   Я их напоила их собственной кровью. Крово­пийцы!

—  Ты?

—  Они лежат ещё тёплые. Ты, храбрец, пойди, посмотри. — Она сунула нож в руки Шакира Сами. Он по­чувствовал, что рукоятка его липкая.

Вдова исчезла, растворилась во тьме. Шатаясь, бормоча что-то, старик прошёл на своё место.

—  Смотрите. — И он поднял на  вытянутых руках чуть блеснувший в темноте нож. — Смотрите, на нём кровь... дело сделано... У слабой женщины не задрожала рука. Всё равно нам не жить. Скоро рассвет. Они увидят… мер-твецов. Ни одна душа в Курусае не избавится от гибели.

—  Что делать? — послышалось сзади.

—  Терпение наше кончено. Целый год мы мучились, изнемогали. Целый год нам не давали жить.

—  Что делать, что делать?

—  Мы честные люди, они воры. Слабая рука вдовы поднялась рукой мести. А мы что, слабее? Эх, правиль­но говорил сынок про Ревком. Был бы у нас Ревком, прогнал бы Батыра Болуша и его шакалов. А теперь са­ми мы себе голова. Вот и решать сами трусы. Возьмём, друзья, в руки оружие. Известно: мёртвому просторная могила, живому — просторный дом. Или нам умирать, или им умирать.

—  Повелевает пророк, — загнусавил имам мечети, — повиновение и смирение перед сильными мира. Эмирам и шахам проявлять должно послушание и...

—  Что приятно сердцу шаха, во сто крат позорнее в глазах нищего, — парировал быстро Шакир Сами и обратился к дехканам, — неужто подставим мы покорно свои шеи под нож?

—  А почему обязательно под нож?.. — робко спросил кто-то.                                              

—  Завёл знакомство с поводырем слона — строй большие ворота. Напали разбойники — становись  вол­ком. Наступит час утреннего намаза — и голова твоя не найдёт плеч, сколько бы она не искала их.

—  Ох!

— Да, ох-ох, а голову тебе не сносить.

—  Я уйду, убегу!

—  Бояться воробьев — проса не сеять! Хочешь стать шашлыком господина Батырбека Болуша, а?..

—  Нет, я не хочу.

Неслышными тенями поднимались дехкане и уходили во тьму по одному, по два...

Спустя несколько минут на дворе никого не оста­лось, кроме самого Шакира Сами и человек десяти дех­кан.

Послушав темноту и даже открыв рот, чтобы лучше слышать, старик проговорил:

—  Пошли! Посмотрим.

Они направились через все селение к байскому дому. Кишлак по-прежне-му молчал. Стало холодно, и даже ло­шади перестали жевать сено и, стоя, дремали.

Дехкане во главе с Шакиром Сами прошли через распахнувшиеся ворота в байский двор. Здесь все спали, только где-то слышался монотонный стон: —У... у... у!

Батырбек Болуш проявил беспечность. Он не выста­вил караулов. Он верил в свою силу, в страх, который он внушает всем и вся... Он забыл, с кем имеет дело, за­был, что курусайцы заслужили славу сварливых людей, забыл историю с Ибрагимом, забыл про случай с Касым-беком, забыл, что нищим дехканам нечего терять.

Действовали Шакир Сами и его товарищи расчётливо и беспощадно. Едва ли кто из басмачей успел проснуться, да и то лишь, чтобы заглянуть в лицо смерти.

Но старик Шакир Сами немного был чудак. Он огор­чился, что такой злодей, как Батырбек Болуш, так и покинет этот мир, не осознав своих чёрных дел и зло­действ.

Поэтому он разбудил Батырбека Болуша и, пока два сильных парня держали его за плечи, он сказал ему:

— Твои злодейства перелились через край. Тебе стыдно, господин. Ты домулла, учёный челевек, тебе чи­тать молитвы и утешать нас священным писанием, а ты избрал путь пролития крови и людоедства.

Серьёзно, почти без удивления смотрели на старика тёмные, злые глаза Батырбека Болуша, особенно тёмные и злые на побледневшем лице. Он весь со своим уродли­вым горбом, хилым, дрожащим не то от холода, не то от ужаса телом, в тонком белье, казался слабым, беспо­мощным

—   Как смеешь ты, голодранец, угрожать мне, — лязкая зубами, пытался кричать курбаши.

—  Не пугай! Мы теперь не голодранцы, мы теперь, — и вдруг у Шакира Сами сорвалось: — Ревком!

Старик сам испугался этого слова, но тут же при­осанился и важно проговорил:

—  Читай отходную молитву.

—  Зачем тебе моя смерть, старик? — с трудом выдавил Батырбек Болуш. — Если так сделаешь, разве небо вывернется наизнанку?

—  Молись! Всю жизнь ты давал пищу могиле, а могила сожрала тебя!

—   Берегись, старик, небесной кары!

—  Для бедного и голого и небеса всегда тиран!

Одним сильным движением Батырбек Болуш стряхнул зазевавшихся парней, отшвырнул старика и в не­сколько прыжков оказался рядом с лошадью. Ещё секун­да — и он вылетел со двора, отчаянно колотя голыми пятками по бокам коня.

Выбежав со двора, Шакир Сами долго стоял и смот­рел во тьму, прислушиваясь к удалявшемуся топоту. Не­сколько кишлачных парней, вскочив на басмаческих ко­ней, ускакали искать беглеца.

— Плохо, — сказал Шакир Сами, — упустили. Ночь чревата событиями. Посмотрим, чем разродится она утром.

Быть может, первый раз в жизни он признал, что допустил ошибку и всё потому, что взялся не за свое де­ло. Его удел пахать землю, сеять хлеб, а не воевать. С людьми войны требуется особая сноровка, особое уме­ние. А где же военная сноровка у него, у Шакира Сами, земледельца?

Глава одиннадцатая. БИТВА   КАМНЕЙ

                                                                    Не говори: «Лошадь не лягнёт —

                                                                    собака   не укусит!»

                                                                                     Шибиргани.

                                                                    Когда  бы   конь знал свою силу,

                                                                    никого бы  на  спину себе не  пустил.

                                                                                     Алаярбек Даниарбек.

На самом деле Энвербей отнюдь не считал себя по­бёжденным, хотя основное ядро его армии понесло боль­шие потери. По крайней мере, зять халифа ничем внешне не выдавал своих тревог и сомнений. Держался он по-прежнему высокомерно и заносчиво. С басмаческими курбашами обращался, как с мальчишками, повторяя во всеуслышание упрямым, гнусавым голосом: «Воевать не умеете. Дисциплины не знаете. Банда!»

С разъярённым Фузайлы Максумом у Энвера про­изошла дикая, истерическая сцена, во время которой оба они вели себя не столько военачальниками, сколько тор­гашами. Кричали друг на друга, вопили, желчно припо­минали старые счеты: какие-то десять винтовок, лошадь буланой масти с белой звёздочкой на лбу. В конце кон­цов Фузайлы Максум совсем осип, зачирикал птичкой и, махнув рукой, ушёл. На глазах у Энвербея он собрал своих изрядно потрёпанных, побитых каратегинцев и увёл их, сыпя проклятиями. Приближённые Энвербея умоляли его, упрашивали послать за Фузайлы Максумом, уговорить его вернуться. Но Энвербей счел ниже своего достоинства просить какого-то горного грабителя, разбой­ника. «Я его повешу», — заявил Энвербей. В эту же ночь исчезли и матчинцы Рахмана Мингбаши. Сам Рахман Мингбаши сидел за дастарханом с Энвербеем и ужинал, когда кто-то сообщил неприятную новость. Рахман Минг­баши настолько растерялся, что с него слетела вся свой­ственная ему спесь, и он, оправдываясь, буквально пре­смыкался перед Энвербеем, чуть не плача. Позже они проехали вместе в кишлак, где стояли матчинцы, но не обнаружили ни малейших следов отряда. Поразительно, что до сих пор матчинцы ничем не выражали ни своего недовольства, ни сомнений. Всё это были тёмные, одетые в звериные и козьи шкуры и грубую домотканную ткань люди, бороды у них росли прямо из-под скул и не знали ни ножниц, ни бритвы. Головы они брили редко, и поэто­му косицы волос выбивались из-под шапок, и неизвестно, где начинались волосы и где кончался мех. Что с них спросишь: водят они у себя в Матче коз, едят лепёшки из тутовых сушёных ягод и даже предписанных исламом омовений от нечистоты не совершают. Безропотностью матчинцы отличались изумительной. Повиновались они своему родовому старейшине Рахману Мингбаши беспре­кословно и сражались без страха до последнего вздоха в самых безвыходных обстоятельствах.