Кто там стучится в дверь? - Кикнадзе Александр Васильевич. Страница 11

— То, что ты знаешь, я уже давно забыл. Ничего, первый год будут бить, новичков всегда бьют кому не лень, тут ничего не попишешь, это закон, надо быстрей выкарабкиваться.

Выкарабкивался Евграф из новичков трудно и долго... Но именно здесь, на ринге, он почувствовал немало месяцев спустя отчетливо и бесспорно, что есть на этом свете вещи, способные изменить черты характера, казавшиеся данными навсегда. И среди них едва ли не на первом месте бокс. Показалось Евграфу, что он постиг его суть, его великий смысл. Да, «красный командир должен выковать и свой характер и свое тело» — эти слова были написаны броско и размашисто на кумачовом полотнище во всю ширину спортивного зала... Но что значит «выковать»? Из чего выковать? Не в том ли все дело, что в человеке, как искра в кремне, живут многие славные качества. Они не видны, но они есть, просто-напросто они в зародыше и терпеливо ждут своего часа. Природа наделила каждого из нас завидным запасом стойкости, воли, самообладания, терпения, выносливости, ловкости, силы и прочая и прочая — они как бы стоят в очереди «на выход». Только не до каждого доходит очередь. Бывает, до глубокой старости не узнает человек, на что был способен. Считает, что жизнь его обделила — начинает коллекционировать неприятности и несправедливости, происшедшие на разных меридианах, видеть в них оправдание своих неудач и вещать об этих несправедливостях первому встречному...

О том, что бокс — великий открыватель — выпускает «из резервов» постепенно и незримо едва ли не дюжину сверхполезных качеств, Евграф подумал первый раз, когда хорошим хуком слева «уронил» Шагена на ринг.

— Ты чего? — беззлобно спросил Шаген.

— А я ничего. Я просто так.

— Вот встану сейчас и как следует намну тебе бока, — мечтательно произнес Шаген.

— Ставлю один за три, что теперь уже не намнешь, — подстрекательски заметил Станислав, обмахивавший Евграфа полотенцем.

— Ох, не будите во мне зверя. Вы еще не знаете, какой я кровожадный и безжалостный.

— Знаем, знаем, — хором ответили оба.

— Послушай, Шаген, мы с тобой интеллигентные люди, — сказал лежавшему на ринге его секундант Котэ Канделаки. — Мы с тобой не чета им. Не будем пробуждать низменные страсти. Дадим им сегодня немного покуражиться. Зато завтра...

— Скажи, Котэ, откуда у тебя такая привычка появилась: сперва говорить — потом думать? Как это можно уйти, не поколотив Песковского сегодня же? Ведь это надо сделать для его собственного благополучия... А то еще больше задаваться станет... совсем пропадет.

— Ну, как знаешь. Мое дело дать совет...

— Поднимайтесь, ваше сиятельство, — сказал Шагену Станислав. — Ждем ваших предложений.

— Почему ты называешь его сиятельством? — спросил Евграф, чтобы, как говорят на севере, еще больше «упакать» своего противника. — Посмотри, какой фонарь под глазом сияет.

...Как пишут в спортивных отчетах, два следующих раунда положения на ринге не изменили. Оказалось вдруг, что бокс — преинтересная штука.

То ли по молодости лет, то ли по складу характера, а скорей всего и по тому и по другому, Песковский имел не слишком почтенную привычку составлять мнение о человеке решительно и безоговорочно. Ему казалось, если кто-то нравится ему или кто-то не нравится, — это до гроба. Он не догадывался еще, как часто жизнь будет заставлять его вносить коррективы, поражаться наивности своих юношеских суждений и характеристик. Среди тех, о ком он сохранил нетронутым, неревизованным первое впечатление, оказался учитель Назим Керимович Рустамбеков — человек с живым и подвижным лицом, сдержанными манерами и негромкой речью.

Слушать этого человека можно было и один час, и два часа: о таких вещах — не вычитанных, не придуманных — он рассказывал. Ему было что рассказать.

Пятнадцать последних из своих пятидесяти двух лет Рустамбеков прожил в Берлине, честно и безотказно служа ювелирной фирме «Гюнтер Бауэр и Рудольф Фрайтаг». Фирма существовала тридцатый год, имела свои филиалы в разных странах, в том числе в Мексике, откуда получала искуснейшие изделия из серебра. Рустамбекову часто приходилось отлучаться по делам службы; эта возможность путешествовать, видеть дальние страны привлекала его.

Деятельная, изобретательная работа Рустамбекова, его умение располагать к себе людей, завязывать деловые знакомства немало способствовали процветанию фирмы. Были среди его постоянных клиентов правительственные чиновники, бюргеры с пухлыми бумажниками, офицеры, их дамы, их жены и взрослые дочери. В комнате за кабинетом можно было выпить рюмку-другую коньяку, выбрать покупку, побеседовать о жизни, о политике. Назим Рустамбеков имел едва ли не лучшую в Европе коллекцию патефонных пластинок. Ему присылали их из Испании, Южной Америки, Италии, Германии. Каким-то путем, вероятно заплатив немалые деньги, раздобыл Рустамбеков записанные в Советах пластинки с песнями Изабеллы Юрьевой, Тамары Церетели, Вари Паниной. Имел ювелир специальный фонд пластинок, коими обменивался с коллекционерами, живущими в других странах.

Владельцы соседних ювелирных магазинов были готовы кусать локти от досады, видя, каких новых клиентов, с какими чековыми книжками привлекает он. Разумеется, ни конкурентам, ни властям не были известий некоторые детали биографии служащего фирмы «Гюнтер Бауэр и Рудольф Фрайтаг».

В дни революции 1905 года студент-историк Петербургского университета Назим Рустамбеков вступил в марксистский кружок, а через два года, после студенческой забастовки, оказался в Тобольске, где продолжил образование среди политзаключенных. Отец Рустамбекова, инженер и владелец акций компании Баку-Сабунчинской дороги, никак не мог понять, в кого пошел его единственный сын, казнил себя за то, что не оставил его в Баку. Проведя более полугода в Петербурге, он одному ему ведомым способом смог добиться смягчения наказания и, когда Назим вернулся, уехал с ним в Германию — поучиться строительству электрических железных дорог.

Здесь, в этой благополучной стране с устоявшимися порядками, все было мило сердцу Рустамбекова-старшего, и он постарался развить проснувшееся у сына желание продолжить учебу. Так, за три года до начала мировой войны Назим Рустамбеков стал студентом экономического факультета Берлинского университета.

Только не все было так спокойно, устойчиво и в Берлине, как это казалось на первый взгляд; знал бы Рустамбеков-старший, что его сын встретится со своими старыми товарищами по Тобольску, кого-то приютит, кого-то ссудит деньгами, от кого-то получит листовки, не спешил бы возвращаться домой.

...Так начинался будущий чекист.

Основная работа директора ювелирного магазина измерялась не каратами и не марками. Рустамбеков знакомился с методами и формами работы западных военных разведок, засылающих в Советский Союз своих агентов. Как они работают, какие объекты их интересуют, каким образом пересекают границу, как собирают и каким путем передают информацию... И другая не менее важная цель стояла перед «ювелиром» — собирать сведения о военном потенциале возможных противников, о том, как модернизируются и каким вооружением оснащаются их армии, где и с чьим участием это вооружение создается и испытывается, где размещены заводы и полигоны. Рустамбеков проводил ночные часы за читкой газет и журналов, вырезая интересующие его заметки и статьи, сопоставляя их с другими, анализируя, предполагая, нащупывая нить, которая вела затем к более серьезной и рискованной работе.

Благодаря находчивости Рустамбекова, его связям и умению распознавать людей удалось с помощью третьего лица вступить в контакт с одним молодым человеком по имени Юрген Ашенбах.

Этот юноша во многих интересовавших Рустамбекова вопросах был осведомлен значительно шире, чем полагалось бы сыну военного атташе в одной из западных держав; имел много приятных знакомств и вел беззаботный образ жизни до адски несчастливой ночи за картами, перевернувшей все его представления о справедливости и совершенстве мироздания. Рустамбеков знал, что отец этого молодого человека причастен к заброске шпионско-диверсионной группы на Урал; знал и то, что военный атташе Александр Ашенбах был человеком жестким, и сын боялся его. К исходу второй недели помощница Рустамбекова, известная как коллекционерша цыганских пластинок, дала возможность юному Ашенбаху разделаться с долгом. В Москву ушла шифровка, содержавшая словесный портрет всех трех членов группы, а также сведения о сроках их встреч и явках.