Красная Валькирия - Раскина Елена Юрьевна. Страница 17

  Лариса зареклась не обсуждать с Гафизом "проклятые вопросы" и меньше всего на свете хотела обсуждать их сейчас, когда окружающий мир так мало занимал ее. Разве и в самом деле существует все это - ожидаемая социальная революция, ее товарищи - "якобинцы", как иронически называл их Гафиз, война и даже их собственное туманное будущее? Есть только сонная утренняя тишина, пелена снега за окном и отчаянное нежелание покидать это утлое убежище любви. И все же она решилась возразить:

  - Социальная революция, которую мы ожидаем, будет справедливой. Мы постараемся избежать ненужных жертв. Она принесет освобождение и равенство.

  - Леричка, золотая моя прелесть, - рассмеялся Гафиз, - В России не бывает революций. Только бунты - бессмысленные и беспощадные. Товарищи-якобинцы обязательно вовлекут тебя в бунт, и тогда ты станешь кровавым ангелом... А если пойдешь против них, то рано или поздно подставишь свою прелестную головку под нож Мадам Гильотины - знакомая история! Впрочем, есть еще один путь: уехать...

  Гафиз говорил горькую и выстраданную правду, она обжигала ему губы, разделяла с любимой женщиной, но он все равно не мог и не хотел молчать. Правда была неуместной сейчас, когда его нежная Лери, полуодетая, сидела на кровати и расчесывала спутавшиеся черные кудри. Сейчас нужно было подойти к ней, обнять, поцелуями и ласками развеять любые ее сомнения, только не пророчествовать. Лери молчала, гребешок замер в ее густых темных волосах, молчание было тяжелым и долгим, как обвинительный приговор на затянувшемся судебном заседании. Наконец она ответила:

  - А если я уеду из России, что случится тогда?

  - Тогда и я не погибну. - с улыбкой ответил он, - И не увижу, как надо мной склонится валькирия революции... Хотя, не скрою, заманчиво было бы увидеть тебя такой - хоть и в последнюю минуту! Мы уедем в Аддис-Абебу, город роз... Белый дом в глубине сада, жуки с золотистыми спинками... Я научу тебя пить тэдж и есть инджиру. Хотя, проще говоря, это хлеб и пиво... И познакомлю с абиссинским негусом. Банально, конечно. Но человеческое счастье всегда банально! Если ты желаешь разделить его со мною, то должна навсегда забыть о "проклятых вопросах", или о социальной революции - называй, как знаешь. Выброси ее из сердца и из мыслей! Решайся!

  - Решиться? Когда? - По телу Лары прошла холодная дрожь, словно она окунулась в ледяную воду. К чему выбор? Зачем? Но если уж суждено выбирать, она выберет Гафиза!

  - Когда я вернусь с войны, Лери, а ради тебя я обязательно вернусь! Надеюсь, течение истории оставит тебе время подумать. Но знай: третьего не дано. Или мы уедем вместе, или быть тебе валькирией революции...

  - Это шутка? - Лара ни минуты не думала, что Гафиз шутит, но надеялась, что у него хватит сил обмануть ее какой-нибудь любезной фразой. Но Гафиз не стал произносить любезных фраз.

  - Хотел бы я, чтобы это была шутка, Лери. Но довольно! Когда-нибудь ты вспомнишь этот разговор. Лишь бы не слишком поздно...

  На следующий день они, словно сговорившись, не вспоминали об этом мрачноватом пророчестве. Только вечером, на вокзале, в мучительную прощальную минуту, Гафиз вдруг сказал вместо прощания: "Помни, Леричка, третьего не дано..." и шагнул на ступеньку вагона, словно в пропасть. Поезд тронулся, Лариса долго стояла на перроне, и невольные слезы размывали строгие очертания привокзальной площади. Почему же сейчас, на заснеженной аллее Летнего Сада, она снова вспомнила о пророчестве Гафиза? Должно быть потому, что уже пора выбирать... Третьего не дано... Помнится, Цезарь произнес эти слова, когда его легионы перешли небольшую речушку с гордым названием Рубикон. Тогда в Риме была Гражданская война, и проконсул Юлий Цезарь стал императором. В России тоже может начаться Гражданская война, и кем тогда станет она? Валькирией, несущейся на огнекрылом коне над полем смерти? Кровавым ангелом? Нет, лучше в Абиссинию, в Персию, на остров Мадагаскар, куда угодно, только бы с Гафизом!

  Ее размышления прервала очаровательная барышня в черной каракулевой шубке, изящной шляпке и с томиком стихотворений Ахматовой в руках. Барышня была чудо как хороша: нежное личико, стройная фигурка, еще скорее детская, чем женская, пепельные волосы, кроткий взгляд... Мадонна с полотна Боттичелли, да и только... Анна Энгельгардт, сестра Никса Бальмонта, собственной персоной. Только почему-то без закадычной подруги Ольги Арбениной.

  - Здравствуйте, Ларочка, - полудетским-полудевическим голоском произнесла барышня и деланно, неискренне улыбнулась.

  "Ангела разыгрывает... - подумала Лариса. - В жизни не видала такой отвратительно-приторной улыбки!", но вслух сказала:

  - Рада вас видеть, госпожа Энгельгардт. Читаете Ахматову? Не правда ли, стихи Анны Андреевны нельзя не любить?

  - Как и стихи Гумилева, - добавила барышня и почему-то покраснела. - У меня даже есть его один из его сборников с дарственной надписью...

  - Николай Степанович надписал вам книгу? - рассеянно спросила Лара. - Я рада за вас.

  - Более того, Николай Степанович как-то сочинил в мою честь мадригал, - продолжала барышня все с той же жеманной улыбкой. - Хотите, я вам прочитаю?

  Лариса почувствовала, как что-то укололо ее в сердце. Вот и все - мир разрушен в одно мгновение! Можно сколько угодно размышлять о тех, кого любил или любит Гафиз, о тех женщинах, которым он пишет с фронта, но все это пустяки, детский лепет, по сравнению с безжалостной реальностью! Вот она, Анна Энгельгардт собственной персоной, стоит перед "Леричкой, золотой прелестью", и улыбается лживой, как несчастье, улыбкой! Впрочем, главное - не показать этому "ангелу" свою боль!

  - Извольте, - холодно улыбаясь, ответила Лара, - читайте... Будет интересно услышать... И порадоваться за вас.

  Аннушка Энгельгардт еще больше покраснела, наивно захлопала длинными ресницами, сделала вид, что вспоминает длинный стихотворный мадригал, прочла:

  "Об Анне, единственной, сладостной Анне,

  Я долгие ночи мечтаю без сна.

  Прелестных прелестней, желанных желанней!

  Она!".

  - Поэты - большие льстецы, - еле сдерживаясь, ответила Лара. - И фантазеры. В каждой женщине видят Прекрасную Даму. За это мы и любим их, верно? А, впрочем, мадригал прелестен... Поздравляю вас!

  - Вы так думаете, госпожа Рейснер? - еще слаще улыбнулась Анна. - Впрочем, говорят, что вам Николай Степанович посвятил целую пьесу.

  - Две пьесы, если быть точной. Только вторая еще не написана. Только замысел, но прекрасный! А на первую я написала рецензию. Она называется "Гондла". - Лара сказала это механически, небрежно, но ее собеседница, кажется, смутилась. Интересно, когда Гафиз написал этой дурочке мадригал? Был ли у него с ней роман? И когда? Неужели недавно? Но почему же тогда он писал ей такие проникновенные письма? Одно из первых фронтовых писем начиналось строчкой из "Гондлы". "Лера, Лера, надменная дева, ты, как прежде, бежишь от меня...". Неужели ложь и игра все то, что было между ними? И в их гостиницу на Гороховой он водил этого боттичеллиевского ангелочка с приторной улыбкой? Нет, не может быть, Гафиз любит ее. То, что было между ними, - глубоко и верно, как сама поэзия...

  - Говорят, Николай Степанович пишет вам из Действующей армии? - не унималась барышня. - Знаете, он и мне пишет. Точнее, писал. Знаете, дорогая Лариса Михайловна, от Николая давно не было писем, и я волнуюсь. Утешьте меня, если что-то знаете о нем.

  - От Николая? - не сдержалась Лара. - И давно вы называете его так?

  Аннушка испуганно ойкнула и закрыла ладонями пунцовые щеки.

  - Ах, простите меня, госпожа Рейснер, я проговорилась, я не должна была... Это наша тайна - его и моя. Хочу вам довериться, Николай Степанович неравнодушен ко мне. Я так надеюсь, что он разведется с Ахматовой! Хотя мне будет так неловко причинить беспокойство своей любимой поэтессе!