Пойманное солнце - Мейнк Вилли. Страница 2
Я охотно еще раз пожал бы руку репортеру, но мои дни в столице настолько заполнены, что трудно выкроить даже несколько минут, не говоря уже о часах, для прогулки по городу.
Ангел на куске фанеры
Вторую половину дня перед поездкой в Кхаджурахо {13} я провел в кафе на площади Коннаут-Плейс, где встречаются писатели и журналисты Дели и где, несмотря на шумные разговоры, можно чувствовать себя в чудесном одиночестве.
Я слышал, как журналисты за соседним столом громко и горячо спорили о положении в мире и в Индии, об Индии и о положении в мире. А за окнами проходили нескончаемые, напоенные красками будни столицы: красота и богатство, соседствующие с горькой бедностью, и странно, как близко и дорого стало мне это сосуществование древности, средневековья и современности. Шум вокруг меня все усиливался, и мне показалось, что я слышу индийскую музыку, которая звучала то громко, то снова тихо, и воспринималась мною очень своеобразно, как и многое другое, в чем я пока еще не мог разобраться.
Я пробрался между столиками к выходу и вздохнул свободнее, оказавшись на улице. Приближался вечер. Торговцы сидели в своих узеньких лавочках и смотрели на улицу. Вечно одна и та же картина, ничего нового здесь для них не было.
Для меня же улица была жизнью, движущейся и шумной и, несмотря ни на что, обнадеживающей. Все, о чем мог рассказать город, давала улица: просторная и тесная, голодная и изобильная, красивая и уродливая, вселяющая страх и надежду.
Перед витриной с шелковыми сари сидела молодая женщина из Ориссы {14}. А рядом с ней на куске фанеры дремал ее бедный голенький сын, глянцевито-черный, хорошо сложенный, как будто изваянный скульптором.
Он лежит на спине, раскинув ноги, и ни застывшие улыбки манекенов в витринах, ни голоса, ни шум, ни сирены автомобилей, ни звонки многочисленных велосипедов не могут нарушить его сон.
Ангел на куске фанеры, маленький бог, упавший на землю с индийского неба.
Я посмотрел через аркады на солнце над башнями и увидел, как наступает вечер. Хотя ветер стих, воздух казался подвижным, и люди на улице в своих развевающихся одеждах вдруг куда-то заспешили, как будто хотели убежать от темноты. Я остановился в тени. Молодая мать сидела на корточках на мостовой, и все краски вечера были ей безразличны; ей все было безразлично, пока ее малыш спал.
Солнце уже зашло. В колоннадах Коннаут-Плейс зажигались неоновые огни. Молодая мать укрыла мальчика, напомнившего мне легенду, тонким платком. Я чего-то ждал, но ничего особенного не произошло. Мимо меня спешили люди. Мои мысли были далеко, я пытался связать прошлое с настоящим.
Пятьдесят лет назад здесь не было ничего, кроме пыльной равнины, и мне казалось, что время не ушло вперед, несмотря на дома и колоннады, окружавшие широкие площади; несмотря на академии, лаборатории, фабрики и сталелитейные заводы, возведенные за последние двадцать лет; несмотря на атомный реактор, строительство которого завершалось в эти дни.
Улица в огнях реклам выглядела фантастически, и хотя на ней бурлила жизнь, она казалась мне воплощением классической индийской драмы с любовными приключениями и интригами богов и королей.
Я продолжал стоять на том же месте, когда увидел женщину в расшитом золотом сари, выходившую из магазина. На ней было колье из сверкающих бриллиантов, золотые подвески доходили до плеч. Проходя мимо своей темнокожей сестры, сидевшей на мостовой, она бросила беглый взгляд на спящего ребенка. Мальчик зашевелился, но женщина этого не заметила. Заметила мать и склонилась над своим ребенком.
В тени Шивы
Кхаджурахо — город, название которого каждый индиец произносит с благоговением. Он олицетворяет собой чудо индийской архитектуры и скульптурного искусства времен династии Чанделлов.
У меня был всего один день для знакомства с Кхаджурахо. И когда я увидел на карте авиационную линию Дели — Кхаджурахо — Дели, мне показалось невероятным, что я сумею за один-единственный короткий день пролететь восемьсот километров, проехать сто километров на автобусе, в желтых сумерках постоять в индусском храме перед тенями Кали и Шивы, а вечером снова вернуться в Дели и присутствовать на обеде у Шанкара Пиллаи, директора Издательства детской литературы.
В половине восьмого двухмоторный самолет поднялся в воздух и через два часа опустился на твердую почву аэродрома в Панна {15}. Итак, я очутился в самом сердце Индии, в четырехстах километрах юго-восточнее Дели. Солнце жгло немилосердно, воздух дрожал над раскинувшимися по обе стороны дороги полями с сочными темно-зелеными хлебами высотой до колена. Раскаленный ветер колыхал молодые колосья и задувал в открытые окна автобуса, на котором туристы приехали в Кхаджурахо. Низко склоненные ветви деревьев касались его крыши. Вдруг откуда-то появилась голова слона, и серое туловище чуждого светских манер великана потерлось складчатой кожей о корпус автобуса.
В Кхаджурахо, столице средневекового королевства десятого-одиннадцатого веков, царила деревенская тишина. Мы остановились на базарной площади с замершими в каком-то полусне лавочками, где продаются фотопленка, зеленый, красный и желтый лимонад, открытки н сувениры. Гид сообщил, что из пятидесяти восьми храмов в хорошем состоянии сохранились только двадцать два.
После гибели империи Чанделлов храмы были преданы забвению, и лишь во второй половине девятнадцатого века о них снова вспомнили.
Было одиннадцать часов, когда я в составе группы из пятидесяти туристов спускался по широкой улице к храмам, расположенным в западной части города.
Я увидел освещенные солнцем силуэты башен мощного сооружения, закрывавшего небо. Впечатление было настолько сильным, что разговоры мгновенно смолкли. Молча направились мы к храму, слушая гида, который пояснял, что храм Кандарья Махадео был построен в десятом веке в честь бога Шивы. Сооружение возвышается над каменной террасой. Издали мне показалось, что оно высечено из черного гранита, но по мере того как я к нему приближался, темный силуэт постепенно светлел, приобретая цвет желтоватой кожи. В конце концов я понял, что храм построен из песчаника.
Перед западной стеной Кандарья Махадео я остановился; в полуденном зное, нависшем над равниной, слышался шепот и медленно удаляющиеся шаги туристов. Наконец я один. Восхищенно рассматриваю камень, превращенный в скульптуру, равной которой по выразительности я еще не видел в своей жизни. Свободного пространства на стенах не осталось, плотно друг к другу стояли фигуры танцовщиц, придворных дам, музыкантов, порхающих нимф; вселяющие ужас крокодилы, влюбленные пары, князья, воины, цветочные орнаменты — все это воплощало индусский идеал красоты. Здесь были и пышногрудые женщины — только что пробудившиеся ото сна, купающиеся, танцующие, вытаскивающие из пятки занозу или лежащие в страстных объятиях, предаваясь индусскому искусству любви по «Кама сутре» {16}.
Время летело, солнце уже стояло в зените, и свет вырывал из тени мир загадочно улыбающихся куртизанок. При ярком свете кое-где стали заметны разрушительные следы времени, однако скульптуры и теперь не казались застывшими или безжизненными. Я любовался великолепной картиной, изображающей пиршество в королевском дворце с присутствующими на нем куртизанками, этими нежными повелительницами богов и королей.
Вновь послышался шепот. Я увидел прямо над собой в нише худого мужчину, терпеливо меня ожидавшего. Повинуясь зовущему жесту, я вошел в храм, и, когда немного привык к сумраку, он показал возвышение, с которого можно было поближе рассмотреть особенно характерное и знаменитое изображение на темы «Кама сутры».