Тени «Желтого доминиона» - Рахим Эсенов Махтумович. Страница 38

– Эшши – это не Джунаид-хан, – рассуждали даже бывшие джунаидовские юзбаши-сотники. – Мы чтим хана, но под началом его сосунка ходить не желаем. Человек, не сумевший с тремя сотнями всадников одолеть вшивый Ербент, не сможет повести нас на Ашхабад, захватить его…

– Как вы Казанджик захватили?! – съязвил Эшши-хан. – Там железная дорога проходит, большевики ее пуще глаз стерегут. Это вам не дальний колодец в пустыне…

– Зато вы на дальнем Ербенте маху дали, – парировал Илли Ахун. – Нет худа без добра, – опомнившись, примирительно продолжил он. – Страху хоть на большевиков нагнали… О нас сейчас весь мир говорит, наши друзья-англичане помогут… Под Казанджиком мы два красноармейских отряда разгромили…

– В открытом бою они вам не дались бы. Англичанам же вы нужны, как пятое колесо в арбе. Кто вы такие? Кто вас в Англии-то знает?! Кто?..

– Знают, – Илли Ахун, поглаживая холеными пальцами седую окладистую бороду, многозначительно взглянул на Эшши-хана, – земля слухом полнится. Мы уже послали ходоков за кордон.

Духовник явно хитрил, умолчав о своих связях с Мешхедом, откуда получил команду возглавить басмаческое движение. Так решили англичане в отместку Джунаид-хану. Заморских дирижеров не волновало, кто поведет басмачей на смерть, им было важно, чтобы в отрепетированном «восстании» против советской власти появилось побольше новых имен, новых отрядов, территорий, охваченных «всенародным движением». Дескать, будут они распинаться перед мировым общественным мнением: смотрите, народ не хочет жить под властью большевиков, Советов, басмачество, мол, в Средней Азии – явление массовое, а не выступление одиночек.

Эшши-хан, которому предложили должность сотника, глубоко оскорбленный, собрался покинуть Коймат, податься на север Туркменистана, где его ждали друзья отца, готовые сформировать отряды и пойти под его началом. Он сам пришел к такому решению, не подозревая, что то же самое входило в планы германской разведки, которой хотелось видеть руководителем басмаческих сил Эшши-хана. В военных верхах Германии не были пока заинтересованы в успехе басмаческого движения, возглавляемого британскими агентами, считая, что такая победа откроет дорогу в Туркестан англичанам. Германские монополии, претендовавшие на господство и в Туркестане, не думали делить с кем бы то ни было сферу влияния в азиатских странах. «Пока вся английская агентура не перейдет в наши руки или не будет нейтрализована, перевербована, басмаческий мятеж не в нашу пользу, – рассуждал Мадер. – Особенно, если он к тому же вдруг одержит победу… Наша задача – насадить по всей Средней Азии людей, симпатизирующих Германии, готовых служить ей. Вот тогда в Туркестане можно поднимать восстание».

И Джунаид-хан с некоторых пор, особенно после позорного бегства из Туркмении, не очень-то верил в успех басмаческого выступления. Старшему сыну он как-то говорил:

– Ханства своего мы не вернем – уж больно крепка советская власть. Зато, пока нас англичане оружием балуют, добра наживем, с заклятыми врагами своими сквитаемся, да и немцам службу сослужим…

Эшши-хан, предвкушая сладость власти, где-то в душе питал надежду, что все образуется – Аннамет со своими всадниками все же овладеет наконец Ербентом, и тогда его, Эшши-хана, вчерашние недоброжелатели, посрамленные и униженные, будут сами же слезно умолять: «Будь нашим предводителем!»

Проходили дни, и вот на Коймат примчался Аннамет, запыленный, с перевязанной головой. С ним жалкая горстка всадников, раненых, измученных дальней дорогой.

– Что случилось? – Эшши понял, что произошло под Ербентом. – Где остальные?

– Мы не оправдали надежд, – Аннамет виновато сопел. – Сорок девять нукеров убито… Многие в плену, одни по дороге… бежали… отстали… Десятку я послал на связь с Халта-шихом и Балта Батыром…

– И Амир-балу послал?

– Нет… Он в плену…

– У, нечестивец!.. – Эшши-хан грязно выругался. – К своему брату, к Хемре, захотел?.. Рабское отродье, жалкие трусы! – Эшши-хан, опустив голову, раздумчиво продолжал: – Амир-бала холост, а у Хемры есть щенята…

– Под Ербентом, – перебил Аннамет, – появился отряд Ашира Таганова…

– Радуйся, Аннамет! – оскалился Эшши-хан. – На ловца и зверь бежит… Вот и исполнишь волю Джунаид-хана, – Эшши-хан подмигнул Куррееву: дескать, помолчи пока.

– Но я слышал, что он ушел от красных, – недоуменно пожал плечами Аннамет. – Считай, Ашир Таганов с нами?

– Вон у Нуры спроси, такую же новость привез. Однако не верю я Аширу… Его отец самому Джунаид-хану не повинился… Правда, расплатился за то дорогой ценой. Таган ослушался моего отца в те-то золотые времена, не пожелал встать под наше знамя. И с чего эго Ашир, который покрасней своего отца, вдруг сбежал от большевиков?.. Не с начинкой ли тесто?..

– Тебе, Эшши, пора уже к Ташаузу двигаться, – Курреев проводил глазами Аннамета и нукеров, вышедших за дверь. – Прежде чем определишь место для лагеря, встретишься с одним человеком. Все его приказы – закон! Пароль: «Вам глубокий поклон от Черного ангела». Отзыв: «Да, мы живем в такой лживый век, когда пречистые ангелы давно превратились в черных». Он сам найдет тебя.

Эшши-хан, будто спросонья, скользнул глазами по лицу Курреева: «Ах, это ты, сын Ишачка… Ты еще не убрался?..» – и тут же живо проговорил:

– Передай Мадеру, я исполню все так, как он велел. Будет доволен. Он еще услышит обо мне!

Ханский сын лишь с виду бодрился, а в сердце сидела невеселая думка: «Как не повезло от самой афганской границы, так и по сей день. Как заклятие… Тут еще этот Курре, то бишь его сын на мою голову. О Аллах, не взыщи с нас, если мы забыли или погрешили. Ты – наш владыка, помоги же нам против народа неверного!.. Этого осла вокруг пальца обвести – раз плюнуть. Дал я ему кое-какие завалящие имена, адреса, старые-престарые… Я и сам не решусь на них сейчас выйти. А надежные Мадеру сам передам… И пусть этот осел убирается хоть к самому шайтану!.. Черный ангел… Где я слышал о нем?.. Как там, в Ташаузе? Неужто людей не соберу? Неужто никто не пойдет? Не вещ ли сон отцовский?»

Спустя некоторое время Эшши-хан, встретившись с Мадером, выльет ему всю обиду за унижение и позор, испытанные им на колодце Коймат: его, хана, сына самого хивинского владыки, сделать мальчиком на побегушках у какого-то безродного голодранца… Как в той известной притче, когда кочевник, лежавший на смертном одре, призвал к себе самого испытанного старого верблюда, спросил: не обижен ли чем? «Я всем доволен, мой господин, – ответил верблюд. – Ты меня кормил и поил, не бил, и я старался исправно исполнять свои нелегкие верблюжьи обязанности. Я всегда был вожаком в стаде, ни разу не терял поклажи и с караваном никогда не застревал в пути. Ты, господин, хороший человек… Но одного тебе простить не могу… Всякий раз, когда мы отправлялись караваном в дальний путь, ты, умный и мудрый человек, привязывал меня, своего самого сильного верблюда, к хвосту облезлого ишака. И я шел позади него, ведомым. Что может быть оскорбительнее этого?!»

Мадер от души смеялся, долго и заразительно, снял с переносицы пенсне – протереть платочком выступившие на глазах слезы.

– Полноте, мой эфенди, – протянул он. – Я сам барон и понимаю ваши уязвленные чувства аристократа… У меня, кроме Курреева, никого под рукой не оказалось, а он знает в Каракумах каждый колодец… Законы разведки таковы, что даже курьер из Центра порой может пользоваться неограниченными правами. Это не потому, что мы не доверяем агентам на местах. Нет, посланец из Центра хорошо знает, что в данный момент требуется, что хочет начальство. Но вы, мой эфенди, тоже… хороши. Встретились с Кейли, затем с Лоуренсом – и молчок. Не таким был наш уговор. Хуже того, на условленную встречу не явились, ускакали с коробом новостей за границу. Кому они там понадобятся? Разве только товарищам чекистам? Вот мы и послали вам вдогонку, чтобы напомнить о ваших обязанностях… Мы ведь могли подумать о вас дурное… Вас это не смущает, мой эфенди?

В словах эмиссара Эшши-хан почувствовал плохо скрытую угрозу – немцы не простят ему бесчестной игры. Так что хану придется простому капитану послужить. Долго еще распинался Эшши-хан, пытаясь убедить Мадера в том, что он действительно очень торопился в Каракумы: поджимал срок выступления, установленный на кабульском маслахате – совете.