Край земли - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк". Страница 47

Только тут мы поняли, что капитан был, повидимому, прав, не желая сегодня приступать к выгрузке. Выйдя из-за прикрытия прибрежных возвышенностей, мы попали под удары такого жестокого зюйд-веста, что в буквальном смысле слова с трудом удерживались на ногах на крутых склонах холма, куда предстояло втаскивать материалы. Носить их нужно было на расстояние полутора километров на плечах. Если порожнем трудно было стоять на ветру, то тащить бревна против его напора было просто свыше человеческих сил. Несмотря на ледяной ветер, пронизывавший до костей, пот прошиб меня на первых же десяти шагах. Не хватало дыхания, рот был все время набит чем-то плотным, щеки отдувались. А стоило повернуться немного боком к ветру, как он начинал с такой силой жать на поверхность лежащего на плечах бревна, что не было никакой возможности удержать ношу. Казалось, вот-вот бревно проломит ключицу.

Задыхаясь, мокрые, точно облитые водой, мы в несколько приемов, по два и три человека, все-таки пытались втащить бревна на гору. К обеду люди были так вымотаны, что, несмотря на прущую из них «ревность», стали проситься на судно. Но Пустошный не сдавался. Изгибаясь под тяжестью мешка, набитого гвоздями, с кувалдой под мышкой, он медленно и упорно лез на гору, понукая остальных.

– А ну, еще одно бревно; последнее бревно, а там и за кашу. Каша-то какая сегодня будет!

Мы пыхтели из последних сил. Когда вернулись на берег и спихнули карбас, руки у гребцов не гнулись н дрожали.

Неунывающий Пустошный покрикивал:

– А ну, навались, молодчики, чарку поднесу.

И мы поднаваливались, не питая никаких надежд на чарку, так как отлично знали, что на всем судне нет ни капли спирту. Даже, каша, и та очень проблематична. Томительно долгим кажется путь на веслах. Катер же не мог за нами притти из-за большой волны – боялся выброситься на берег.

Ветер все усиливался. Повидимому, в море разыгрывался отчаянный шторм, начавшийся еще при нашем выходе с обсерватории. Итти на берег после обеда нечего было и думать.

На другой день ветер совершенно спал, и по гладкой как зеркало поверхности пролива не пробегало ни одной рябинки. Мы снова ревновались над бревнами. Тут настала моя очередь пострадать за ревность. Мне досталось нести бревно со вторым помощником капитана, «молодым», и геофизиком с Матшара. Все мы были разного роста, а комель бревна был неимоверно тяжел; обязательно нужно было стать под него двоим. Мы стали с геофизиком. Потащили. Через несколько шагов «молодому» показалось тяжело, и он, не предупреждая нас, сбросил свой конец, с плеча. Геофизик успел отскочить, так как шел на той же стороне, что и «молодой», а меня подскочившее как на рессоре бревно ударило со всего размаха комлем по плечу, и я кубарем полетел под откос. Повидимому, я представлял собою довольно безнадежное зрелище, так как несколько человек, побросав свою ношу, прибежали ко мне на помощь. Я же некоторое время просто не мог сообразить, что со мною произошло. Придя в себя, я с трудом поднялся на ноги. Все тело было разбито так, что я едва удержался, чтобы не лечь опять на землю. Повидимому, я надолго выбыл из строя. На следующий день окончательная постановка знаков происходила уже без моего участия.

Ярко раскрашенные черными и белыми полосами знаки высотою около пятнадцати метров были отлично видны с воды и могли теперь служить надежными створами для прохода этой частью пролива, делающего здесь резкий поворот.

Покончив со знаками, «Таймыр» немедленно снялся с якоря и пошел к Баренцову морю.

Погода сегодня на славу, и на палубе днем впору принимать солнечные ванны.

К вечеру мы подходим к Поморской губе совершенно гладкой водой.

Едва показалась за изгибом Поморская, кто-то крикнул с верхнего мостика:

– Николай Николаевич, ваша «Новая Земля» здесь стоит.

Я стремглав бросился на мостик. Действительно, в бинокль на глади Поморской губы была видна небольшая белая шхуна. Однако при внимательном рассмотрении я увидел, что очертания ее немного отличались от очертаний «Новой Земли» и, повидимому, она была меньше. Так оно и оказалось. Подойдя ближе, мы узнали бот «Зарницу», принадлежащий Институту изучения севера.

На стеньге «Зарницы» при нашем приближении взвилось несколько цветистых сигнальных флагов. Это было совершенно необычно для нынешних условий плавания, особенно здесь, где пользовались для разговора радиопередачей даже в тех случаях, когда можно было просто перекликаться с борта на борт. Неожиданность была настолько велика, что у нас никто не мог прочесть сигнала «Зарницы», а капитан так даже и выругался:

– Какой шорт им ната? Фасон тавить встумали.

С трудом установили, что речь идет о том, что «Зарница» потеряла радиосвязь. При ближайшем знакомстве с экипажем «Зарницы» выяснилось, что несчастный бот попал как раз в тот шторм, от которого мы отстаивались около Шумилихи. «Зарницу» шторм застал в Баренцевом море. Ее так нещадно стало трепать, что пришлось искать защиты у берегов. Но и тут ей долго не удавалось войти в пролив и укрыться в Поморской губе. В результате у нее оказалась сорванной антенна протянутая между стеньгами высоких стройных мачт, и утащило с палубы принайтовленные там бочки с моторным маслом.

В становище Поморской мы были встречены старыми знакомыми – Князевым и самоедами. Моториста и части промышленников не было налицо – они ушли на Карскую сторону. Оказывается, «Новая Земля» в прошлый раз не смогла пройти во льдах к зимовью артели, заброшенному южнее бухты Брандта с несколькими промышленниками, и не забросила им таким образом продовольствия. Им грозила голодовка. Было мало вероятно, что моторному катеру артели удастся пробраться сквозь льды и выручить своих голодающих членов. Меня заинтересовала судьба этих несчастных в том случае, если катер до них все-таки не дойдет (так оно потом и оказалось).

– Ну, а если катер все-таки не дойдет?

– Ну, поголодают.

– Так ведь этак можно и ноги протянуть?

– Ну, ноги-то не протянут, а победовать победуют. Морзверя так или иначе добудут. Значит, нехватка будет только в муке, чае и сахаре… Главное, хлеб, конечно, и соль. Вот плохо, если соли у них нет.

– Цынгу наживут?

– Может, и наживут.

– Ну, а как же они все-таки получат соль и хлеб?

– Приедут.

– Катер не пройдет, а они на тузике приедут?

– Зачем на тузике, а энти-то рысаки им на што дадены? '

И говоривший указал на мчавшуюся к нам стаю мохнатых псов.

Снабдив «Зарницу» моторным маслом и приняв целую кипу радиограмм, мы покинули Поморскую губу.

В эту ночь погода стала сильно портиться. Выйдя в открытое море, мы сразу почувствовали его ласковый отеческий прием. Как крошечная былинка, стал раскачиваться «Таймыр» на мерно вздымающейся упругой груди океана. С запада в атаку на нас помчались полчища белых пенистых гребней. Разбиваясь о стальной борт «Таймыра», беляки исчезали, уступая место новым участникам непрестанного штурма. А штурм усиливался час от часу. Море начинало реветь под всхлипывание и завывание ветра, заранее оплакивающего страдания попавших в объятия океана мореплавателей.

Положению пассажиров «Таймыра» в большую волну действительно нельзя позавидовать. Несмотря на значительное водоизмещение судна, оно отличается совершенно исключительной валкостью. Особенно чувствительно оно к боковой качке. Причиной тому – плавные ледовые обводы корпуса, скопированные строителями с лучших образцов полярных кораблей; кроме того, у «Таймыра» совершенно отсутствует килеватость днища, из-за чего он реагирует на бортовую качку особенно чувствительно.

Страдания пассажиров только еще начались, крен судна не превышал пятнадцати градусов, а кое-кто из матшарцев уже плашмя лежал в своих койках, не будучи в состоянии выйти из каюты.

Сквозь сон мне слышно, как в шкапах начинает постукивать и время от времени чувствуются удары головой в переборку, когда судно ложится на мой борт. По палубе что-то мерно катается взад и вперед. Но спать под это постукивание, позванивание и размерные качания корабля только лучше. Даже ничего не снится.