По неизведанным землям Эфиопии - Кацнельсон Исидор Саввич. Страница 43

Он уволился в отставку 30 марта 1906 года «по прошению» и стал послушником Важеозерской Никифоро-Геннадиевской пустыни за Невской заставой, а затем, по совету Иоанна Кронштадского, уехал в Грецию, на «святую гору» Афон, где в 1907 году принял схиму. Вместе с ним, видимо под влиянием командира, постриглось шесть солдат его эскадрона. «Монашескую республику» образовали двадцать монастырей, среди которых были русские — монастырь святого Пантелеймона и скит святого Андрея. В этом скиту и поселился отец Антоний — так назывался теперь Булатович. Началась новая жизнь — замкнутая, безмолвная, одинокая. Отец Антоний всецело был аанят своим «подвигом». По его собственному признанию, он не знал, что делается на белом свете, ибо абсолютно никаких журналов и газет не читал. В 1910 году его «рукоположили в иеромонахи», а в самом начале 1911 года отец Антоний отправляется в четвертый и последний раз в Эфиопию.

Сам он писал, что предпринял эту поездку, чтобы повидаться со своим воспитанником Васькой, по которому очень скучал. Три года назад Ваську пришлось с оказией отправить на родину. Возшращаясь в Россию из второго путешествия по Эфиопии, Булатович забрал Ваську с собой, крестил, обучил русскому языку и заботился об его образовании. По свидетельству М. К. Орбелиани, это был «добрый, кроткий и несчастный мальчик», очень страдавший от своего увечья. Уйдя в монастырь, А. К. Булатович взял его к себе послушником. Но сверстники постоянно насмехались над ним. В конце концов Иоанн Кронштадтский посоветовал отправить мальчика на родину. И вот теперь отец Антоний, «желая его повидать и преподать ему причастия святых тайн», на год уезжает в Эфиопию.

Чем он там занимался, кроме «преподания святых тайн», установить удалось совсем недавно из донесения поверенного в делах в Эфиопии Б. Чемерзина в министерство иностранных дел от 15 декабря 1911 года. Оказывается, не только заботы о спасении души Васьки влекли отца Антония в Эфиопию.

В это время тяжело и долго болел негус Менелик. Он совершенно не показывался на официальных церемониях и никого не принимал сам, что послужило даже причиной распространения слухов о его смерти, якобы скрываемой придворными кругами. Пользуясь своими давними связями и расположением к нему негуса, отец Антоний добился не только приема, но даже разрешения «лечить» больного. Отслужив молебен, Антоний кропил и растирал тело императора святой водой и елеем, прикладывал чудотворные иконы, но никакого улучшения в состоянии здоровья Менелика, разумеется, не достиг. В результате, замечает не без скрытой иронии Б. Чемерзин, было лишь установлено, что император жив и что все слухи о подмене давно скончавшегося будто бы Джанхоя похожим на него человеком абсолютно ложны.

Но основной целью предпринятого путешествия было намерение учредить в Эфиопии русскую православную духовную миссию и Афонское подворье. На острове озера Шале (в трех днях пути к югу от столицы) Булатович хотел основать монастырь со школой, где получали бы начальное образование дети местных жителей. Средства предполагалась собрать путем добровольных пожертвований, причем большую часть собирался внести он сам. Однако непрактичность в подобных делах, отсутствие сочувствия к задуманному предприятию как в Эфиопии, так и на Афоне воспрепятствовали его осуществлению. 8 декабря 1911 года Булатович навсегда покидает Эфиопию, «увозя с собой одни надежды и ни одного положительного обещания со стороны власть имущих», как выразился Б. Чемерзин.

К сожалению, только этим пока и ограничивается наша осведомленность о последнем — четвертом — посещении русским путешественником Эфиопии. Почти все документы периода правления Менелика II погибли во время войны с Италией в 1936 году. Что же касается бумаг русского посольства, то они были переданы в 1919 году царскими дипломатами на «сохранение» в посольство Франции и в 1936 году перевезены в Париж, где сгорели вместе с некоторыми другими архивами в июне 1940 года.

Через месяц отец Антоний возвращается на Афон и попадает в водоворот весьма бурных событий, вновь круто повернувших его дальнейшую судьбу.

В марте 1913 года в газетах появилось сенсационное известие на Афоне взбунтовались русские монахи.

Что же произошло в тихой обители удалившихся от мирской суеты людей?

Вот уже несколько лет среди монахов длился спор, начало которому положила книга иеросхимника Иллариона «На горах Кавказа». Эта книга выдержала три издания и была широко распространена по монастырям. Она содержала положение, которое официальная церковь во главе с Синодом и высшим духовенством сочла «еретическим»: «Имя господа Иисуса Христа есть сам он, господь бог». Вокруг этого положения и развернулись ожесточенные споры.

Книга отца Иллариона особенно пришлась по сердцу инокам-простецам. Зато монахи-интеллигенты отнеслись к книге враждебно, усмотрев в размышлениях отца Иллариона «еретическое мудрствование». Один из монахов-интеллигентов, отец Хрисанф, написал рецензию на книгу. «Как же это имя может быть богом, когда Иисусов было много? — вопрошал отец Хрисанф. — Имя Иисус — просто человеческое имя».

Сторонники Иллариона приводили многочисленные тексты из священного писания, где говорилось, что «имя божие есть сам бог». А «раз так, говорили они, то и имя Иисус Христос — бог.

В основе этого сугубо схоластического и догматического опора лежали давние противоречия, восходящие еще к средневековью, ко временам Абеляра, — противоречия между двумя философскими направлениями — реалистами и номиналистами. А начало опору положили еще «перипатетики» и «академики» — ученики Платона и Аристотеля. Проблема заключалась в том, насколько реальны общие понятия — идеи, имена и т. п., существуют ли они вне и независимо от сознания и могут ли быть им постигнуты или же реальны только отдельные предметы, а универсалии, то ость обобщение представлений об этих предметах, — только имена, не существующие сами по себе. Словом, это был давний опор между идеализмом и материализмом, привнесенный в недра православной церкви и вылившийся в диспут между «имяславцами» (идеалистами) и «имяборцами» (рационалистами).

Причины же этой внезапной вспышки на Афоне многовекового спора были отнюдь не схоластические, а сугубо земные.

Иноки-простецы, то есть монахи, вышедшие из низов, были недовольны существовавшими в церковном управлении порядками и ненавидели монахов-интеллигентов, которые возглавляли бюрократический церковный аппарат. И под лозунгами «имяславства» простецы взбунтовались. Произошло то, что нередко бывает в истории те, кто требовал коренной ломки существующих порядков и протестовал против социального неравенства и угнетения, были вооружены ретроградным мировоззрением.

Отец Антоний достал на сторону простецов и защищал их позиции, как и все в своей жизни, с темпераментом и фанатизмом.

Он пишет статьи и прокламации, шлет их в Одессу и в Петербург и делает это с энергией, достойной лучшего применения.

Игумен Иероним выразил недовольство тем, что Антоний возглавил «имяславцеш». «Имяборцы», поддерживаемые Иеронимом, вели себя довольно развязно. Сам Иероним писал на бумажке имя «Иисус» и топтал ее ногами, приговаривая:

— Вот вам и бог.

А когда же Антоний принес игумену солидную рукопись «Аполотия веры во имя божие» и попросил благословения отпечатать ее, отец Иероним перестал сдерживать гнев:

— У вас тут настоящий салат напичкан. Лучше бросьте в печь и сожгите.

Отца Антония эти слова так озадачили, что он воскликнул:

— Да вы и вправду еретик!

В тот же день, 25 июля 1912 года, отец Антоний должен был покинуть скит.

Все второе полугодие в скиту кипели страсти. Отец Антоний поселился в Благовещенской келье и, углубившись в творение «отцов церкви», неустанно продолжал свои догматические, схоластические изыскания в защиту «имя Иисусова» и литературную полемику. Примерно в то время видел его посетивший Афон Н. А. Семенов, который спустя двенадцать лет издал брошюру о событиях того времени. Вот как он описывает отца Антония: «Среднего роста с большим лбом и лысиной, с несколько опущенной головой, рассеянным взглядом, он в то же время производил впечатление человека несомненно ненормального. Когда в церкви во время богослужения он вместо с другими священниками вышел из царских врат и должен был по счету третьим сказать несколько слов монахам, он с опущенной головой стоял в забытьи до тех пор, пока под смех присутствовавших монахов не был разбужен одергиванием сзади стоящего священника. Это было в первый день рождества — 25 декабря 1912». Но Булатович не был ненормальным. Он был фанатиком, одержимым, полностью поглощенным схоластическими спорами. Об этом говорят многие его последующие поступки.