Искусство острова Пасхи - Хейердал Тур. Страница 29

На следующий день вечером Эстеван снова прокрался в лагерь и оставил в нашей палатке мешок с тремя каменными изделиями. Причем мотивы были настолько необычными, что вряд ли кто-нибудь назвал бы их современными. И, конечно, Эстеван не мог держать эти уникальные вещи дома на полке, где их могли не только увидеть, но и украсть. Кстати, очередные образцы выглядели старше двух первых, и не было заметно, чтобы их недавно чистили. Одна скульптура (К-Т 1265; фото 192 а, 215 b) представляла собой необычную композицию из трех человеческих голов, выполненную так, что борода одной головы сливалась с шевелюрой другой. Вторая (К-Т 1266; фото 273 с) — вырезанная из хрупкой, пузырчатой красноватой лавы копия короткой палицы паоа. Каменные изображения древней пасхальской деревянной палицы прежде не были известны, и утилитарного назначения эта вещь не могла иметь — слишком хрупкий материал. Третье изделие — причудливый маленький каменный бюст, изображающий человека с крысой в зубах (К-Т 1264, фото 226, 227). Мотив совершенно неизвестный и настолько неожиданный, что я попросил Эстевана объяснить смысл. Он не задумываясь ответил, что в старину был такой обычай: человек, у которого умерла жена или ребенок, должен был в знак траура пробежать по всему побережью, держа крысу в зубах.

Странное состояние Эстевана (я описал бы его как подавляемое возбуждение, смешанное с чувством вины перед соплеменниками) насторожило меня, и после его второго визита я пригласил к себе в палатку бургомистра деревни, Педро Атана; он в это время возглавлял бригаду из двенадцати человек, включая Эстевана, которая поднимала статую. Взяв слово с Педро Атана, что он сохранит увиденное в секрете, я показал ему две вещи, полученные в первый раз. С явным ужасом на лице он тотчас спросил, кто принес эти камни. И пояснил, что еще несколько лет назад некоторые старики изготовляли такие скульптуры, теперь же только он владеет этим искусством. Лицо и поведение бургомистра выдавали нечто вроде той тревоги, которую мы наблюдали у Эстевана, когда тот приходил к нам ночью. Нам удалось лишь выяснить, что речь идет о «важном родовом имуществе»; никто из пасхальцев не должен его видеть.

Эстеван продолжал приносить по ночам скульптуры, и мы отвечали подарками, но в этом не было ничего от обычной меновой торговли коммерческими сувенирами. Слова Эстевана о том, что все жители деревни смотрят на меня как на носителя удачи, были подтверждены Энглертом. Патер Себастиан рассказал нам про одну старую островитянку, которая долго убеждала его, что начальник экспедиции — но простой смертный, и попытки переубедить ее оказались такими же тщетными, как все его старания разуверить свою экономку в том, что ее предок — кит, застрявший на мели у юго-восточного берега. Энглерт объяснял, что суеверие пасхальцев коренилось в интенсивнейшем культе предков и в несколько десятилетий его не изжить.

Такая позиция островитян отразилась и на работе нашей экспедиции. Продемонстрировав нам остроумный способ поднимать и устанавливать огромные монолиты, современные пасхальцы тем самым показали, что и впрямь знают секреты, которыми прежде ни с кем не делились. Мы убедились, что местные жители, как об этом писала Раутледж, скрытны по натуре, и что тайное знание почитается здесь такой же реальной ценностью, как имущество, хранимое в тайниках. Поделиться секретом с наследником или другом — значит сделать ему подарок. Тайное знание прибавляло человеку уверенности в себе, как говорят в Полинезии, вооружало его маной, то есть «духовной силой».

Чтобы приобщиться к секретам современных пасхальцев, необходимо было понять их психологию и взгляд на культурные ценности. Всякие попытки, наши и патера Энглерта, побороть суеверие оказались бесплодными. Однако то же суеверие помогло нам получить сведения, которые иначе вряд ли удалось бы добыть. Наше решение участвовать в ритуалах и диковинных процедурах нельзя назвать идеальным, и проводить его в жизнь было отнюдь не просто, но какой еще путь позволил бы сделать столько этнографических открытий и сохранить произведения искусства, которые иначе могли быть безвозвратно утрачены?

Когда статуя в Анакене была поднята, Эстеван Пакарати возвратился к жене в деревню Хангароа. Хотя многие островитяне ужо рассказывали нам о пещерах с таинственными предметами, Эстеван первым поведал о действующем родовом тайнике. Сперва-то он пытался внушить нам, что каменные фигурки украшали одну из полок в его доме. Но по мере того, как росло количество его подарков, объяснение менялось, и в конце концов, запутавшись в собственных словах, он признался, что все камни взяты из небольшой пещеры. Часть скульптур вырезал отец жены, часть ее дед; она сама видела, как отец работал над камнями, и готовые изделия прятались в пещере по соседству с их домом, на территории деревни. Когда тесть несколько лет назад умер, пещера по наследству перешла к его дочери, теперь только она знает, где вход. Эстеван никогда сам не бывал в тайнике, но приблизительно представлял себе его местонахождение, потому что каждый раз ждал поблизости, когда жена ночью доставала камни. По ее словам, вся пещера величиной с их комнату, и там полно скульптур. Еще он рассказал, что жена нарочно чистила камни, боялась, как бы другие пасхальцы, увидев их, не смекнули, что она выносит старые изделия из родовой пещеры. А едкий запах оттого, что мытые камни сушили над очагом на кухне. Потом они убедились, что можно и не чистить, так как доставка камней из деревни в мою палатку ночью происходила без помех.

В последующие ночи Эстеван принес мне еще несколько интересных скульптур. Каждый раз он обещал, что уговорит жену взять меня с собой в пещеру. Однако вскоре ночные визиты Эстевана прекратились. Я решил послать за ним. он пришел неохотно, и вид у него был недовольный. Жена считала, что два аку-аку, охраняющие вход в пещеру, рас-сердились на нее за то, что она вынесла столько вещей. Она заболела, и теперь ничего не поделаешь, она наотрез отказывается пускать кого-нибудь другого в ее тайник. Характер у нее твердый и упрямый, оттого отец и оставил пещеру ей.

Прошло несколько недель, и я уже стал опасаться, что так и уеду с острова, не увидев пещерного тайника. Побывал с подарками в доме Эстевана — не помогло. Его жена все еще хворала, жаловалась на живот, и говорить о пещере было бесполезно.

Неблагоприятный ветер вынудил нашего капитана на несколько дней перевести судно в бухту около деревни. Вернувшись затем к Анакене, он сообщил но радио на берег, что привез с собой пасхальца, который хочет что-то показать мне по секрету. В салоне меня ждал Эстеван с большим мешком. Настояв на том, чтобы открыть мешок в полной темноте в моей каюте, он исполнил какой-то таинственный ритуал, долго сопел носом и всхлипывал, наконец разрешил мне поднять шторы и посмотреть, что он извлек из мешка: две скульптуры побольше и пять совсем маленьких. О первых двух он сказал, что это тиаки — сторожа пещеры его жены. Дескать, это они повинны в ее затянувшейся болезни, вот она и решила, что лучше им быть в обществе фигурок, переданных мне раньше. Остальные камни тоже будут моими.

Одна из двух больших фигурок (К-Т 1380), материал — мягкая красная лава, изображала сидящую собаку. Она была сильно повреждена, вероятно, эрозией и несомненно чисткой, так что контуры стерлись, но на теле собаки выделялся вторичный узор— две гравированные человеческие маски. Этот сторож считался главным. Второе, более интересное изделие (К-Т 1379; фото 212 а) представляло лежащее ничком антропоморфное чудище с поднятой головой дьявольского вида, без нижних конечностей; материал — твердая вулканическая порода. Этого горбуна с руками, сложенными на груди, и с тремя шишками на голове не чистили; изделие явно было подлинное и старинное. Передача двух сторожей сопровождалась своеобразной процедурой. При спущенных шторах Эстеван вполголоса прочел заклинание, в которое вошли слова из старого, непонятного рапануйского наречия и современного полинезийского языка. Точного перевода я не получил, но суть сводилась к тому, что у входа в пещеру О Ко иа четверым аку-аку по имени Ину, Хо-раиэ, Хитикапура и Ураурага-те-Махинае от моего лица были принесены в жертву внутренности петуха, зажаренного в уму (Heyerdahl, 1958, ch. б). Формула Эстевана [3], вероятно, представляет собой искаженную версию старинного текста, приспособленного для данного случая. Приведенных имен четырех аку-аку нет в списке Метро (1940, с. 318), но Фигероа (личное сообщение, 2 июня 1957 года), расспрашивая трех других пасхальцев, записал, что Ину и Хораи — имена двух аку-аку женского рода, двух сестер, и Хити-Капуа-Оурауранга-те-Махина — тоже аку-аку.