Харбинский экспресс - Орлов Андрей Юрьевич. Страница 23

— Резонно, — согласился ротмистр.

— Только мальчик сразу снова в беспамятство впал. В ту ночь он более не очнулся. Однако же и не умер.

Дохтуров помолчал.

— Впрыскивания шли каждый час. Дозы я не знал, а потому, конечно, мог ошибиться. Только что это меняло? К утру заметил, что у Ванятки обморок в сон перевелся. И лихорадка на убыль пошла. Вот так-то.

— Весьма любопытно. И что дальше?

— Вскоре после рассвета я воротился в город. Баба меня не повезла — боялась сына оставить. Сходила, привела какого-то старца. Сказала: «Не бойся, дохтур, этот не выдаст». Ну, думаю, тебе видней. С тем и уехал.

— Послушайте, — сказал вдруг Агранцев, — что это вы все «баба» да «баба»? Неужели именем не поинтересовались? Ведь она вам понравилась, так?

— Представьте, не поинтересовался, — ответил Павел Романович, пропуская вторую часть вопроса мимо ушей.

— А насчет соборования, или как там это у них называется, вы откуда узнали?

— В дальнейшем приехал ко мне на квартиру становой пристав, в чьем ведении была и Березовка. От него я все и узнал.

— Что — все?

— Там ведь потом как вышло… Пару недель спустя случился в Березовке пожар. Одна изба сгорела вчистую. Надо ли пояснять, какая? Никто, разумеется, не спасся. Пристав как раз дознание проводил. Объяснил, что доподлинно знает о моем недавнем приезде. Я не отказывался, но все вспоминал ту горемычную и слова ее насчет старца, который, дескать, не выдаст. Выходит, ошиблась она. Выдал ее старец. И о моем визите селянам рассказал, и приставу позднее донес. Ох, этот старец! — Павел Романович стиснул кулак. — Попадись он мне… Впрочем, пустое.

— Однако! — сказал ротмистр. — Так они сами ее и сожгли. Нравы, нравы… И что пристав? Хотел вас упечь?

— Напротив. Порядочный человек. Все понимал, в том числе то, что доказать ничего нельзя. Весьма советовал переменить квартиру. Говорил даже приватно, что кормщик…

— Простите, не понял.

— Хлысты свою общину кораблем называют. И главный у них, соответственно, кормщик. Так вот, кормщик тот, со слов пристава, очень моею особой интересовался.

— На какой предмет? Намеревался истребить черта в вашем лице?

— Вряд ли, — покачал головой Дохтуров. — Полагаю, все прозаичнее. Они ведь знали, что мальчик умирает. Тут без сомнений. Может, сами его врачевать пробовали, да отступились. И вдруг появляется доктор и творит, в их понимании, чудо. Это ж покушение на авторитет главаря! То есть кормщика. Восстановить его можно, только отобрав у доктора его секрет.

— Были попытки?

— Да, представьте. Вскоре после визита пристава моя кухарка взяла расчет и тем же днем съехала. Ничего толком не объяснила, но вид у нее при этом был совершенно дикий. Дальше пошли неприятности более скверные. Сперва удавили Аякса. Я опрометчиво пускал его гулять одного — вот и нашел однажды в соседнем переулке, в канаве, с проволочной петлей на шее. А потом уже мне нанесли визит. Я в Иркутске пешие прогулки весьма полюбил и после обеда, если дозволяла погода, уходил до самого вечера. Как-то возвращаюсь: замок на входной двери сломан, и все в квартире вверх дном. Многое из инструментов пропало. Записи, к счастью, уцелели. И деньги. В ссылке быстро появляется привычка прятать подальше самое ценное. После этого я с квартиры съехал. Да и вообще из города, в нарушение всех полицейских правил. Но к тому времени на это не особенно обращали внимание. Дело происходило как раз в феврале семнадцатого.

— Знаете, доктор, — задумчиво сказал Агранцев, отправляя за борт выкуренную папиросу. — История у вас любопытная, однако я не очень-то верю, что безграмотные мужики из Березовки пытались выкрасть ваши манускрипты в надежде расшифровать их потом. И, кстати, что ж такого ценного несли эти записи, если вы были готовы за ними в огонь кинуться? Неужто одни рецепты? Что-то не верится.

Дохтуров пожал плечами и ничего не ответил. А если б и захотел, то все равно не смог бы — как раз в этот момент раздался вновь длинный гудок парохода. На реке, по всему, разворачивалось некое действо, суть которого насквозь сухопутному Павлу Романовичу была совершенна неясна.

Неподалеку слышались возбужденные голоса и смех.

— Пойдемте, глянем, — предложил Агранцев.

На носу собралось целое общество. Стояли все довольно плотно и определенно мешали работе команды — Дохтуров видел, как два матроса с трудом пробирались вперед, вдоль самого борта. Один при этом беззвучно шевелил губами — должно быть, ругался.

Вполоборота к Дохтурову стоял незнакомый полковник. Светлые усы щеточкой, лоснящееся лицо в мелких кровяных прожилках. Он поддерживал под локоток барышню в накинутом на плечи ватерпруфе — совсем юную, лет восемнадцати, не больше, — и что-то негромко втолковывал ей на ушко. Та немного конфузилась и все вертела над собой зонтик — в котором, к слову, не было никакой надобности. За спиной полковника тянулся в струнку хорунжий с желтыми погонами Забайкальского казачьего войска.

— Однако это уж совсем черт знает что! — воскликнул какой-то господин в летнем белом костюме. В руках у него был маленький театральный бинокль, через который он разглядывал то, что происходило на Сунгари впереди «Самсона».

Впрочем, бинокль был для этого необязателен.

Не далее как в половине версты ниже по течению растопырилась широкая плоскодонная баржа. Даже на таком расстоянии Павел Романович видел ее прекрасно — Господь неизвестно за какие заслуги наградил его совершенно исключительным по своей остроте зрением. И сейчас он без всякой оптики различал проржавевшие борта и грубо выполненную надстройку, схожую с деревенским сараем. На ветру трепалось стираное белье, развешанное на веревках от кормы до носа. Даже человек, не имеющий ни малейшего отношения к флоту, понял бы непременно, что баржа имеет вид самый неуважительный.

Теперь же на ней творилось форменное смятение. Несколько человек метались вдоль борта. Кто-то, надрываясь, кричал — но слов было не разобрать за дальностью расстояния.

— Крысы амбарные! И откуда взялись-то? — сказал один из матросов, стоявший возле якорной лебедки. Второй кратко прояснил этот пункт — совершенно не литературно, зато образно.

Кто-то из отдыхающих засмеялся.

— Напрасно они веселятся, — негромко сказал Агранцев. — Подгонной барже тут нечего делать. Их ставят много ниже по течению. А чтоб вот так, в нескольких часах ходу…

Расстояние меж тем сократилось, и теперь было видно, что баржа вовсе не стоит на месте, а разворачивается — как раз поперек фарватера.

Дохтуров услышал, как барышня с зонтиком спросила:

— Ах, mon cher colonel, а мы не столкнемся?

Что ответил куртуазный полковник, Павел Романович не разобрал. Зато услышал, как чертыхнулся Агранцев. В тот же миг прекратилось мерное хлопанье пароходных колес, и с мостика кто-то металлически прокричал в рупор:

— Якоря живо отдать!

Матросы налегли на ворот лебедки, и цепь с клекотом поползла за борт. Потом пароход вздрогнул. Лопасти колес вновь принялись месить воду — теперь в обратном направлении. Но это не меняло дела: Сунгари по-прежнему несла «Самсон» вперед, прямо на баржу, которая на глазах увеличивалась в размерах.

С мостика донеслось отчаянное:

— Якоря-ать-мать-мать!..

Павел Романович видел остервенелые лица матросов, бешено рвавших вверх-вниз рукояти шпиля. Теперь ругались оба — безо всякой оглядки на публику. Но той было уже не до тонкостей: многие сообразили, что их ждут неприятности. Смех на палубе прекратился; кто-то из дам истерически взвизгнул.

«Похоже, — подумал Дохтуров, — нашему плаванию подходит конец».

Он повернулся к Агранцеву:

— Что за чертовщина?..

— Эту лохань сорвало с носового якоря. Теперь вот на кормовом закручивает по течению. Как будто специально, — добавил ротмистр. — Только я в случайность не верю.

У Дохтурова по этому вопросу имелось иное мнение, однако вступать в полемику было не ко времени.

Снова заревел пароходный гудок. «Самсон», сохранивший ход, потихоньку откатывался влево. А баржа, поворачиваясь на якоре, как на оси, уходила вправо. Но слишком медленно, чтобы «Самсон» смог благополучно разойтись с этим водоплавающим недоразумением.